Музыка горячей воды - Буковски Чарльз (библиотека книг бесплатно без регистрации .TXT) 📗
– Чинаски?
– Ну,- ответил я,- а это Мари, моя женщина.
– Ни один мужчина,- сказал он,- не может звать женщину своей. Мы ими никогда не владеем, мы их лишь ненадолго заимствуем.
– Ну,- сказал я,- наверно, так лучше всего.
Вслед за Г. Р. мы поднялись по лестнице, прошли по выкрашенному в синий и красный коридору, где смердело убийством.
– Нашли вот единственную гостиницу в городе, куда пускают собак, попугая и нас двоих.
– Ничего вроде местечко,- сказал я.
Он открыл дверь, и мы вошли. Внутри бегали две собаки, а посреди комнаты стояла Жимолость с попугаем на плече.
– Томас Вулф,- произнес попугай,- величайший писатель в мире из ныне живущих.
– Вулф умер,- сказал я.- Ваш попугай ошибается.
– Он старый,- сказал Г. Р.- Он у нас уже давно.
– А вы сколько с Жимолостью вместе?
– Тридцать лет.
– Ненадолго позаимствовал?
– Похоже на то.
Собаки носились вокруг, а Жимолость стояла посреди комнаты с попугаем на плече. Смуглая, на вид итальянка или гречанка, очень костлявая, мешки под глазами; смотрелась она трагично, вроде бы добрая и опасная, но главным образом – трагичная. Виски и пиво я поставил на стол, и все к нему придвинулись. Г. Р. принялся сдирать крышечки с пива, я начал распечатывать виски. Вместе с несколькими пепельницами возникли пыльные стаканы. Из-за стены слева вдруг громыхнул мужской голос:
– Блядина ебаная, ты говно мое жрать будешь! Мы сели, я всем плеснул виски. Г. Р. передал мне сигару. Я развернул, откусил кончик и закурил.
– Чего думаешь о современной литературе? – спросил Г. Р.
– Да мне она вообще-то до ноги. Г. Р. сощурился и ухмыльнулся мне:
– Ха, я так и думал!
– Слушай,- сказал я,- ты б снял это сомбреро, я бы хоть поглядел, с кем дело имею. Может, ты конокрад какой.
– Нет,- ответил он, театральным жестом срывая с головы сомбреро,- но я был одним из лучших гальянщиков во всем штате Огайо.
– Вот как?
– Да.
Девчонки бухали себя не помня.
– Я своих собачек просто обожаю,- сказала Жимолость.- Ты собак любишь? – обратилась она ко мне.
– Даже не знаю, люблю я их или нет.
– Себя он любит,- заметила Мари.
– У Мари очень проницательный ум,- сказал я.
– Мне нравится, как ты пишешь,- сказал Г. Р.- Многое можешь сказать без выкрутасов.
– Гениальность, вероятно,- это способность говорить глубокое просто.
– Это чего? – спросил Г. Р.
Я повторил заявление и плеснул по кругу еще виски.
– Это надо записать,- сказал Г. Р. Вытащил из кармана ручку и записал на краешке бурого бумажного пакета, лежавшего на столе.
Попугай слез с плеча Жимолости, прошелся по столу и вскарабкался мне на левое плечо.
– Вот как мило,- сказала Жимолость.
– Джеймс Тёрбер,- изрекла птица,- величайший писатель в мире из ныне живущих.
– Тупая тварь,- сообщил я птице.
И почувствовал острую боль в левом ухе. Птица мне его чуть не оторвала. Все мы такие ранимые создания. Г. Р. насдирал еще крышечек с пива. Мы пили дальше.
День перешел в вечер, а вечер стал ночью. Я спал на коврике в центре комнаты. Г. Р. и Жимолость – на кровати. Мари заснула на тахте. Все они храпели, особенно Мари. Я встал и сел за стол. Осталось еще немного виски. Я вылил себе и выпил теплого пива. Потом сидел и опять пил теплое пиво. Попугай сидел на спинке стула напротив. Неожиданно он слез, прошел по столу между пепельницами и взобрался мне на плечо.
– Не говори больше такого,- сказал я ему.- Очень раздражает, когда ты такое говоришь.
– Блядина ебаная,- сказал попугай.
Я снял птицу за ноги и опять посадил на спинку стула. Потом вернулся на коврик и заснул.
Наутро Г. Р. Маллох объявил:
– Я решил напечатать книжку твоих стихов. Можно возвращаться домой и браться за работу.
– Хочешь сказать, ты убедился, что я не просто ужасный людь?
– Нет,- ответил Г. Р.,- я вообще в этом не убедился, но решил презреть свой здравый смысл и все равно тебя напечатать.
– Ты действительно был лучшим гальянщиком в штате Огайо?
– Ода.
– Я знаю, ты сидел. Как тебя поймали?
– Так глупо, что не хочу об этом.
Я спустился, взял еще парочку шестериков и вернулся, а потом мы с Мари помогли Г. Р. и Жимолости собрать вещи. Для собак и попугая у них были особые переносные ящики. Мы все спустили по лестнице и загрузили мне в машину, потом сели и допили пиво. Все мы были профессионалы: всем хватало ума не заговаривать о завтраке.
– Теперь ты к нам приезжай,- сказал Г. Р.- Будем книжку вместе собирать. Ты, конечно, сукин сын, но с тобой можно разговаривать. А другие поэты – они всё перышки топорщат да выпендриваются, козлы неумные.
– Ты ничего,- сказала Жимолость.- Собачкам понравился.
– И попугаю,- добавил Г. Р.
Девчонки остались в машине, а я вернулся с Г. Р., чтоб он сдал ключ. Дверь открыла старуха в зеленом кимоно, волосы выкрашены в ярко-красный.
– Это Мама Стэффорд,- представил ее Г. Р.- Мама Стэффорд, это величайший поэт в мире.
– Правда? – уточнила Мама Стэффорд.
– Из ныне живущих,- уточнил я.
– А зашли бы, мальчики, выпить? Похоже, вам не повредит.
Мы зашли и насилу влили в себя по бокалу теплого белого вина. Затем попрощались и вернулись к машине…
На вокзале Г. Р. взял билеты и сдал попугая и собак в багаж. Потом вернулся и подсел к нам.
– Терпеть не могу летать,- сказал он.- Ужасно боюсь.
Я сходил за полупинтой, и мы, пока ждали, передавали ее по кругу. Потом объявили посадку. Мы постояли на перроне, как вдруг Жимолость подскочила и поцеловала меня взасос. К концу поцелуя ее язык быстро заскальзывал мне в рот и выскальзывал обратно. Я закурил сигару, пока Мари целовала Г. Р. Потом Г. Р. с Жимолостью залезли в вагон.
– Он приятный человек,- сказала Мари.
– Голубушка,- ответил я,- по-моему, у него на тебя встал.
– Ревнуешь?
– Я всегда ревную.
– Смотри, они сидят у окна, они нам улыбаются.
– Как неловко. Скорей бы этот блядский поезд уже тронулся.
Наконец он и тронулся. Мы, само собой, помахали, а они помахали нам в ответ. Г. Р. щерился довольно и счастливо. Жимолость, по-моему, плакала. Выглядела она вполне трагично. А потом мы их больше уже не видели. Все кончилось. Меня напечатают. Избранные Стихи. Мы повернулись и пошли через весь вокзал обратно.
Паук
Когда я позвонил, он пил шестое или седьмое пиво, и я подошел к холодильнику и себе взял тоже. Потом вышел в комнату и сел. Выглядел он скверно.
– Что такое, Макс?
– Только что бабу потерял. Ушла пару часов назад.
– Я даже не знаю, что сказать, Макс. Он оторвался от пива.
– Слушай, я знаю, что ты не поверишь, но мне поебок не перепадало уже четыре года.
Я тянул пиво дальше.
– Я тебе верю, Макс. На самом деле в нашем обществе живет очень много людей, которым от колыбели до могилы вообще поебок не перепадает. Сидят в своих комнатушках, делают висюльки из фольги, потом по окнам их развешивают и смотрят, как на них солнце играет, как они на сквозняке колышутся…
– Ну а я вот только что одну потерял. И ведь прямо тут у меня была…
– Рассказывай.
– В общем, в дверь позвонили, открываю – а там стоит девчоночка, блондинка в белом платье, голубые туфельки, говорит: «Вы Макс Микловик?» Я отвечаю: да,- а она: я, говорит, вас читала, можно войти? Я говорю: ну еще бы, конечно,- впускаю ее, она проходит и садится в кресло вон в углу. Я сходил на кухню, налил два виски с водой, вернулся, один стакан ей дал, потом сам сел на тахту.
– Смазливая? – спросил я.
– Еще как, и фигурка отличная, под платьем все видно. Потом она у меня спросила: «Вы когда-нибудь читали Ежи Косинского?» «Читал “Раскрашенную птицу”,- говорю.- Ужасный писатель». «Он очень хороший писатель»,- отвечает.
Макс сидел и думал – наверное, про Косинского.
– И больше ничего не было? – спросил я.
