Героинщики (ЛП) - Уэлш Ирвин (прочитать книгу txt) 📗
- Свою девушку. Но не опоздайте на кладбище! Станете рядом со мной, мамой, братом и Шэрон. Понятно?
Ох, эта ебаная суета, эта проклятая драма ...
Я едва заметно киваю, но тотчас понимаю, что этого скромного жеста ему не хватит.
- Спрашиваю, понятно?
В воздухе снова повисает напряжение.
- Да, не беспокойся, - отвечаю я, стремительно убегая из холла, из этой застаревшей вонючей духоты - навстречу улице.
Бегу на Джанкшн-стрит. Мимо проезжает всегда голодный на клиентов таксист, я машу ему, чтобы он остановился, и мы направляемся по Уок до нужного мне паба.
В темном зале паба мне кивают Вилли Фаррелл и Кенни Томпсон, ребята старше меня, которых я едва знаю. Даже страшно становится, когда понимаешь, что по ним можно составлять мнение обо всех ребятах Лейта. Они заходят сюда случайно, а потом остаются здесь навсегда. Их всегда сможешь легко найти их здесь спустя десять, двадцать лет. Слава Богу, Фиона заходит в бар через несколько минут после нас, ее появление возносит меня на небеса.
- Марк ... Как же я рада тебя видеть, дорогой, - говорит она и по своей милой привычкой облизывает свои верхние белые зубы.
Какая же она, на хуй, обольстительная!
Станция Ньюкасл ... Вейверли ... ой бля ...
Мы обнимаемся, несмотря на Вилли и Кенни, и благодаря Фионе во мне просыпается сожаление. Мы устраиваемся в тихом уголке и заказываем два пива. Я рассказываю, как трудно сейчас находиться в моем родном доме. Она успокаивает меня, говорит, что для любого это были бы тяжелые времена. Я согласен. Решаю для себя, что прекращу думать об этом тупом, слабом засранце. Сделаю вид, что ничего не случилось. Сейчас существуем только я и она, именно так и должно быть, все остальное - лишь куча лишних грёбанных нелепостей.
Мы допиваем пиво, я заказываю еще. Мои чувства с ней становятся настоящими; я касаюсь ее, целую, обнимаю, смотрю на нее, но когда открываю рот, чтобы сказать что-то, у меня будто язык отсыхает, меня хватает только на всякое повседневное, очередное дерьмо.
- Все в порядке, Марк, - говорит она и обнимает меня, когда мне к горлу подступает ком мерзкой кислоты, которую я заставляю вернуться назад. У меня вздрагивает кадык, когда я беру в свои холодные ладони ее лицо:
- Как же охуенно быть вместе с тобой.
- Ох, моя сладкая ванилька, - говорит она, и мы встаем, несколько быстренько, потому что эти мудаки в баре точно услышали прозвище, которое она мне дала (из-за того, что я напоминал ей ванильное мороженое с малиной на верхушке), затем выходим на Уок.
Я снова останавливаю такси, и мы едем в крематорий. Люди подавленно входят в часовню, но мы не опоздали, приехали сразу после катафалка с гробом, и нас пропускают вперед. Конечно, здесь есть несколько садистов, желающих чужого горя, которым нравится эта часть похорон, но большинство гостей чувствует себя неловко в своем черном траурном одежде, нервно наблюдая за тем, как мы присоединяемся к процессии. Мама с папой с искренним облегчением смотрят на нас, когда мы садимся на придержанные для нас места впереди глазговских и мидлотианских родственников и многочисленных друзей и соседей. Простофиля-водитель не хочет трогаться с места, потому что никак не может наполнить автобус, но никто не хочет ехать смотреть на молодого мертвеца, и это - здоровая реакция. И здесь я вижу своих друзей: Бэгби, Мэтти, Кочерыжки, Кайфолома, Томми, Кизбо, Второго Призера, Салли, Гева, Доуса, Стиви, Мони, Мовси, Сэмбо и Нелли. Среди них даже Дэйви Митчелл, малый Бобби и Лес из мастерской Гиллзланда. Нет только Лебедя. Я замечаю Хейзел, она пришла вместе с Элисон, Лесли, Ники Генлон и Джули Метюсон, нашей старой подружкой, которая когда-то торговала кассетами, а потом родила от кого-то ребенка, и сейчас похудела так сильно, что на ее костлявом лице заметны были только огромные глаза. Приехали всевозможные бабушки и дедушки, дяди, тети и какие-то другие старые родственники, которых я даже вспомнить не могу, я улыбаюсь им, как слабоумный.
Иногда просто видел горящие глаза или седую голову в толпе, обозначаю их для себя, как «реальных людей»; но Шопенгауэр был прав: жизнь - это череда потерь; она неизбежно выносит нам мозг.
Служба похожа на конвейер; какой религиозный фанатик говорит что-то о путях непостижимых, я замечаю, как он украдкой посмотрел пару раз на часы. Затем мой взгляд останавливается на закрытом гробу; несмотря на пристальный уход со стороны физиотерапевтов, мамы и папы, малый Дэйви так сильно закостенел, что пришлось ломать ему руки и позвоночник в нескольких местах, чтобы положить его в гроб.
Неудивительно, что старик поставил крест на церемонии с открытым гробом, которою так хотела мама.
Однако начало происходить нечто странное. Выйдя из часовни, мы направились к машинам под мелким дождем, который принес с собой прохладу, отец целует меня в щеку. Он не делал этого с тех пор, как я еще в младших классах учился. Запах его лосьона после бритья и ощущение гладкости его подбородок на моей коже возвращают меня назад, в детство. Потом, когда мы садимся в автомобили и едем по Ферри Роуд на обед в гостиницу «Кен Бученен», мама обнимает меня и говорит сквозь ослепляющую маску слез:
- Теперь ты мой младшенький.
Я начинаю успокаивать ее, а сам все думаю: женщина, какая ты сумасшедшая.
Во мне борются два чувства - возмущение и нежность.
В отеле, когда я выпиваю виски и съедаю огромный хот-дог, к нам с Фионой подходит Хейзел. Между девушками будто молния мелькнула, но я слишком опустошенный, чтобы чувствовать себя неловко.
- Привет, Хейз, - я целомудренно целую ее в щеку. - Спасибо, что пришла.
Я помню о формальности и решаю их познакомить:
- А это Фиона, Фиона Коньерз. Хейзел Маклеод.
Хейзел давит Фионе руку.
- Я - подруга Марка, - говорит она.
Они обе такие возвышенные, почти трогательные, и я чувствую, как мои чувства рвутся на волю. Делаю еще один большой глоток обжигающего виски, чтобы их приглушить.
Фиона говорит вещи, которые принято говорить в таких ситуациях: рада познакомиться, жаль, что мы встретились при таких обстоятельствах. Обстоятельства. Я отдаю Хейзел кассету «Фол», на ней пять моих любимых треков с альбомов «Slates», «Hex Enduction Hour» и «Room to Live », которые я хотел дать ей послушать. Но в глазах Фионы это выглядит, пожалуй, не так приятно. Шопенгауэр сказал, что мужские отношения определяются естественным равнодушием, а женские базируются на вражде. Опять убеждаюсь, которым умником был этот на самом деле циничный мудак.
Кассета Хейзел.
Мы с Хейзел дружили еще со школы. Со второго класса. Мы всегда слушали музыку вместе: «Velvet underground», Боуи, T.Rex, Roxy, Игги и «The Stooges», «Sex Pistols», «Clash», «Stranglers», «Jam», «Echo and Bunnyman», «Joy Division», «Gang-of-four», «Simple minds», Марвина Гейя, «Sister Sledge», Арета Франклин, ненавидели «Битлз», «Rolling Stones», «Slade», «U-2» и все вместе, каждый в своей отдельной спальни. Она мне всегда нравилась, но я ухаживал за другими девушками, более шлюховатыми, как сейчас понимаю. Девушками, которые с визгливым смехом говорили «отвалы, милый» или «не трогай меня », когда к ним подходил. Которые унизительно смотрели на меня и говорили «Фи-и-и», когда звал их погулять, будто я предлагал им какую-то групповуху. Но даже мне казалось обязательным сначала пообщаться, мне неинтересно было просто воткнуть хуй в девушку и уйти. Я всегда искал чего-то большего; какой-то драмы, дружбы, даже любви, невесть чего.
Друзья отказывались верить в то, что мы с Хейзел никогда не трахались. Она красивая, хотя и какая-то депрессивная. По духу - гот, хотя и одевается исключительно в стиле диско, в неприлично яркие цвета «Топ-шоп» все время и еще ярче – по выходных. Однажды я включил ей альбом «Black and White» «Stranglers», и мы начали целоваться и обниматься. Кажется, начал я, возможно, меня заебали уже задрочки со стороны друзей или просто мой ум снова выкинул фортель, как это часто со мной случается. Возможно, слова «Stranglers» ободрили нас.
