Погнали - Хелл Ричард (книги серии онлайн TXT) 📗

— Можно, я посижу в гостиной?

Все-таки странно устроены люди: у каждого в жизни бывают моменты, когда он понимает, что его поведение пронизано фальшью, и что так делать нельзя, но по-другому он просто не может. Мир давно уже должен был вывернуться наизнанку.

Она молчит, а потом говорит:

— Да, конечно.

Я забираю свою одежду. Иду в гостиную. Там одеваюсь и сажусь в кресло. Мой стакан с виски стоит, где стоял.

Мне не верится, что я до сих пор жив. Это мое наказание — жить и не мочь умереть. Блядь, блядь, блядь. Как все исправить? Что мне сейчас надо делать? Биться головой о стену? Выпрыгнуть из окна? Всего-то второй этаж. Что это за блядская жизнь, когда такая скотина, как я, спокойно творит свое скотство, а потом так же спокойно сидит в гостиной и попивает виски?! Почему я не умер на месте?! Мда… Кто я теперь? И где? Восхитительно. Кто я? Именно тот, кем мне хочется быть. Где я? Именно там, куда я и стремлюсь. Очевидно… и явно. Какое у нее было лицо… я все вспоминаю… Оглушенный, растерянный, опустошенный — у меня даже нет сил, чтобы себя ненавидеть. Прислушиваюсь к себе. Внутренний голос твердит: Убей меня, ну, пожалуйста. Да, парень, это не самый удачный способ развлечься.

Ты принимаешь наркотики, занимаешься сексом — в этом нет никакого достоинства. Я — всего-навсего человек. Но я не хочу быть человеком. Я ненавижу людей, ненавижу. Не хочу и не буду. Большое спасибо, но я не могу… Как они это делают, люди? Блядь, блядь, блядь, ебаный рот.

Тетя Джейн не выходит из спальни.

Я предназначен для этого места. Это — мой рок. Мой характер — моя судьба.

Сижу — глушу виски.

Потом — просто, чтобы хоть чем-то заняться, хоть куда-то сбежать, — я достаю свои книжки и пытаюсь читать. Но каждый раз, когда я слышу движение в тетиной спальне, я настороженно замираю, как дикий олень, почуявший запах опасности. Настроение какое-то нервное. Мне почему-то не хочется, чтобы тетя застала меня за книгой. В смысле, что после всего, что было, я сижу и спокойно читаю… Вот бы сейчас оказаться в мотеле. Одному. А еще лучше — дома. Я вот думаю… может, стоит пойти постучаться к ней, сделать что-нибудь для нее, но мне так удобно, и лень вставать, и она знает, что я здесь, в гостиной. Я не хочу никому мешать. Вот черт.

А вообще, это круто — переспать с сестрой собственной матери. Это о чем-то уже говорит, как-то тебя характеризует, так или иначе. Но теперь пришло время заняться другими вещами.

Время идет.

Смотрю на свою левую руку. Вот — рука. Но что такое рука? Она никуда не ведет. Соединяется с левым плечом. Плечо поднимается к шее и сходит на нет. Единственное, что осталось — это мой нос, такое пятно посреди лица, и скула, и верхняя губа, если выдвинуть ее вперед. Моя рука. Левая. Вот она. Я так думаю, у нее есть два режима: включена — выключена. Двойственное состояние. Живая — мертвая. Но я не знаю, какая разница. И есть ли она, вообще. Шевелю пальцами, сжимаю кулак. Я могу ей управлять, рукой, и она меня слушается, но при этом она остается независимым и посторонним объектом и ничем не отличается от других вещей, что меня окружают. Все пребывает в движении. Какая, блядь, разница, что я сейчас буду делать?! Я — не обособленный, не настоящий, меня вообще нет. Я — всего лишь набор побуждений и импульсов разной степени силы, хаотическое движение частиц, которые носятся туда-сюда, кружатся в безумном водовороте, пока все не ухнет в какой-нибудь слив: стечет в водоем, испарится на солнце, сконденсируется в облака, прольется на землю дождем, стечет, опять же, в ближайшую речку или впитается в почву, а потом что-то собьется в соседнем тоннеле, поток поменяет свое направление, но в конечном итоге все снова сольется в канаву. Это бесспорно, но интересно. Но сейчас мне не хочется соблазняться чем-нибудь интересным. Сейчас мне хочется знать, что, блядь, вообще, происходит. То есть, на самом деле. Я хочу с этим жить, я хочу в этом жить. Блядь, блядь, блядь.

Может быть, у меня все же получится разорвать этот замкнутый круг одним резким рывком — сделать что-то такое, что мне совершенно не свойственно. Что-то совсем уже невообразимое, невозможное. Сделать все наоборот. Вопреки. Собственно, именно так и начиналась моя музыкальная карьера, и чем все закончилось? Мир поглотил мою музыку, и она стала просто еще одной неизбежностью. Не надо себя обманывать: никто никогда не сумеет перехитрить себя. Ты такой, какой есть. И по-другому ты просто не можешь. Ладно. Время двигаться дальше. Главное — не стоять на месте. И всегда держаться настороже.

Пытаюсь почувствовать хотя бы какой-то укол вины из-за того, что я сделал с тетей и Криссой. Поиск сам по себе — это уже акт вины, и я себя чувствую мерзким червем, но при этом я очень доволен. И собой, и вообще. В том, что случилось, есть что-то по-настоящему возбуждающее — пусть даже и в извращенном смысле. Возбуждение с примесью горести и одиночества. Я снова свободен. Я за пределами грусти.

Я как будто смотрю на себя и проецирую на себя чувства, как это бывает с животными — скажем, с кошкой. Животное совершает какой-то поступок, из-за которого получается целая драма, но эта драма его не затрагивает; кошка — всегда в стороне, всегда ни при чем, она где-то там, в своем таинственном кошачьем мире, но люди в своей беспомощности перед кошкиным безразличием объявляют это непрошибаемое равнодушие загадкой кошачьей души, как будто у кошки вообще есть душа, а когда понимают, что все это — бред, что-то кажется злым и холодным, а что-то — печальным и…

Я где-то там, в задней комнате, плачу, плачу и плачу, как маленький мальчик, который только что понял, что это значит, когда умирает что-то такое, что ты по-настоящему любишь, потому что он, правда, любил это что-то, а теперь оно умерло, и виноват только он: он не сумел сохранить это что-то, не смог о нем позаботиться так, как надо, но я не войду в эту дверь. Не смогу. Никогда. Пусть даже я буду жить вечно, я все равно не войду в эту дверь. Придет день, и она распахнется — или, может быть, нет, — но я все равно не войду. Боль — это ужасно, и пошла она на хуй. Время двигаться дальше.

А как же прощение и милосердие? Я знаю, оно где-то есть. Я даже знаю людей, способных прощать. Я их люблю. Но если дать мне возможность, я обязательно причиню им боль. Да. Где прощение и милосердие? Они так мне нужны. Я бы многое отдал за то, чтобы суметь помочь Джейни сейчас, но я не знаю, как это сделать, я не способен на что-то такое, во мне нет смирения, желанная безрассудная чуткость… сердце и разум растеряны, сбиты с толку, я ни на что не способен. Я никчемный и жалкий. Кто-нибудь, помогите. Пожалуйста. Во мне просто нету таких задатков. Господи, помоги мне, ведь ты же можешь. Как мне утешить ее, когда я же ее и обидел?

Я смотрю в книгу, но не понимаю, что я читаю. В голове бродят всякие мысли, сердце бьется, как будто в судорогах. Открываю тетрадь. Записываю строчку. Интересно, получится у меня помолиться? Я знаю, что Богу на нас наплевать. Бог — это то, как утроен мир. Но что-то во мне знает, что правильно, а что нет. Пусть даже «правильно» — это понятие относительное: то, что в данный конкретный момент соответствует нашему настроению и дает нам душевный покой, то, что несет нас в безличном потоке, который не прерывается никакими паузами, возникающими от большого ума, от наших самолюбивый претензий и своенравного эгоизма, от упорства в своих заблуждениях, от упрямого нежелания понять. Когда я ее целовал, это было правильно. А теперь? Ладно. Все бесполезно. Я уже ничего не понимаю.

Я пытаюсь молиться, только за тем, чтобы найти хоть какой-то покой — некое место внутри, где молитвы хоть что-то значат. Молюсь о том, чтобы мне помогли понять, как молиться о помощи, чтобы понять, как помочь и утешить кого-то еще. Что-то такое мелькает, но смутно. Все бесполезно. Господи, как это больно… Я ничего не могу. Я смотрю на себя, и мне от себя противно. Все это — фальшь. Я все равно ничего не сделаю. Ничего. Я не знаю, как измениться.