После прочтения уничтожить - Цветков Алексей Вячеславович (книга бесплатный формат .txt) 📗
Ночь перед блокадой клуба решили провести на улице. Была у нас такая практика: обязательно, в любую погоду, одну ночь в неделю не ночевать дома, а проводить на воздухе и вместе. С собой термос с чаем и подводный фонарь. «Исчезающие птицы мира» – вздыхало полотно на дарвиновском музее. Проплывали вдали ночные троллейбусы, пустые и без остановок. Мы танцевали под деревьями вокруг нашего фонаря, целились ногами в свои тени. Елькин пригласил дерево, как даму, и, взяв его за ветви, пробовал изображать парный танец. Из большого китайского магнитофона у нас под ногами пел Кёртис про подводную лодку, умевшую плавать только вниз. Такие песни напоминали, как я ребёнком по ночам помогал маме на фабрике овсяного печенья. Зарплаты дворника ей не хватало на нас двоих и она, забрав меня из сада, торопилась вечерами «халтурить» на фабрику. Сколько упрячешь теплых сладких кружков в картонный домик, столько и денег наработал. На самом деле, меня не с кем было оставить, но мама убедила сына, что вместе с ним заработает больше и я старался своими неловкими шестилетними руками. Оно весело хрустело во рту. На фабрике разрешалось лопать, сколько хочешь. Белый и шумный дядя-пекарь, командир горячих черных противней, испёк мне ушастого чебурашку с изюминами-глазами. Это был приз за работу. Мама говорила, мы может быть наработаем столько, что даже сможем поехать летом на море. Когда-нибудь. Но больше всего мне нравилось идти с овсяной фабрики домой. На нас светила луна и фонари, на улицах уже никого не было. Это настоящая ночь и я был счастлив от того, что все дети из моей группы наверняка спят, а у меня такая хорошая работа. Печенье с фабрики разрешалось выносить только в карманах, но у нас на холодильнике скопилась уже целая наволочка. Подсохшее, оно мелко крошилось, а не ломалось на части, и делалось колючим. С тех пор я не ем этих приторных кружочков. Не знаю даже, делают ли их? Может быть, лежит на прилавке, а я не вижу. На море я попал впервые уже подростком, в компании странствующих панков. И ещё, это воспоминание непонятно как объясняет мне самоубийство Кёртиса из «Джой Дивижн».
Пока мой младший товарищ Голованов, забаррикадированный внутри, с отвращением изучал вегетарианскую поваренную книгу, я с другим товарищем — Елькиным нашел на земле (ломать зеленые не имели права) сухую ветку, надел на неё черный флаг и ходил в таком виде по двору, вызывая громкую радость панк-экологов, пивших пиво у входа в нашу неприступную крепость. Телевидение снимало нас, брало у Ланы интервью. Особенно она напирала на то, что в подвале руками неформалов сделан ремонт, а это стоит денег. Часто камера наезжала на Елькина, когда я отдавал ему, побаловаться, флаг. И было почему. Его обычно сразу начинали снимать, на любой акции. Русоволосый, двухметровый и широкий, в тельняшке и бараньем тулупчике, едва наброшенном на плечи, он контрастировал с окружающей тифозной бритостью, чахоточностью, субтильностью, простуженностью, декадансом, бисексуальностью, фенечками, крашеными ирокезами и немытыми дрэдами. Единственной приглянувшейся ему в школьной «Войне и мире» фразой была: «Уже поднималась дубина народной войны».
Но пресса поснимала и уехала. Штурмовать нас никто не торопился. Противоположная сторона, власть в лице ЖЭКа, продавшаяся капиталу, в лице АО, вообще никак не была представлена. Начиналось самое страшное для таких ситуаций: ничего больше не происходило. Требовалось самим расширять пространство борьбы. Чему учил нас товарищ Мао? Система уступает — мы наступаем! Собрав у ног панков пустые бутылочки, я выстроил их поперек въезда во двор. Солнце красиво попадало прямо на них и отбрасывало кружевные причудливости на асфальт. Самый взрослый и идейный здесь Влад спросил меня, что это значит.
— Психоделическая баррикада, — назвал я, завороженный светотенью, понимая, что ответ про стеклотару, построенную в линию, Влада не устроит. Очень обрадованный таким названием, Елькин спросил в упор, потирая руки:
— И это всё?
— Не обязательно, — я не желал разочаровывать товарища, — всё зависит от тебя, вон, смотри, на сарае крыша.
Обрадованный Андрей метнулся к сараю, легко снял сильными руками большую жесть, красиво изогнул её и поставил перед бутылками. Теперь не только он, но и еще несколько человек жадно оглядывались и мысленно взвешивали всё, что видели. Через десять минут это бы кончилось серьезной абракадаброй на пути людей и машин, но тут появилась Лана с криком: «Вы что, офонарели?!» Как хозяйка клуба, она старалась не выражаться, так что для неё это было вполне ругательство. В самом конце девятнадцатого века Ленин полемизировал с Энгельсом про баррикады. Энгельс доказывал, что развитие артиллерии и вообще военной техники лишает уличный завал всякого смысла, а Ленин не соглашался и настаивал на изобретении новых способов. Наш спор с Ланой был гораздо короче и эмоциональнее. Её (и Энгельса) точка зрения победила. Товарищ Елькин, сопя, нехотя приладил крышу сарая на место. Хорошо, что Лана так и не узнала о нашем запасном плане: динитроэтиленгликоль получается из антифриза, роняешь бутылку с малой высоты, детонирует от удара и сильнее тротила на порядок.
Внутреннюю баррикаду в самом подвале разобрали в тот же день. Суп в пакетиках не понадобился. ЖЭК неопределенно затянул конфликт, неделя туда-сюда для акционерного общества оказалась не проблемой.
На следующий день в институте одни беззвучно и насмешливо аплодировали, а другие грустно спрашивали: «Ну ты что, ебанько?» Оказалось, в московских новостях показали нас с флагом и примерно таким комментарием: группа радикальной молодежи захватила подвал в центре Москвы и требует крупную денежную сумму.
Концерты в Рубине возобновились. Как и семинары по истории испанской революции, скукоте Хомскому и такому прочему. На этих сходках, слушая про забастовки, я понял одну очень важную вещь: работа нужна боссам, чтобы приносить прибыль лишь во-вторых. Прибыль есть тактическая, а не стратегическая цель. А во-первых работа нужна, чтобы обеспечить нужный уровень заебанности населения. Конкретные деньги интересны конкретному хозяину, а вот всему их классу требуется заебанность населения на таком уровне, чтобы ни на что, кроме убогого «отдыха», сил-мыслей у нанятых не осталось. И тогда конкретные деньги останутся в нужных руках навсегда. Взгляните на лицо человека, много лет в поте этого самого лица зарабатывавшего свой хлеб. Как правило, оно поражено горьким идиотизмом и неизлечимой усталостью. С «учеными» и «творческими людьми» всё посложней, но не намного лучше. Необратимая разочарованность — вот главная прибыль от работы. То, чем я собрался заниматься, в равной степени противостояло и «работе», и «отдыху». Ни одна революция не имела бы энергии, если бы не намекала на отмену необходимости этой проклятой пары. Во времена анархистской республики на пиратском Мадагаскаре у капитана Миссьона проблема работы решалась за счет грабежа судов любого подданства. В наше время от необходимости труда спасла бы повсеместная автоматизация, но она невыгодна доминирующему классу…
А клуб всё же вскорости закрыли. А точнее, переселили. Но никакой баррикады решили больше не строить. Мы построили её совсем в другом месте.
Глава восьмая:
ЛОНДОН
Приятно играть в гольф на Трафальгарской площади или Оксфорд—стрит. Не имея на то разрешения, потому что такого разрешения быть не может. Не зная правил. Просто играть. Бьешь пружинящей в руку клюшкой по шару и следишь, куда полетел. Приземляется на островке сфетофора, катится вдоль поребрика. Увеличивая недоумение пешеходов проносится над ними другой, прямо в воду фонтана с великанскими львами. В игре участвуют ещё двое мальчиков-панков в женской одежде и девушка, похожая на фотовспышку. Вскоре к гольфу добавляется полиция: она спешит, ярко салатовая, в знаменитых касках, продающихся здесь же, на любом углу, пара фунтов — точная копия шлема. Полиция возникает всегда быстро: «Вас снимает камера!» — предупреждения по всему городу. Ты всё ещё играешь, в карманах остались твердые гладкие мячики, похожие на черепа существ, эмигрировавших в себя: без глаз, ртов, носов, ушей.
