Проклятое время (Недобрый час) (другой перевод) - Маркес Габриэль Гарсиа (читать книги онлайн TXT) 📗
В галерее около голубятни, на ложе из окровавленных перьев, ничком лежал Пастор. Крепко пахло голубиным пометом. Несколько мужчин пытались поднять тело, когда в проеме двери показался алькальд.
– Разойдись! – крикнул он.
Мужчины опустили тело на перья, оставили его в том же положении, в каком нашли, и отступили в похоронном молчании. Алькальд окинул труп взглядом и перевернул. Посыпались крохотные перышки, на животе их налипло много, пропитанных теплой, еще живой кровью. Он счистил их руками. Пряжка ремня была раздроблена, рубашка разорвана. Приподняв рубашку, алькальд увидел внутренности. Кровь из раны уже не шла.
– Из такой пушки только ягуаров бить, – сказал кто-то.
Поднявшись, не отрывая взгляда от трупа, алькальд вытер руку в окровавленных перьях сначала о подпорку голубятни, а потом о пижамные штаны.
– Не трогайте, – сказал он.
– Оставите тут валяться? – спросил один из мужчин.
– Необходимо по закону оформить опознание трупа, – ответил алькальд.
В доме причитали женщины. Сквозь плач и удушающие запахи, казалось, вытеснившие из дома воздух, алькальд устремился наружу. На пороге он столкнулся с падре.
– Убили! – взволнованно воскликнул тот.
– Как барана, – подтвердил алькальд.
Двери домов были открыты. Дождь прекратился, но просветов в свинцовом небе, нависшем над крышами, видно не было. Падре Анхель схватил алькальда за локоть.
– Вообще-то Сесар Монтеро – человек добрый, – сказал он. – В тот миг у него, наверно, помрачился рассудок.
– Знаю, – нетерпеливо отозвался алькальд. – Не беспокойтесь, падре, ему ничего не грозит. Входите, вы как раз здесь нужны.
Приказав полицейским, стоявшим у входа, покинуть пост, он круто повернулся и зашагал прочь. Толпа, до этого державшаяся поодаль, хлынула в дом. Алькальд вошел в бильярдную, где один из полицейских уже ждал его с лейтенантской формой.
Обыкновенно заведение в этот час еще не открывалось, но сегодня не пробило и семи, а оно уже было полно. Сидя за столиками или облокотившись на стойку, посетители пили кофе. Большинство были в пижамах и шлепанцах.
Алькальд разделся при всех, вытерся наскоро пижамными штанами и, прислушиваясь к разговорам, стал молча надевать форму. Покидая бильярдную, он уже знал все детали произошедшего.
– Глядите у меня! – крикнул он с порога. – Будете панику сеять – всех посажу!
Не отвечая на приветствия, он зашагал по вымощенной булыжником улице. Алькальд чувствовал, что городок взбудоражен. Он был молод, двигался легко, и каждый его шаг выдавал в нем человека, способного заставить себя уважать.
В семь часов прогудели, отчаливая, баркасы, прибывавшие по реке три раза в неделю за грузом и пассажирами, но сегодня люди не обратили на это никакого внимания. Алькальд прошел по торговому ряду, где сирийцы уже начинали раскладывать на прилавках свои яркие, пестрые товары. Доктор Октавио Хиральдо, врач неопределенного возраста с блестящими, словно лаком покрытыми, кудрями, смотрел из дверей своей приемной, как баркасы уплывают вниз по реке. Он тоже был в пижаме и шлепанцах.
– Доктор, – сказал алькальд, – оденьтесь, придется пойти сделать вскрытие.
Врач удивленно посмотрел на него и, показав два ряда прочных белых зубов, отозвался:
– Значит, теперь будем делать вскрытия? Прогресс.
Алькальд хотел улыбнуться, но распухший флюс тут же напомнил о себе. Он прижал ко рту руку.
– Что с вами? – спросил врач.
– Проклятый зуб.
Доктор Хиральдо явно был расположен поговорить, но алькальд торопился. У конца набережной он постучался в дверь дома с чистыми бамбуковыми стенами и кровлей из пальмовых листьев, край которой почти касался воды. Ему открыла женщина с зеленовато-бледной кожей, на последнем месяце беременности, босая. Алькальд молча отстранил ее и вошел в маленькую гостиную, где царил полумрак.
– Судья! – позвал он.
В проеме внутренней двери появился, шаркая деревянными подметками, судья Аркадио. Кроме хлопчатобумажных штанов, сползавших с живота, на нем ничего не было.
– Собирайтесь, надо оформить труп, – сказал алькальд.
Судья Аркадио удивленно присвистнул:
– С чего это вдруг?
Алькальд прошел за ним в спальню.
– Особый случай, – сказал он, открывая окно, чтобы проветрить комнату. – Лучше сделать все как положено.
Он отер испачканные пылью ладони о выглаженные брюки и без малейшей иронии спросил:
– Вы знаете, как оформляется вынос трупа?
– Конечно, – ответил судья.
Алькальд подошел к окну и оглядел свои руки.
– Вызовите секретаря, придется писать, – продолжал он все так же серьезно и, повернувшись к молодой женщине, показал руки. На ладонях были следы крови.
– Где можно вымыть?
– В фонтане, – сказала она.
Алькальд вышел в патио. Женщина достала из сундука чистое полотенце, завернула в него кусок туалетного мыла и собралась выйти вслед за алькальдом, но тот, отряхивая руки, уже вернулся.
– Ничего, и так сойдет, – ответил алькальд.
Он снова посмотрел на свои руки, взял у нее полотенце и вытер их, задумчиво поглядывая на судью Аркадио.
– Пастор был весь в голубиных перьях, – сказал он, а потом сел на постель и, медленно прихлебывая из чашки черный кофе, подождал, пока судья Аркадио оденется.
Женщина проводила их до выхода из гостиной.
– Пока не удалите этот зуб, опухоль у вас не спадет, – сказала она алькальду.
Тот, подталкивая судью Аркадио к выходу, обернулся и дотронулся пальцем до ее раздувшегося живота.
– А вот эта опухоль когда спадет?
– Уже скоро, – ответила она ему.
Вечером падре Анхель так и не вышел на привычную прогулку. После похорон он зашел побеседовать в один из домов в нижней части городка и допоздна задержался там. Во время продолжительных дождей у него, как правило, начинала болеть поясница, но на этот раз он чувствовал себя хорошо. Когда он подходил к своему дому, фонари на улицах уже зажглись.
Тринидад поливала в галерее цветы. Падре спросил у нее, где неосвященные облатки, и она сказала, что отнесла их в большой алтарь. Стоило зажечь свет, как его тут же окутало облачко москитов. Падре оставил дверь открытой и, чихая от дыма, окурил комнату противомоскитным аэрозолем.
Когда он закончил, с него ручьями лил пот. Сменив черную сутану на залатанную белую, которую носил дома, он пошел помолиться Деве Марии.
Вернувшись в комнату, он поставил на огонь сковороду, бросил на нее кусок мяса и стал мелко резать лук. Потом, когда мясо поджарилось, бросил все на тарелку, где лежали еще с обеда кусок вареной маниоки и немного риса, перенес тарелку на стол и сел ужинать.
Ел он все одновременно, отрезая маленькие кусочки и нагребая на них рис. Пережевывал тщательно, не спеша, с плотно закрытым ртом, размалывая все до последней крошки хорошо запломбированными зубами. Когда работал челюстями, клал вилку и нож на край тарелки и медленно обводил комнату пристальным, словно изучающим, взглядом. Прямо напротив стоял шкаф с объемистыми томами церковного архива, в углу – плетеная качалка с высокой спинкой и прикрепленной на уровне головы расшитой подушечкой. За качалкой – ширма, на которой висели распятие и календарь с рекламой эликсира от кашля.
За ширмой стояла его кровать.
К концу ужина падре Анхель почувствовал удушье. Он налил полную чашку воды, развернул мармеладку из гуайявы и, глядя на календарь, начал ее есть. Откусывал и запивал водой, не отрывая от календаря взгляда, наконец рыгнул и вытер рукавом губы. Уже девятнадцать лет он ел так один в своей комнате, со скрупулезной точностью повторяя каждое движение. Одиночество никогда его не удручало.
Когда падре Анхель кончил молиться, Тринидад снова спросила у него денег на мышьяк. Падре отказал ей в третий раз и добавил, что можно обойтись мышеловками.
– Самые маленькие мышки утаскивают из мышеловок сыр и не попадаются. Лучше сыр отравить, – возразила Тринидад.
Эти слова убедили падре, и он уже собирался ей об этом сказать, но тут тишину церкви нарушил громкоговоритель кинотеатра напротив. Сперва послышался хрип, потом звук иглы, царапающей пластинку, а вслед за этим пронзительно запела труба и началось мамбо.
