Проклятое время (Недобрый час) (другой перевод) - Маркес Габриэль Гарсиа (читать книги онлайн TXT) 📗
– Так говорят все, – сказала она, – но ведь сын в тюрьме у меня одной.
Говоря это, она развязала носовой платок, который до этого прижимала к груди, и, достав оттуда несколько засаленных бумажек – восемь песо, – протянула их сеньору Бенхамину.
– Это все, что у меня есть, – сказала она.
Сеньор Бенхамин посмотрел на бумажки, а потом, пожав плечами, взял их у нее и положил на стол.
– Я точно знаю – это дело бесполезное, – сказал он. – Напишу только, чтобы доказать Богу свое упорство.
Женщина благодарно кивнула ему и зарыдала снова.
– Обязательно, – посоветовал ей сеньор Бенхамин, – постарайтесь добиться у алькальда свидания с сыном и уговорите мальчика сказать все, что он знает. Без этого можете сразу выбросить в мусорный ящик любое прошение.
Она высморкалась в полотенце, опять покрыла им голову и не оглядываясь вышла из лавки.
Сиеста сеньора Бенхамина продлилась до четырех часов дня. Когда он вышел умыться в патио, погода была ясная, а в воздухе было полно летающих муравьев. Переодевшись и причесав то немногое, что оставалось у него на голове от волос, он пошел на почту купить лист гербовой бумаги.
Он уже возвращался с ним в лавку, чтобы написать прошение, когда понял: в городке что-то произошло. Вдалеке раздались крики. Он спросил у пробегавших мимо мальчишек, что случилось, и они не останавливаясь ему ответили. Тогда он вернулся на почту и отдал гербовую бумагу назад.
– Уже не понадобится, – сказал он. – Пепе Амадора только что убили.
Еще в полусне, сжимая в одной руке ремень, а другой застегивая гимнастерку, алькальд в два прыжка спустился по лестнице своего дома. Необычный для этого часа цвет неба заставил его усомниться во времени. Он не знал, что происходит, но сразу понял: ему надо поспешить в участок.
Окна на его пути закрывались. Посередине улицы, раскинув руки, навстречу ему бежала женщина. В прозрачном воздухе носились летающие муравьи. Еще не зная, что случилось, алькальд вытащил из кобуры револьвер и побежал.
В дверь участка ломились несколько женщин, а мужчины их оттаскивали. Раздавая удары направо и налево, алькальд пробился к двери, прижался к ней спиной и направил на толпу револьвер:
– Ни с места, а то буду стрелять!
Полицейский, до этого державший дверь изнутри, теперь открыл ее и, встав с автоматом на изготовку, свистнул в свисток. Еще двое полицейских, выскочив на балкон, сделали несколько выстрелов в воздух, и люди бросились бежать кто куда. В этот миг, воя как собака, на углу показалась женщина, и алькальд увидел, что это мать Пепе Амадора. Одним прыжком он скрылся внутри участка и уже с лестницы приказал полицейскому:
– Займись ею!
Внутри царила мертвая тишина. Только теперь алькальд узнал, что произошло, – когда отстранил полицейских, загораживавших вход в камеру, и увидел Пепе Амадора. Юноша лежал, скорчившись, на полу, и руки его были зажаты между колен. Лицо белое, но следов крови нигде не видно.
Убедившись в том, что никаких ран обнаружить нельзя, алькальд перевернул тело Пепе Амадора на спину, заправил ему рубашку в штаны, застегнул их и затянул пряжку ремня.
Когда он выпрямился, его обычная уверенность снова была с ним, но на лице, которое увидели полицейские, можно было прочитать признаки изнеможения.
– Кто?
– Все, – сказал белокурый великан. – Он хотел бежать.
Алькальд посмотрел на него задумчиво, и несколько мгновений казалось, что сказать ему больше нечего.
– Этими небылицами никого уже не обманешь, – сказал он и, протянув руку, шагнул к белокурому великану. – Отдай револьвер.
Полицейский снял с себя ремень и отдал алькальду. Заменив в револьвере две стреляные гильзы новыми патронами, алькальд положил использованные себе в карман и отдал револьвер другому полицейскому. Белокурый великан, которого, если посмотреть на него вблизи, казалось, окружал ореол наивной детскости, дал отвести себя в камеру.
Там он разделся догола и передал одежду алькальду. Все было сделано без спешки, будто происходила какая-то церемония, где каждый знал свою роль наизусть. Наконец алькальд сам запер камеру, в которой лежал убитый, и вышел на балкон. На скамеечке по-прежнему сидел сеньор Кармайкл.
Когда сеньора Кармайкла привели в канцелярию, он оставил без внимания приглашение алькальда сесть. Снова в мокрой одежде, он застыл перед письменным столом и лишь едва заметно кивнул, когда алькальд спросил его, все ли ему теперь понятно.
– Ладно, – сказал алькальд. – У меня еще не было времени решить, что именно я сделаю и стоит ли мне делать что-нибудь вообще. Но что бы я ни решил, помни одно: ты в говне по самую макушку.
Сеньор Кармайкл стоял все с таким же отсутствующим видом. Одежда у него прилипла к телу, а лицо начало распухать, как у утопленника после трех суток пребывания в воде. Алькальд тщетно ждал хоть каких-то проявлений жизни.
– Так что, Кармайкл, ситуация должна быть тебе ясна: мы с тобой компаньоны.
Он сказал это серьезно, даже драматично, но похоже было, что сеньор Кармайкл ничего не слышит. Бронированная дверь уже закрылась за алькальдом, а он все стоял перед столом, такой же опухший и печальный.
На улице, перед входом в участок, двое полицейских держали за руки мать Пепе Амадора. Казалось, все трое отдыхают. Женщина дышала спокойно, и глаза у нее были сухие, но когда в дверях появился алькальд, она издала хриплый вопль и начала вырываться с такой силой, что одному из полицейских не удалось ее удержать. Тогда другой ударил ее ключом, и она рухнули без сознания на землю.
Алькальд даже не взглянул на нее. Взяв с собой полицейского, он направился на угол, к кучке людей, наблюдавших эту сцену. Не обращаясь ни к кому в отдельности, он сказал:
– Говорю всем – если не хотите худшего, унесите ее домой.
Вместе с полицейским он миновал людей и пошел в суд. Там никого не было. Тогда он пошел к судье Аркадио домой и, без стука распахнув дверь, позвал:
– Судья!
Измученная беременностью жена судьи ответила из темноты:
– Он ушел.
Алькальд словно прирос к порогу.
– Куда?
– Куда, куда! К этим вонючим блядям!
Алькальд мигнул полицейскому, чтобы тот шел за ним. Не глядя на женщину, они прошли внутрь, перевернули спальню вверх дном и, убедившись окончательно, что никаких мужских вещей в ней нет, вернулись в гостиную.
– Когда он ушел? – спросил алькальд.
– Позавчера вечером, – ответила женщина.
Алькальд замолчал раздумывая.
– Выблядок! – неожиданно крикнул он вдруг. – Спрячься хоть на пятьдесят метров под землей, снова влезь в утробу своей бляди матери, мы тебя и оттуда достанем, живого или мертвого! У правительства длинные руки!
Женщина вздохнула.
– Ваши слова да Богу в уши, лейтенант.
Уже смеркалось. Полицейские держали на прицеле людей, все еще стоявших на углах улицы по обе стороны участка, но мать Пепе Амадора унесли, и казалось, что городок успокоился.
Алькальд прошел прямо в камеру, где лежал убитый, приказал принести брезент и надел на труп шапочку и очки. Полицейский помог ему завернуть тело Пепе Амадора в брезент, и алькальд стал разыскивать по всем помещениям куски веревок и проволоки. Набрав побольше и связав их одни с другими, он обмотал ими тело от шеи до щиколоток.
Когда он закончил, с него ручьями лил пот, но было видно, что он испытывает облегчение – как будто труп был тяжелой ношей, которую он теперь с себя сбросил.
Только после этого он включил в камере свет.
– Достань лопату, заступ и фонарь, – приказал он полицейскому, – а потом позови Гонсалеса. Пойдете с ним на задний двор и выроете глубокую яму подальше, на задах – там суше.
Слова звучали так, словно он придумывал каждое, по мере того как его выговаривал.
– И зарубите себе на носу на всю оставшуюся жизнь, – добавил он, – этот парень не умирал.
Прошло два часа, а могилу все еще не выкопали. Алькальд увидел с балкона, что на улице нет никого, кроме прохаживающегося туда-сюда полицейского. Включив свет на лестнице, он повалился в шезлонг в самом темном углу большой комнаты и перестал слышать доносящиеся издалека редкие пронзительные крики выпи.
