Гений - Драйзер Теодор (первая книга txt) 📗
Юджин снова расхохотался. Ирландец решил, что это и в самом деле смешно, и тоже расхохотался. Юджин похлопал его по могучей спине, и они сразу стали друзьями. Дигану потребовалось не много времени, чтобы выведать у Джона-Бочки, как Юджин попал сюда и что делает.
- Художник? - воскликнул он. - Тогда ему полезнее быть на свежем воздухе, чем сидеть тут взаперти. И хватает же нахальства у парня - еще смеется надо мной.
- По-моему, он и сам предпочел бы свежий воздух.
- Пусть тогда идет ко мне. Он славно поработал бы с моими морскими свинками. Покряхтел бы так несколько месяцев, небось, сразу стал бы человеком, - и он указал рукой на Анджело Эспозито, месившего лопатой глину.
Джон-Бочка счел своим долгом передать эти слова Юджину. Он не думал, чтобы Юджину улыбалось работать с "морскими свинками", но с Диганом они, пожалуй, споются. Юджин увидел в этом счастливый случай. Диган ему нравился.
- Не согласитесь ли вы принять на работу художника, который нуждается в поправлении здоровья? - шутливым тоном спросил Юджин. Вероятнее всего, Диган откажет ему, но это не имело значения. Почему не попытаться!
- Отчего же! - И мне придется работать вместе с итальянцами?
- Найдется для вас достаточно работы и без кирки и лопаты - разве что сами захотите. Ясно, что это не работа для белого человека.
- А они кто, по-вашему, Диган? Разве не белые?
- Ну, ясно, нет.
- А кто же они в таком случае? Ведь и не черные?
- Да уж известно, черномазые.
- Так это же не негры.
- Ну и не белые, черт возьми! Стоит только посмотреть на них, каждый скажет.
Юджин улыбнулся. Он сразу оценил, какой чисто ирландской невозмутимостью должен обладать этот человек, чтобы искренне прийти к такому заключению. И порождено оно вовсе не злобой. Диган и не думает презирать этих итальянцев. Он любит своих рабочих, - но все же они для него не белые. Он не знает в точности, кто они, но только не белые. Несколько секунд спустя он уже снова командовал: "Подымай выше! Подымай выше! Опускай! Опускай!" - и, казалось, горел одним желанием - выжать последние силы из этих горемык, тогда как на самом деле работа была вовсе не такая уж тяжелая. Выкрикивая свои приказания, он даже не смотрел на рабочих, да и они мало обращали на него внимания. Время от времени среди его окриков слышалось: "А ну-ка, Мэтт!", сказанное таким мягким тоном, какого нельзя было и ожидать от него. Юджину все стало ясно. Он "раскусил" Дигана.
- Если вы не против, я попрошу, пожалуй, мистера Хейверфорда перевести меня к вам, - сказал он к концу дня, когда Диган стал стягивать с себя рабочий комбинезон, а итальянцы принялись укладывать инструменты и материал.
- Ясно, - сказал Диган, на которого имя всемогущего Хейверфорда произвело должное впечатление. Если Юджин надеется добиться перевода через посредство такого замечательного и недосягаемого лица, то он, должно быть, и сам необыкновенный человек. - Валите ко мне. Я с удовольствием приму вас. Достаточно, если вы будете заполнять мои требования и накладные, присматривать за рабочими в мое отсутствие и... э-э... одним словом, работы хватит.
Юджин улыбнулся. Перспектива была заманчивая. Джон-Бочка еще утром рассказал ему, что Диган разъезжает взад и вперед по всему пути между Пикскиллом (на главной линии), Чэтемом, Маунт-Киско (на боковой ветке) и Нью-Йорком. Он прокладывал дренажные трубы, возводил кирпичные фундаменты, строил колодцы, угольные ямы и даже небольшие здания, - все, что угодно, все, что только можно было требовать от способного каменщика-десятника, - и был вполне доволен и счастлив своей работой. Юджин имел возможность лично убедиться в этом. Дигана окружала здоровая атмосфера. Он действовал как укрепляющее лекарство, и его живительная сила передавалась больному, измученному интеллигенту.
В этот вечер, возвращаясь домой к Анджеле, Юджин думал о том, как забавна и романтична будет его новая работа. Эта перемена была ему по душе. Ему хотелось рассказать Анджеле про Дигана - посмешить ее. Увы! Его ждал совершенно не располагающий к этому прием.
Дело в том, что Анджела, все еще находясь под впечатлением своего недавнего открытия, не в состоянии была больше владеть собой. Если до сих пор она покорно выслушивала измышления Юджина, зная, что все это ложь, то, наконец, терпение ее иссякло. Слежка ни к чему не привела, а перемена места работы должна была только затруднить ее наблюдения. Кто теперь уследит за Юджином, когда он и сам не будет знать, куда и когда его пошлют? Он будет работать то здесь, то там, - где придется. Соображения собственной безопасности вместе с чувством вины заставили Юджина быть особенно внимательным к Анджеле во всем, что не требовало от него больших усилий. Когда он давал себе труд подумать, он испытывал стыд, жгучий стыд. Подобно пьянице, он находился всецело во власти своей слабости - так, пожалуй, можно было бы наилучшим образом охарактеризовать его поведение. Он ласково обнимал Анджелу, так как при виде ее осунувшегося лица боялся, что она вот-вот заболеет. Ему представлялось, что она страдает от тревоги за него, от переутомления или от какого-то надвигающегося недуга.
Несмотря на то что Юджин изменял Анджеле, он чувствовал к ней глубокое сострадание. Он по достоинству ценил ее превосходные качества - честность, бережливость, преданную и самоотверженную любовь. Ему жаль было ее мечты о простом, бесхитростном счастье с ним, так мало совместимом с его стремлением к свободе. Он знал, что от той любви, которой она от него требовала, не могло быть и речи - и все же временами сожалел об этом, очень сожалел. Иногда он незаметно наблюдал за Анджелой, восхищаясь ее красивой фигуркой, удивляясь ее трудолюбию, терпению, той бодрости, с какой она переносила лишения и невзгоды, и искренне огорчался, что судьба не отнеслась к ней милостивее и не послала ей другого мужа.
Все это приводило к тому, что Юджину невыносимо было видеть страдания Анджелы. Когда она казалась ему больной, его неудержимо тянуло к ней. Ему хотелось спросить, как она себя чувствует, ободрить ее теплым словом и лаской, которые - он знал это - так много значили для нее. В этот вечер он обратил внимание на ее застывшее, измученное лицо и не удержался от настойчивых расспросов.
