Он и его слуга - Кутзее Джон Максвелл (читать книги полностью без сокращений txt) 📗
Он не читает, он потерял вкус к этому занятию; но описание своих приключений выработало у него привычку писать, времяпрепровождение довольно приятное. Вечерами при свече он вынимает бумаги, затачивает перья и пишет страницу-другую своего слуги, слуги, посылающего отчеты об утках-манках в Линкольншире, об огромном орудии казни в Галифаксе, о том, что человек может избежать смерти, если до того, как на него рухнет ужасное лезвие, он успеет вскочить на ноги и броситься вниз с горы, и о многих других вещах. Из каждого места, где побывал, он посылает свои отчеты, это для него первое дело, вот какой деловой у него слуга.
Прохаживаясь вдоль портовой стены и размышляя об орудии в Галифаксе, он, Робин, которого попугай когда-то называл бедным Робином, бросает камешек и прислушивается. Секунда, доля секунды, прежде чем тот упадет в воду. Божья милость быстра, но не быстрее ли огромное лезвие из закаленной стали, что весит более камешка и смазано жиром. Как нам укрыться от него? И какой породы должен быть человек, так деловито снующий из конца в конец королевства, от одного зрелища смерти к другому (забивание, обезглавливание), посылая отчет за отчетом?
Человек дела, думает он про себя. Пусть он будет человеком дела, торговцем зерном или, скажем, торговцем кожей, а может, промышленником и поставщиком черепицы там, где места изобилуют глиной, например в Уэппинге, пусть ему придется много путешествовать в интересах своего дела. Сделай его богатым, дай ему любящую жену, которая не слишком много болтает и дарит ему детей, все больше девочек; дай ему спокойное счастье; а потом положи этому счастью конец. Однажды зимою Темза выйдет из берегов, и ее воды смоют печи, в которых обжигают черепицу, или запасы зерна, или кожевенный заводик; он разорен, этот его слуга, на него набрасываются кредиторы, словно мухи или вороны, он вынужден бежать из дома, бросив жену и детей, искать убежища в жалкой норе в квартале нищих, скрывая свое имя и лицо. И все это - волны реки, разорение, побег, безденежье, лохмотья, одиночество - пусть все это будет символом кораблекрушения и острова, на котором он, бедный Робин, жил, отрезанный от мира, двадцать шесть лет, пока почти не сошел с ума (но кто, в самом деле, может утверждать, что не сошел, хотя бы в определенной степени?).
Или пусть он будет седельным мастером, владельцем дома, магазина и складов в Уайтчепеле, с родинкою на подбородке и любящей женою, которая не болтает и дарит ему детей, все больше девочек, принося ему счастье, пока город не поражает чума году в 1665-м, когда еще не случился великий лондонский пожар. Чума поражает Лондон: ежедневно в одном приходе за другим число умерших растет, богатых и бедных, ибо чума не делает различия между людьми разного достатка, и все богатство седельного мастера его не спасет. Он отправляет жену и дочерей в деревню и собирается бежать сам, но потом передумывает. Не убоишься ужасов в ночи, читает он, открыв наугад Библию, стрелы, летящей днем, язвы, ходящей в мраке, заразы, опустошающей в полдень. Падут подле тебя тысяча и десять тысяч одесную тебя; но к тебе беда не приблизится.
Почерпнув мужества из этого знамения, знамения, предвещающего благополучный исход, он остается в зараженном Лондоне и начинает писать отчеты. На улице увидел толпу, пишет он, посреди которой женщина указывала в небеса. Глядите, кричит она, ангел в белом размахивает пылающим мечом! Люди в толпе кивают друг другу. Воистину так, говорят они, ангел с мечом! Но он, седельный мастер, не видит ни ангела, ни меча. Он замечает лишь облако необычной формы, которое с одной стороны освещено солнцем ярче, чем с другой. Это аллегория, кричит женщина на улице, но он никак не может увидеть здесь аллегорию. И пишет об этом в своем отчете.
В другой день, проходя по берегу реки в Уэппинге, его слуга, который раньше был седельным мастером, а теперь не имеет вовсе никакого занятия, наблюдает, как женщина с порога дома зовет мужчину, плывущего в плоскодонке: Роберт! Роберт! И как мужчина, слыша ее зов, гребет к берегу, вынимает из лодки мешок, кладет его на прибрежный камень и пускается в обратный путь. И как женщина идет вниз к реке, берет мешок и с очень грустным видом несет его в дом.
Он окликает человека по имени Роберт и говорит с ним. Роберт рассказывает, что та женщина - его жена, а в мешке недельный запас пищи для нее и детей: мясо, мука и масло; но он не осмеливается подходить ближе, потому что все они, и жена, и дети, больны чумой, и сердце разрывается у него в груди. И все это - человек по имени Роберт, его жена, перекликающаяся с ним через реку, мешок, оставленный на берегу - говорит, конечно, само за себя, но, кроме того, является символом того одиночества, которое испытывал он, Робинзон, когда в час мрачнейшего отчаяния звал оставшихся за океаном, в Англии, своих родных, моля о спасении, а иногда плавал к месту кораблекрушения в поисках полезных вещей.
Еще один отчет о том скорбном времени. Не будучи в силах терпеть боль от раздувшихся узлов в паху и подмышках, свидетельствующих о поселившейся в теле чуме, человек, совершенно голый, выбегает с воем на улицу, на Хэрроу-Эллей в Уайтчепеле, где седельный мастер видит, как тот прыгает и скачет и совершает тысячу других безумных движений, а за ним бегут жена и дети, кричат и просят его вернуться. Эти прыжки и скачки являются аллегорией его собственных прыжков и скачков, когда после несчастного кораблекрушения, после того, как он тщательно обыскал берег в надежде обнаружить следы своих корабельных товарищей, - но не нашел ничего, кроме двух непарных башмаков, он понял, что оказался выброшенным на дикий остров совершенно один и что скорее всего погибнет, ибо надежды на спасение нет.
(Но о чем еще тайно поет он, о чем размышляет, этот бедный чумной, о котором он сейчас читает, кроме своего одиночества? Что кричит он через океан и через годы, охваченный изнутри пламенем болезни?)
Год назад он, Робинзон, отдал две гинеи матросу за попугая, которого матрос привез, по его словам, из Бразилии, - птицу не столь великолепную, как его собственное любимое существо, но все же прекрасную, с зелеными перьями и алым хохолком, к тому же любившую разговаривать, если верить матросу. И в самом деле, птица обыкновенно сидела на жердочке в гостиничной комнате с маленькой цепочкой на ножке, чтобы не улетела, и говорила бедный Пол, бедный Пол снова и снова, до тех пор, пока он не накрывал ее колпачком; но он так и не смог научить птицу произносить что-нибудь другое, например, бедный Робин; возможно, она для этого была слишком старой.
