Дилетантское прощание - Тайлер Энн (лучшие бесплатные книги txt) 📗
Не выдержала и вернулась.
Так мне хотелось думать.
Я выставил сестру каким-то тираном, но это неправда. Она желала мне добра, потому и была столь придирчивой, вот и все. Нандина видела во мне только хорошее. Когда я вымахал этаким верзилой и соседский мальчишка обозвал меня Франкенштейном, она сказала, что я похож на Авраама Линкольна. (Я притворился, будто этим воодушевлен, хотя вовсе не мечтал о подобном сходстве.) Когда я весь извелся, не зная, как пригласить Тиффи Прево на школьный вечер, Нандина два часа со мной репетировала, причем изображала Тиффи так убедительно, что я вконец окосноязычел.
– М-м… м-мы… м-мы… – заикался я.
– Начни с гласной, – посоветовала Нандина, на секунду выйдя из образа.
– А можно… пригласить тебя… на вечер? – выговорил я.
– Конечно! Я ужасно рада! – с наигранным восторгом ответила сестра. – А ты умеешь танцевать?
– Умею.
– Я просто обожаю танцы. В смысле, быстрые. Хочу оторваться!
– С быстрым танцем я знаком.
Я не врал. Нандина меня обучила. Хотя ее собственное отрочество удачным не назовешь (даже без каблуков росту в ней было почти шесть футов, и до самого выпускного класса ее ни разу не пригласили на школьный вечер), сестра натаскала меня на сносные танцевальные па. Она показала, как закусить нижнюю губу, словно я захвачен ритмом «Врубай на всю катушку», и подсказала, как держать правую увечную руку, чтобы та напоминала победно реющий стяг, а не перебитое крыло. Мне повезло, что в обнимку уже никто не танцевал. Не было нужды вести партнершу и все такое.
Тебе, сказала сестра, надо избегать слов на «м» и «п». А то ты как нарочно громоздишь целую кучу всех этих «можно» и «пожалуйста».
– М-может, это случайно, – ответил я. (Почти без запинки, поскольку Нандина уже вышла из роли моей пассии.)
– Видишь, о чем я? А ведь мог начать со слова «наверное».
Кстати, Тиффи отвергла мое приглашение. Мол, она уже приглашена. Но все равно – Нандина-то искренне пыталась мне помочь.
Выше слово «изъяны» я употребил опрометчиво. Вернее сказать «отличия». Ей-богу, я вовсе не ущербный.
Пусть я отличаюсь от всех прочих, но это не означает, что я неудачник. Я так считаю. Или же вот как: я обделен удачей, но не счастьем. Так, пожалуй, ближе к истине.
Иногда я думаю, что мне повезло меньше других, но я гораздо счастливее.
Хотя, может, я себя обманываю, поскольку, наверное, всякий считает, что наделен особым правом на счастье.
Странность в том, что увечен я, сколько себя помню, однако во мне живет ощущение, будто я точно такой же, как все другие. Вот разглядываю себя сквозь витрины своих глаз, и видятся мне прямая спина, не скособоченная шея и одинаковой толщины руки. А в реальности я волочу правую ногу, от ступни до колена бесчувственную, и для равновесия кренюсь влево, отчего у меня искривлен позвоночник. Когда сижу, вроде ничего не заметно, но только встану – и нате вам.
У меня есть трость, да я вечно ее теряю. Я приучал свою правую руку свободно висеть вдоль тела, но она упрямо сгибается в локте, а кисть скрючивается, как у паралитика. Может, я и есть паралитик, не знаю. До двух лет я был абсолютно нормальным, а потом заболел гриппом. И с тех пор уже не был нормальным.
Но так и так я левша, причем отменный каллиграф, и искусство это далось мне без всяких усилий. Не такой уж я невезучий, видите? Кроме того, я лихо играю в ракетбол, недурно плаваю (по крайней мере, держусь на плаву) и, на мой взгляд, лучше многих вожу машину. В моем автомобиле педали переделаны. Но все остальное – руль, рычаг скоростей и всякие кнопки – как на любой другой машине. Мои новые пассажиры поначалу слегка нервничают, но через милю-другую обо всем забывают.
Я мечтаю пересесть на машину с обычными педалями, однако у дорожной полиции свои нелепые правила.
Сперва я подумал, что Дороти прибыла с каким-то особым заданием. Вроде как ей разрешили вернуться, дабы что-то мне сообщить, а затем – тотчас обратно. (Скажу сразу: я не мучился вопросом, кто именно ей разрешил. Я атеист. Уже одно ее появление взбаламутило предрассудков во мне больше, чем я могу осилить.)
Вы, наверное, думаете, я весь извелся, желая поскорее узнать, какое это задание? Но не забудьте про финал – тотчас обратно. А я бы этого не пережил.
И потому я выбрал этакий буддистский вариант. Жил моментом. Дороти здесь, мне спокойно. Я не задавал вопросов, ничего не прощупывал, не выискивал всякие «зачем» и «почему», но просто утешался тем, что она рядом. Если б жена заговорила о чем-то, похожем на сообщение, я бы изо всех сил постарался ее отвлечь. Но она не заговаривала. Похоже, и она жила моментом. Потом снова исчезала, но не насовсем. Я это чувствовал. И спокойно ждал ее очередного появления.
Однажды она спросила:
– Как там Нандина? Все трясется над тобой, все пеняет?
– Ты же ее знаешь, – сказал я и, помолчав, добавил: – Почему ты спрашиваешь? Я думал, тебе и так все известно.
– Нет, мне вообще ничего не известно, – ответила Дороти.
В ее тоне как будто слышалась печаль, но жена улыбнулась, и я решил, что мне померещилось.
До конца своих дней мать винила себя в том, что я не такой, как другие. Мол, педиатра надо было вызвать сразу, едва я заболел. Нет, к черту педиатра, надо было хватать меня в охапку и везти в неотложку.
– Нас бы отправили обратно, – увещевал я. – Сказали бы, свирепствует вирус, давайте ребенку больше питья, пусть отлежится.
– А я бы грохнулась на пол и заявила, что никуда не уйду.
– Чего ты так переживаешь? Я же прекрасно справляюсь.
– Именно что справляешься. Я бы слова не сказала, если б ты был хромой от рождения. Но это же не так. Ты не таким родился. Не это тебе предназначалось.
– Может, именно это и предназначалось. Мать только вздыхала. Мне никогда ее не понять.
– И потом, ты же вызвала педиатра, – говорил я. – Сама рассказывала. Вызвала, едва у меня начался жар.
– Он был недоумок. – Матушка оседлывала другого конька. – Жар, дескать, природная панацея. Мол, от него в сто раз меньше вреда, чем от ледяных ванн, в которые мамаши-истерички окунают своих чад.
– Мам, смирись, – просил я.
Но она так и не смирилась.
Мать была, по ее выражению, хранительницей очага из последнего поколения женщин, которые прямо из колледжа выходили замуж. В июне 1958-го она закончила учебу, а в июле обвенчалась. И потом, бедолага, десять лет ждала своего первенца, однако на работу не устраивалась. Интересно, чем она заполняла время? Когда появились мы с Нандиной, мать занималась только нами. Вместе со мной и сестрой готовила домашние уроки. Гладила наше бельишко. Украшала наши комнаты, как положено для девочки и мальчика: дочке – розочки на стенах, сынку – спортивные плакаты. И неважно, что Нандина вовсе не розанчик, а моя увлеченность спортом матушку страшно пугала.
Вопреки своим отличиям, рос я сорванцом. Неуклюжий, но прыткий, я был готов на любую дворовую игру, какая затевалась в нашем квартале. Наблюдая за мной из окна, мать буквально заламывала руки, но отец говорил: оставь его, у парня своя голова. Он за меня не очень-то беспокоился. Целый день пропадал на работе, да и уже слегка состарился. Он был не из тех отцов, что по выходным с сыном гоняют в футбол или тренируют школьную бейсбольную команду.
Все детство я отбивался от двух своих женщин – матери и сестры, которые, притаившись, только и ждали случая заласкать меня до смерти. Хоть маленький, я чуял опасность. Это засасывает. Размягчает. Тогда уж пиши пропало.
Надо ли удивляться, что Дороти стала глотком свежего воздуха?
Когда мы познакомились, она спросила:
– Что у вас с рукой?
Дороти была в белой куртке и говорила отрывисто, как врач. Услышав ответ, хмыкнула и сменила тему.
Когда она впервые села в мою машину, то даже не взглянула, как я веду, но увлеченно рукавом протирала очки, время от времени дыша на стекла.
