Второе сентября Всеволода Цаплина - Симатов Александр Вениаминович (бесплатные книги полный формат .TXT) 📗
Позже, когда страсти улеглись и Витькина задница зажила, они как-то сидели в том же подъезде на лестничной площадке, привалившись к стене, курили и бухали крымский портвешок. Для усиления кайфа курили особым образом: отрывали от сигареты фильтр, раскуривали ее, а затем делали из рук домик и между мизинцами зажимали сигарету с тлеющим концом внутри. После плотно припадали губами к щели между большими пальцами и с силой тянули в себя из домика табачный дым вместе с воздухом так долго, насколько хватало легких, – шарахало моментально.
«Витек, а зачем ты тогда на плацу заорал?» – спросил Сева. «Тошнило меня от всего этого, – признался Витька. – Сколько можно было над нами издеваться? Не мог я не заорать, понимаешь?» Сева таращил глаза и не понимал. «Как тебе объяснить… Ну, когда трахаешься, в какой-то момент уже не можешь сдерживать себя – так ведь?» – «Ну, так». – «И на плацу то же самое случилось, ни фига не мог с собой сделать». – «Крепыш, ты чудило», – с восхищением заключил Сева. Про траханье он все понял, а вот зачем Витька заорал на плацу – до него так и не дошло. Но дальше с вопросами приставать не стал, его волновало нечто куда более важное.
«Крепыш, знаешь… – Сева не решался начать. – Меня вчера директриса пригласила к себе в кабинет поговорить, – сознался, наконец, он и глотнул пойла из горлышка. – Предложила подумать». Витька дернул головой в его сторону: «По мою душу?» – «Ну да. «Вы же друзья». Боится, как бы ты еще чего не отмочил».
После беседы с директрисой Севу не покидало мерзкое ощущение, что, не дав своего согласия на «сотрудничество», он тем не менее сподличал, коли сразу не послал ее, а позволил втянуть себя в переговоры. Это ощущение угнетало его, противно было осознавать свое малодушие и трусость. Для него было важно, что скажет Витька, но тот молчал. Чтобы чем-то занять себя, Сева достал из кармана монету и принялся соскабливать с бутылки этикетку.
Ему хотелось выговориться, и Витькино молчание начало его раздражать. Он передразнил директрису, пытаясь копировать ее интонации: «Если моего авторитета тебе недостаточно, можно товарища из органов подключить». – «И как ты? Ссучился?» – без интереса откликнулся Витька, будто речь шла о сущем пустяке. Сева перестал елозить железом по стеклу. Его неприятно задел не только сам вопрос, но и безразличие, с которым Витька его задал. «А в рыло не хочешь?» – пригрозил он. Витька ничего не ответил, вставил сигарету в домик и затянулся, потом сразу еще раз. Его хорошо приклеило, и он закинул голову назад. Сева вытащил у него сигарету из рук и тоже нагрузился.
«Ты же в связь намылился, – очнувшись, напомнил Витька. – Испортят тебе объективку – пастухом никуда не возьмут. И аттестат тебе нужен приличный. Мне-то все равно, волчий билет обеспечен». Витька, конечно, догадывался, что происходило у Севы в душе, и, как будто специально, искушал друга подлым, но удобным выбором. Сева нервно сплюнул и с остервенением растер плевок кедом.
Он не будет стучать на друга, он это знал, но и отказ от института казался ему невероятным вариантом. Как выбраться из этого мерзкого тупика, в который его загнала директриса? Этот вопрос изводил Севу, не давая покоя. За один день он возненавидел директрису больше, чем за все годы учебы в школе. Ему даже казалось: обойдись убийство директрисы для него без последствий – убил бы не задумываясь. Спросил Витьку просто так, от безысходности, не рассчитывая на ответ: «Что предлагаешь? Писать на тебя бумажки?» Но Витька откликнулся сразу: «А что? Не ссы, пиши всякую херню. Напиши, что по вечерам мы с тобой разбираем характеры, как их, целинников Шолоха. Типа к сочинению готовимся, – Витька едва смог договорить, заржал и закашлялся. – Или играем в этот, как его, ну, китайцы в него рубятся». – «В бадминтон, что ли?» – «Ну да, через сетку, как профи. Напиши – в сборную хотим попасть. Защищать честь родины от китайцев», – добавил Витька и снова заржал.
От Витькиной безбашенности Севе стало вдруг весело и легко, напряжение спало. Взглянув на заходящегося в хохоте друга, подумал, что Витька, должно быть, испытал сумасшедший кайф от своей выходки на плацу. Еле сдерживая смех, он толкнул его в плечо: «Крепыш! Напишу, что под пытками ты признался мне, что твоя самая любимая телепередача – программа «Время». Пьяные и дурные, они повалились на пол и залились безудержным смехом. Их надрывный хохот еще долго носился по пустой пятиэтажке, пока не вылетел на свободу в зияющие чернотой оконные проемы.
Своим пофигизмом Витька помог Севе разрешить мучившую его проблему. Найдя взаимопонимание с другом и получив моральную поддержку, Сева каждый понедельник стал приносить директрисе по одному тетрадному листу, так – отписки, ничего особенного; листы нарочно прежде показывал Витьке, и Витька-редактор под их дружный хохот давал ценные указания по поводу отчетов о собственном поведении.
А вскоре после выпуска Севе пришлось узнать, что в жизни не все так просто и что «своих» госбезопасность действительно не бросает: Севина «покладистость» не осталась незамеченной, аукнулась ему в институте. Тамошний куратор предложил Севе продолжить школьную практику теперь уже в отношении его студенческой группы. При этом напирал на сложность международной обстановки и вражеские спецслужбы, окопавшиеся повсюду. Объясняя Севе, что значит «повсюду», гэбэшник крутанул глобус, стоящий у него на столе, и затем затормозил его, уперев палец в гладкую поверхность океанов и материков: «Вот буквально – куда ни ткни!» – «Что, и в Кремле тоже?» – не удержавшись, спросил Сева и сделал озабоченное лицо. «Надо будет – и там найдем», – не моргнув глазом ответил гэбэшник.
Сева тогда не решился сразу – без предварительных объяснений – послать посланника государства в жопу, хотя предыдущий опыт подсказывал ему, что только так и надо поступать, если не хочешь увязнуть в этом дерьме. Пришлось Севе целый семестр косить под дурачка и отнекиваться, пока его не оставили в покое. Перед расставанием, еще на что-то рассчитывая, дешево брали на понт: «Писульки ваши школьные мы вынуждены будем показать Крепову Виктору Сергеевичу. Но можно этого избежать». – «Давай, сука гэбэшная, найди мне его, я тебе только спасибо скажу», – думал про себя Сева, глядя на вербовщика непонимающими глазами. Окончательно убедившись в Севиной несговорчивости, не преминули заметить, что «вы разочаровали» и что «это опрометчиво с вашей стороны».
За найденного друга Сева на самом деле сказал бы гэбэшнику спасибо, потому что после школы Витька Крепов пропал, то есть совсем пропал. Получил в нагрузку к дерьмовому аттестату дерьмовую характеристику – и исчез. Сева потом вспоминал, как во время выпускного вечера они с Витькой лежали за кустами в дальнем углу школьного парка и Витька рассказывал заплетающимся языком, что батю ненавидит, жить с ним все равно не будет и уйдет из дома. «Он за свою сраную звездочку готов был меня искалечить. Это отец? – все возвращался он к одному и тому же вопросу. – Скажи – это отец?» Они были пьяны. Севу тошнило, и он тогда не обратил внимания на слова друга. А через день не смог до него дозвониться. И через два дня, и через неделю. И мать его ничего толком сказать не могла.
С тех пор прошло двенадцать лет…
2
Всеволод открыл глаза.
«…гораздо лучше, но это вовсе не означает, дорогие товарищи, что мы можем с вами расслабиться – ни в коем случае! Мирное время дано нам для того, чтобы мы еще сильнее окрепли и сплотились вокруг прозорливого руководства нашей страны и ее верховного мыслителя…» – настойчиво неслось со двора.
«Что-то нашего старца давно не показывали по ящику», – отметил про себя Всеволод, встал с постели и подошел к окну.
Севин дом и школу разделяла лишь волейбольная площадка, так что он хорошо все видел. Уперев жирно накрашенный рот в головку микрофона, директриса стояла на школьном крыльце, глыбой возвышаясь над окружавшей ее толпой, и в ключевые моменты своей речи потряхивала крашеными буклями. «Здорово постарела, но про будущую счастливую жизнь травит с прежним энтузиазмом», – подумал Сева и закрыл форточку. Школьный двор пестрел яркими красками шаров, бантов, цветов, флагов и плакатов. Впрочем, флаги и плакаты были исключительно красными. Внутреннюю сторону «подковы», образованной толпой школьников и их родителей, ограничивала шеренга первоклассников, с трудом удерживающих огромные букеты; первоклашки держали цветы, плотно обхватив их руками и прижав к груди, из-за цветов едва выглядывали их испуганные, растерянные лица.
