Савельев: повести и рассказы - Шендерович Виктор (читать книги бесплатно полные версии txt) 📗
Они вышли из отеля и, отворачиваясь от ветра, цугом побрели по улице – он и некрасивая тетка чуть впереди. Пальмы кивали, что-то зная о происходящем.
Пустое кафе на берегу ждало только их.
Савельев заказал салат: он был голоден; Мельцер есть отказалась, закурила, глядя в сторону и лишь иногда бросая на него внимательные взгляды. Было странно, но интересно. Что этот сюжет не про любовь, Савельев уже понял. А про что? И – как насчет обещанной молодой поклонницы? Савельев постеснялся спрашивать сразу, но, в общем… э-э-э…
Незнакомая чужая женщина собиралась с силами, чтобы заговорить. Савельев решил не помогать, наблюдал. Море ходило валами за ее спиной.
– Ну, – весело спросила наконец Таня Мельцер, – как жизнь?
В неестественно бодром голосе звучал вызов, и он принял его, отрезав без подробностей: жизнь – нормально!
– Ты хотела меня видеть, – напомнил он через несколько секунд.
– Да, – ответила она. – Давно не виделись.
Не виделись они и вправду бог знает сколько лет, но в простых словах Савельеву послышался опасный смысл, и мир вокруг начал заполняться знакомым гулом… Он помнил, когда это началось, и дорого дал бы, чтобы забыть.
Душа взмывала куда-то – и перед тем как вернуться, успевала увидеть Савельева снаружи.
Потом начались фобии, и панической атаке предшествовал все тот же предательский гул в голове. За Савельевым кто-то следил, и этот кто-то имел право на его жизнь. Савельев не верил в бога, но это был точно не бог. Это была конкуренция, а не власть.
Потом в его жизнь вошли тяжкие сны. Это я, беззвучно кричал он, но никто не верил ему, и все проходили мимо – его женщины, его жена… Пограничник сверял лицо с фотографией и просил пройти куда-то, и обрывалось во сне савельевское сердце: попался! И он просыпался в холодном поту.
И раз за разом сутулый старый поэт из прошлой жизни кашлял, давя в пепельнице папиросу, и всматривался исподлобья… И качал головой: ты не Савельев.
И только Ляшин радостно кричал «зёма!» и хлопал ладонью о ладонь.
И сейчас, в прибрежном кафе на чужом краю света, пока валуны воды шли на него и оседали за спиной малознакомой женщины, – Савельева пробило холодом вдоль хребта: в прошлом расползалась дыра. Между ним и этой женщиной было что-то важное!
Он быстро глянул в глаза напротив. Ненависти не было там – была печаль и была тайна. Незнакомая Таня Мельцер пришла рассказать ее и не могла решиться…
– Говори, – прохрипел Савельев. В горле вдруг пересохло. Он вспомнил, как кто-то рвался ночью в балконную дверь.
– Я не знаю, с чего начать, – ответила женщина.
– Начни с чего-нибудь.
Она помолчала, глядя вбок, а потом спросила:
– Как ты себя чувствуешь?
В кармане снова заквакал айфон, и Савельев почти крикнул в раздражении:
– Перестань валять дурака! Говори, зачем пришла!
– Не кричи на меня, – ответила женщина, и он похолодел: ему не показалось. Она смотрела ненавидящими глазами.
Айфон продолжал блямкать, вибрируя в кармане и доводя до бешенства. Савельев, не глядя, настиг и задавил звонок.
– Зачем – ты – меня – позвала?
– А ты зачем приехал? Довести дело до конца? – Она почти шипела на него, и злые огоньки горели в зеленых глазах. – Расстроен? Ну извини. Овчинка выделки не стоит, скисло винцо…
– Не говори глупостей! – крикнул Савельев, готовый подписаться под каждым ее словом.
И услышал:
– Я хотела тебя убить.
Он даже не удивился, а спросил только:
– За что?
Женщина не ответила. Она смотрела вбок. Принесли салат; официантка спросила что-то, потом переспросила. «Нет, спасибо», – ответил ей Савельев, так и не поняв, о чем была речь.
Они снова остались одни, и незнакомая ему Таня Мельцер, помолчав, сказала:
– Это все неважно. Прости. Не надо было мне приходить…
Савельев почувствовал вдруг невыносимый голод.
– Я поем, пока ты меня не убила?
Шутка не разрядила ситуации, и он стал запихивать в себя куски еды, впрямь ощущая странное счастье оттого, что жив. Он ел, а она смотрела вбок. Потом Савельев поднял глаза: женщина опять рассматривала его, как будто видела впервые.
– И все-таки, – сказал он с заново оборвавшимся сердцем.
Таня Мельцер покачала головой.
– Не надо. Это мои заморочки. Ты ни при чем. Прости. Правда не надо. Повидались, и все.
– Хорошо, – сказал он. И осторожно спросил: – Как ты жила?
Внезапная красота осветила лицо женщины, сидевшей напротив. Он не поверил глазам: Таня Мельцер улыбалась.
– Я была счастлива, Олег. Я была счастлива.
Савельев женился на исходе «совка» – на дочери известного московского поэта. Не первого ряда был поэт, но из приличных. Да неважно это! А важно было, что Ленка Стукалова вышла замуж! И добро бы просто замуж – вышла за Гальперина!
Имя счастливца ранило Савельева в самые потроха.
Гальперина он давно вынюхивал издалека, как зверь вынюхивает зверя крупнее себя. Тот был чуть старше по паспорту и сильно старше по биографии – неполная мореходка, чукотские экспедиции, лечение от запоя и хромая нога в придачу. Шутки про Байрона Гальперин принимал с веселым спокойствием: самоощущением был не обделен.
И вот – Стукалова! Тоненькая, приветливая, недоступная. Единственная. При ней Савельев разом терял свой победительный напор и становился трепещущим мальчиком, но этот ледок так и не растаял…
Громом среди ясного неба стала весть об их свадьбе. И непонятно было даже, где они могли познакомиться! Cавельев перестал спать; все ворочался, представляя нежное забытье красавицы в руках умелого соперника… Потом стиснул зубы и решил выбить клин клином.
Юля любила Савельева и была вполне себе хороша (зубы только крупноваты), но если вычесть из комбинации папу-совписа, то, в общем, ничего особенного; это был билет в клуб, и Савельев понимал приоритеты.
Жена поняла их не сразу, а поняв, застыла в иронической гримасе, плохо скрывавшей тоску. Беременность пришлась очень кстати: она переключилась на будущего сына, а Савельев отвалил в собственные сюжеты. Все рухнуло гораздо позже, когда Савельев и думать забыл о жене, а тогда было не до того: он шел наверх, назло тем двоим…
Судьба разворачивалась на зависть миру, ничего не знавшему о скелете в савельевском шкафу. Публикации шли десятками, его уже вовсю показывали по телевизору и приглашали в престижные тусовки; гонорис кауза, так сказать, – и самого по себе, но и как представителя касты!
Тесть ему симпатизировал. Потом-то перестал, а вначале – симпатизировал очень. С ним, намертво застрявшим в шестидесятничестве, Савельев был почтительно-ироничен, поняв однажды, что в новом литпроцессе сам значит уже гораздо больше. А вот тещи сторонился: дочернего неравенства она не простила и твердо держала холодноватый тон; даже внук не размягчил обиженного материнского сердца.
Лешка рос смешным и симпатичным, но не от этого колотилось учащенно савельевское сердце, не от этого! Он услышал про себя однажды, что он – безусловный «номер раз» в своем поколении. И хотя говорила это цэдээловская тусовочная тетка, на которую в прочее время было наплевать, Савельев тут же полюбил ее как родную и чуть не переспросил: лучше Гальперина?
Но когда у того вышла подборка в «Знамени», Савельев долго не мог заставить себя открыть журнал: боялся, что стихи понравятся. Потом все-таки прочитал и несколько дней ходил с испорченной душой. Дьявол! Стихи были настоящие…
Он следил за Гальпериным, ревниво ловя встречный интерес, но встречного интереса не было, и это неподдельное равнодушие было уже совершенно невыносимо. Савельева не держали за человека, его не принимали в клуб!
А компания собиралась славная – то в гальперинской квартире на Хорошевке, то на десяти его сотках в Перхушково… Земля слухом полнилась! Старшие привечали хромого как равного, а Савельев все валандался в ЦДЛ и светился на презентациях (только появилось тогда это слово, вобравшее в себя мечту бывшего советского народа о бесплатном обеде).
