Дуэт с Амелией - Вогацкий Бенито (книги хорошем качестве бесплатно без регистрации .txt) 📗
А дрозды заливались на все голоса и, взбудораженные белой кипенью деревьев, в дикой спешке тащили в глубь крон травинки и глину, покамест они еще не подсохли и могли тотчас пойти в дело. Хорошие примеры тоже заразительны. Мы смочили руки росой и наскоро умылись. А потом побегали по полю, подставляя лица ветру. Откуда он дул, не имело значения. Теперь все страны света слились для нас воедино.
Потом мы сидели в кювете и ели колбасу без хлеба, а Амелия, очень кстати, читала вслух стихи из "Антологии немецкой поэзии". О весне, о вечном и бесконечном расцвете и обновлении. "О сердце, позабудь печаль, все переменится отныне!" [Из стихотворения "Вешняя вера" немецкого романтика Л. Уланда (1787-1862). Перевод А. Голембы.].
- Понимаешь, все!
Ясное дело, - ответил я и ткнул пальцем в сторону шоссе. Перевалив через холм. со стороны деревни Ноннендорф на него вылезала новая колонна танков. Не знаю почему, но Амелия тут же обернулась и посмотрела на нашу колокольню: белый флаг исчез.
7
- В Берлине у нас даже был портрет фюрера маслом!
Такой портрет был далеко не у каждого.
Его вытащили из горящего дома. В дом ночью попали бомбы, и он горел потом целый день. Вдруг из клубов дыма вынырнул человек в штатском, но с каской на голове - в руках он держал спасенный им портрет. Заметив меня, а я, вероятно, глядел на него во все глаза, - он торжественно вручил мне портрет. Я понес ею домой, и мне казалось, что теперь все страшное позади и с Адольфом Гитлером ничего уже не случится.
- Вокруг него слишком много всякой шушеры, - обронила Амелия, и я удивился, откуда она может знать о таких вещах.
Мы сидели в сарае и старались отвлечься, рассказывая друг другу что придется. Наши враги вновь взяли нас в клещи с севера и с юга. Грохот и лязг на шоссе не прекращался ни на минуту, и не было ему конца.
Нам уже надоело беспрерывно молоть языком. да и темы вроде все исчерпались, а с наступлением темноты настроение и вовсе упало.
Что мы будем делать, если они захотят нас убить?
- Кто "они"?
- Все равно кто.
- В Берлине у нас... - начал было я.
- Оставь Берлин в покое!
Ведь в Берлине был ее отец. И она в тот раз хотела поехать с ним. Нужно было ее понять.
Но ведь я только хотел выяснить, боялась ли она. Я вспомнил, что в Берлине у нас был мировой учитель - не чета Михельману. За ним мы готовы были в огонь и в воду.
На уроках истории мы с ним, плечо к плечу, топили в крови восстание боксеров. Очень часто.
- The Germans to the front! [Немцы-вперед! (англ.)] - Что тут начиналось! Нас воодушевляла мысль, что без немцев жизнь на земле просто прекратилась бы. Может, теперь этот момент и наступил.
Тут Амелия прижалась ко мне и прошептала:
- Я придумала, мы с тобой станем вечными возлюбленными.
Я не сразу понял. Только догадался, что и это она где-то вычитала. Ее все время тянуло жить по книгам. Но в данном случае она могла достаточно наглядно пояснить свою мысль, и до меня быстро дошло, что предлагаемый ею выход вполне приемлем.
Вот так а теперь пусть нас найдут и расстреляют. Или задавят гусеницами. И до последней минуты мы будем лежать, не меняя позы. не двигаясь. Только разговаривать можно.
Это оказалось отнюдь не гак просто.
Лучше бы она привязала меня к дереву, это бы еще куда ни шло. Тогда я бы мог по крайней мере умереть от голода или жажды. Без пищи и воды исход предрешен и от тебя не зависит. Куда хуже, когда у тебя есть все. Когда ты просто изнемогаешь от избытка. И как я ни старался подыграть ей. я очень скоро понял, что вечной любви не бывает. Никому это не под силу. И попытался вывернуться, напомнив ей:
- А как же твоя мама? Наверняка ведь тебя сейчас ищет.
- Хуже-наверняка меня не поймет.
- Но ведь она вроде хорошо к тебе относилась?
- Пока я была послушна ее воле.
- А теперь больше не хочешь?
- Конечно, у меня своя голова есть.
Мы говорили о посторонних вещах, но от этого положение наше представлялось еще более безвыходным-каждый старался сделать вид, будто ничего особенного не произошло и наша любовь не такое уж безнадежное дело.
В полной готовности умереть в любую минуту, я прижал Амелию к себе и спросил:
- Твоя мама тоже прочитала такую уйму книг ?
- Куда больше. Только по ней незаметно.
- Понятно, понятно.
- Не станет же она читать стихи Донату.
- Не станет.
- Когда на нее нападает тоска, она берется за книги или едет в Зенциг.
- К врачу-специалисту.
- Его фамилия Кладов, - почему-то уточнила Амелия. Видимо, теперь это не имело значения. - Он пишет пьесу. А вообще-то он жестянщик.
Слово "жестянщик" само по себе не звучит оскорбительно, но достаточно было услышать, как презрительно она прошипела это "щ".
Но ведь твоя мама... Я никак не мог представить себе ее мать, эту чопорную даму, рядом с каким-то жестянщиком.
- Она верила в его... ну, талант, что ли.
Правда, только пока к нему собиралась, а по возвращении-уже пет.
Вот она, значит, какая, ее мать. Я собрался было спросить, почему по ней совсем не заметно, что она может быть и другой, как вдруг мне послышался гудок узкоколейки.
Справа по-прежнему [рокотали танки, но слева донесся далекий и жалобный звук.
- Узкоколейка! - завопил я и рванулся было вскочить, но Амелия сжала меня как в тисках.
Ты все испортишь!
Уж если она с таким презрением произносила "щ" в слове "жестянщик", а потом и "т" в слове "талант", то ей, конечно, вполне хватило моего неловкого движения, в ее глазах я изменил самой идее вечной любви. Неважно, что пока мы еще не умирали. а только репетировали смерть...
Лишь намного позже я сообразил, что никакого гудка и не было, что для узкоколейного поезда было бы чистейшим безумием вдруг появиться здесь. Кик бы то ни было, Амелия и потом не разжала рук. Для этого, как она выразилась, "не было оснований".
И самое удивительное, что я, хоть и после долгого молчания, признал-таки ее правоту.
Вечная любовь черпает силы в самой себе и преодолевает все. хотя и с трудом. Все зависит от силы воли.
И вот я взял себя в руки и сделал робкую попытку опять завязать разговор:
- А как у тебя было со школой? Тебе нравилось учиться?
