Соединения - Музиль Роберт (книга жизни .TXT) 📗
Но через некоторое время она вновь задумалась. Легкое, равномерное покачивание поезда, какая-то распахнутость, таяние в природе за окном Клодина словно избавилась от какого-то давления, ей внезапно пришло в голову, что она одна. Клодина невольно подняла глаза; она по-прежнему ощущала, как что-то в тихом кружении с шумом проносится мимо; было такое же чувство, какое бывает, если однажды вдруг увидишь открытую дверь, которую нельзя себе представить иначе, как только запертой. Возможно, она давно уже испытывала такое желание; возможно, что-то незаметно пошатнулось в их любви, но она знала только, что их все сильнее притягивало друг к другу, а теперь внезапно ощутила, как что-то, долгое время остававшееся втайне замкнутым, вскрылось; медленно поднимались, словно из почти незаметной, но глубоко проникающей раны, маленькими, непрерывно сочащимися каплями и выходили наружу мысли и чувства, и, ширясь, завоевывали себе место.
Существует так много вопросов в отношениях с любимыми людьми, поверх которых приходится возводить постройку совместной жизни, не дожидаясь, пока эти вопросы будут продуманы до конца, а позже совершившееся уже не оставляет сил на то, чтобы хотя бы вообразить себе нечто другое. А еще бывает так: стоит где-то у дороги какой-нибудь примечательный столб, встречается какое-то лицо, веет аромат, среди травы и камней вьется тропка, на которую никто никогда не ступал, и ты знаешь, что нужно вернуться, рассмотреть все это, но все толкает тебя вперед, и лишь сны, как паутинки, да хрустнувшая ветка немного замедляют твой шаг, а от каждой несостоявшейся мысли исходит тихое оцепенение. В последнее время изредка, но может быть чаще, чем раньше, появлялся этот взгляд назад, более сильный изгиб туда, в прошлое. Верность Клодины противилась этому, именно потому, что сама была не покоем, а высвобождением сил, взаимной поддержкой, равновесием в постоянном продвижении вперед. Был бег рука об руку, но иногда прямо на бегу появлялось внезапно это искушение - остановиться и постоять так, совсем одной, и оглядеться вокруг. Тогда она ощущала их страсть как нечто насильственное, принуждающее, отнимающее у нее что-то; и даже когда искушение было преодолено, и она ощущала стыд, и сознание красоты их любви вновь охватывало ее, то прежнее чувство становилось цепенящим и тяжким, как опьянение, и под его действием она восторженно и боязливо постигала каждое свое движение, как что-то величественное и чинное, словно в золотом парчовом платье со шнуровкой; но где-то оставалось нечто, и оно манило, тихо ложась бледными тенями под мартовским солнцем на весеннюю землю, распахнутую, как открытая рана.
Хотя Клодина была вполне счастлива, ее иногда охватывало состояние неприкрытой деловитости, осознание случайности этого счастья; она думала иногда, что для нее явно уготована еще какая-то другая, неведомая жизнь. Это была, видимо, всего лишь иная форма какой-то мысли, которая осталась в ней от прежних времен, не настоящая мысль в полном смысле этого слова, а всего лишь чувство, которое когда-то могло сопутствовать этой мысли, опустошенное, непрерывное шевеление, подкрадывание и подсматривание, которое, отступая назад и никогда до конца не проявляясь, - давно уже потеряло свое содержание и оставалось в ее снах, как ход в темный коридор.
Но может быть это было одинокое счастье, самое удивительное из всего, что бывает на свете? Что-то зыбкое, подвижное и смутно чувствительное с той стороны их отношений, где в любви других людей находится костистый и бездушный, прочный несущий каркас. Тихое беспокойство одолевало ее, почти болезненная тоска по крайнему напряжению чувств, предчувствием последнего взлета. А иногда ей казалось, что она ближе к этим внешним границам, чем обычно. В эти нагие, обессиленно висящие между жизнью и смертью дни она чувствовала тоску, которая не могла быть связана с обычной потребностью в любви, это было почти страстное стремление оставить ту великую любовь, которой она владела, словно перед нею забрезжил путь, связывающий ее последней связью, и вел он вовсе не к любимому, а прочь, в беззащитность, в мягкое, сухое увядание мучительной дали. И она заметила, что шла эта тоска откуда-то издалека, где их любовь уже не просто связывала их двоих, а врастала бледными слабыми корнями в окружающий мир.
Когда они шли вдвоем, тени их едва намечались и так непрочно крепились к телам, словно не хотели связывать их с землей, и шорох сухой глины под ногами звучал так коротко и так быстро умолкал, и голые кусты глядели в небо с такой неподвижностью, что в эти часы, пронизанные величием грандиозной обнаженности, возникало чувство, будто весь податливый мир немых вещей разом отделился и отстранился от них двоих, а они оказались в вышине, и фигуры их распрямились в этом половинчатом свете, как нечто фантастическое, как чужаки, как несуществующие существа, охваченные собственным угасанием, наполненные обломками непостижимого, которое не находило ответа, которое все предметы старались с себя стряхнуть, и это непостижимое отбрасывало на окружающее осколки своих лучей, и они одиноко и бессвязно вспыхивали то в каком-то предмете, то в какой-нибудь ускользающей мысли.
Затем ей пришло в голову, что она могла бы принадлежать и кому-нибудь другому, и это представлялось ей не как неверность, а как последнее обручение, где-то там, где их не было, где они были только музыкой, где они были никем не слышимой и ни от чего не отраженной музыкой. И тогда она ощущала собственное существование всего лишь как некую линию, которую она с усилием прочерчивала, чтобы в этом отчаянном молчании услышать саму себя, как нечто такое, где одно мгновение влечет за собой другое и где она становилась тем, что делала - неудержимо и незаметно, - и все же оставалась чем-то, что она никогда не могла сделать. И в то время как внезапно у нее появилось такое чувство, будто могло так оказаться, что они любят друг друга только тогда, когда помимо их воли во всю мощь начинает звучать тихий, до невероятности проникновенный, мучительный звук, - более глубокие связи и чудовищные сплетения, свершавшиеся в промежутках, среди тех беззвучностей, тех мгновений пробуждения от бури в безбрежной действительности, порождали смутное предчувствие того, будто она стоит среди бессознательно свершающегося и ощущает все это; и с болью одинокого, раз за разом повторяющегося порыва туда, вовне, - перед которым все прочее, что она делала, было лишь одурманиванием, замыканием в себе, усыплением в этом шуме самой себя, - она любила его, когда думала, что принесет ему последнюю, обремененную земной тяжестью боль.
