Закрытие темы (сборник) - Носов Сергей (прочитать книгу TXT) 📗
И тут он увидел инструкцию. На ней стоял чайник.
«Каждый заступающий на дежурство, – говорилось в инструкции, – строго обязан:
– бдительно охранять и не оставлять вверенный ему объект, хотя бы жизни его угрожала опасность;
– тушить пожар имеющимися средствами пожаротушения (огнетушитель, песок, вода), при этом не ослаблять наблюдения за постом.
Запрещается заходить в караульное помещение, кроме случаев: а) звонить по телефону вышестоящему начальству; б) для приёма пищи в установленное время…»
Черенков улыбнулся простоте указаний. Разница между долженствующим и существующим положением дел показалась ему курьёзной. Документ составлен был не по-научному, основные принципы инструктологии попросту игнорировались. «Вот тебе и культура», – подумал Дмитрий Константинович.
«Правила применения оружия». Улыбка сошла с лица Черенкова. В случае вооружённого нападения на объект или караульное помещение в условиях невозможности предупредить акт нападения и задержать преступника Дмитрий Константинович должен был применить оружие. Способ применения оружия – путём выстрела, штыком или прикладом – в каждом отдельном случае следовало выбирать самостоятельно; при этом категорически запрещалось применять оружие в отношении детей, подростков, каких бы то ни было лиц, имеющих при себе детей, а также против беременных женщин, участвующих в нападении.
Черенков отложил инструкцию. Что за морок?
Каких женщин? Какое оружие?
Кто-то вздохнул снаружи – тяжело, громко, отчётливо.
Лучший способ побороть страх – убедиться в нелепости его причины.
К чести Дмитрия Константиновича он снова обнаружил в себе силы выйти вон из убежища.
Вопреки ожиданию сделалось ещё страшнее. Прежде всего Дмитрий Константинович рассмотрел на лице безрукой обладательницы весла отвратительнейшую гримасу (давеча он не заметил такую): женщина как будто силилась улыбнуться, но не умела этого сделать. Карликовый стрелок, казалось ему, повернулся чуть влево, а широкоплечий пионер – вправо. Бюсты в лопухах тоже смотрелись как-то иначе, и все они, бюсты, глядели на Черенкова. От того, что светильники покачивались из стороны в сторону, на лицах гипсовых фигур происходила игра светотени, – казалось, они оживают. И тут, к своему великому ужасу, Дмитрий Константинович понял вдруг, что никакие доводы рассудка не убедят его в том, что статуи не шевелятся, что никто не стоит сейчас в темноте за спиной и не переминается с ноги на ногу, – он явственно слышал, как скрипит галька…
И снова очутился в сторожке. Сомнений быть не могло: шаги приближались. Кто-то стоял на крыльце, кто-то дёргал за ручку двери.
– Кто здесь? Кто?
– Это я, проверяющий.
Входящий в комнату был сама суровость… «Боже», – онемел Дмитрий Константинович. А тот ему грозно:
– Ага.
У Дмитрия Константиновича перехватило дыхание.
– Ну ладно, ладно, – сказал проверяющий, отстраняя Черенкова от двери. – Ты это брось, не дури. Ты никак меня испугался? Брось, брось, я не лютый зверь, знать, не кусаюсь. – Он сел на диван. – Ы-ых! Меня все боятся, как дети малые, ей-богу! А чего боятся, сами не знают. Дураки. Верно я говорю?
Черенков не знал, что ответить.
– Кто живёт правильно, – сказал проверяющий, – тому никакой проверяющий не страшен. Ты кто? Фролов?
– Фролов, – соврал Черенков, как учили.
– Ты сядь, Фролов, сядь, – разрешил проверяющий и, будто вспомнив о чём-то, глубоко вздохнул, как вздыхают иногда перед началом трудного разговора.
Был проверяющий высок, сутул, густобров, сед, был в штанах на манер галифе, сапогах и ватнике. Вздыхал хрипло.
– Не стой, не стой. Не люблю этого. – Проверяющий похлопал себя по колену. – В ногах правды нет. Нет, понимаешь ли, правды. А? (Черенков опустился на стул.) Я тебе что говорю? Бывало, прошагаешь всю смену – и ничего, к утру свеж как огурчик, хоть вприсядку пляши, хоть козлом прыгай… А теперь, брат, я стар стал, устаю от ходьбы, вон ведь как притомился. Тебя, говоришь, Фролов зовут?
– Да-да, Фролов.
– То-то и вижу, Фролов.
Проверяющий достал из кармана ватника записную книжку.
– Иногда завидую вам, сторожам. Спите себе на диванах, чем не работа? А я, представь, как медведь-шатун, как, знаешь, Топтыгин… Всю ночь на ногах, всю ночь на ногах… Пока вас проверишь, пока всех мазуриков обойдёшь, силы-то не те уже, присядешь, вот так, поневоле задумаешься… Как фамилия, не расслышал?
– Чья? – удивился Дмитрий Константинович.
– Твоя, не моя же.
– Фролов, – чётко произнёс Черенков, стараясь не расслабляться.
– Ну-ну, Фролов.
– Ты вот что, Фролов, ты у меня, Фролов, последний остался. Я уже всех проверил. Теперь твоя очередь. Скажи-ка мне, Фролов, может, у тебя замечания есть, пожелания, предложения? Может, вопрос какой появился? Может, волнует что? Ты говори, Фролов, не стесняйся, ты спрашивай.
– Вопрос у меня один. – Дмитрий Константинович прислушался к своему голосу, чем-то странным показался ему этот голос: глухо он звучал, не по-родному, не по-черенковски. – Вопрос у меня один: что я делаю тут и ради какой надобности?
– Ну это ты не меня спрашивай. Этого я не знаю.
– Хорошо, – сказал Черенков. – Согласно инструкции мне полагается оружие…
– Ишь чего захотел!
– Согласно инструкции…
– Нет, брат, подожди… «согласно инструкции»! Мало ли что согласно инструкции? Да у меня, знаешь, какая инструкция?! Твоя инструкция перед моей инструкцией, сам понимаешь… а не инструкция! И потом в твоей инструкции… ты уж меня за нос не води с инструкциями!.. что сказано? Сказано, как пользоваться в твоей инструкции оружием… А что согласно инструкции тебе полагается оружие, этого в твоей инструкции нет. Согласно моей инструкции тебе ничего не полагается. Ничего, понял? Да ты, брат, философ, наверное?
– Почему философ?
– Потому что философ.
– Где же я философ?
– Отвечай: ты философ?
– Нет, не философ, – отвечал Дмитрий Константинович, ощущая лёгкое головокружение.
– То-то и вижу, что не философ, – успокоился проверяющий. – У меня тут каждый третий философ. Ох, трудно с философами. Я сам философ. Я смотрю на жизнь философически. Я всех насквозь вижу. Меня не обманешь. Зачем обманываете? Кого обмануть хотите? Быстрее себя обманете. Обманщики!
Дмитрий Константинович не стал перечить. Он ждал, что, наговорившись вдоволь, проверяющий встанет и уйдёт по делам неотложной службы. Но, судя по всему, идти проверяющему было некуда.
– Ты, смотрю, сочинение сочиняешь?
– Сочиняю.
– О чём сочинение?
– О деле.
– Знаю, что о деле. Вы тут у меня все деловые. Читай.
– Это почему же я, интересно, читать должен? Это что ещё за новости?
– Такие новости, что я проверяющий.
И без того холодный взгляд его сделался совершенно ледяным, лютым, к возражениям нетерпимым: желваки заходили по скулам, брови грозно сошлись на переносице, кисти рук сами собой в кулаки сжались.
– Хорошо, – сдался Дмитрий Константинович. – Если так хочется, то пожалуйста… мне скрывать нечего… Я тут статью пишу… о культуре, кстати говоря, инструктирования. Я тут пишу, – он приготовился читать, – ну да, это про терминологию… «Следует различать, – пишу, – такие понятия, как „рекомендуемость“ и „рекомендационность“. Как уже следует из грамматических значений этих понятий, рекомендуемость – есть способность предмета, явления или общественного мероприятия быть рекомендованным к чему-либо, тогда как рекомендационность – есть свойство предмета, явления или общественного мероприятия…»
– Достаточно, – сказал проверяющий, – я всё понял.
Проверяющий закрыл глаза. Он уронил голову на грудь, плечи его опустились. Выражение суровости на лице проверяющего сменилось безразличием, он спал, вероятно. Черенков сам не мог сказать о себе с уверенностью, спит он или не спит. «Сплю я или не сплю?» – спрашивал себя Дмитрий Константинович и не слышал ответа: мысли его, обнаружив медлительность, вяло прилеплялись к другим, ещё более неповоротливым и медлительным мыслям о немыслимых пустяках – кружочках и квадратиках, палочках и галочках, загогулинках и заковырочках, – он медленно переставал понимать свои медлительные мысли, переставал их слышать, он закрыл глаза и покачнулся на стуле. Как только он покачнулся, очнулся проверяющий.
