Ради сына - Базен Эрве (читать хорошую книгу полностью txt) 📗

— Ясно, что откладывать больше нельзя.

— Одилия, ваши родители о чем-нибудь догадываются? — тотчас же спрашивает Лора.

Одилия отрицательно качает головой. Ее лицо вытягивается. Она кажется в эту минуту совсем юной девочкой, хрупкой, беззащитной, она даже не представляет себе, как волнующе мила она сейчас, когда с ее ресниц готова скатиться слеза, и как трогает мысль, что в этой очаровательной согрешившей девчушке уже развивается новая жизнь. Ее собственные родители внушают ей гораздо больше страха, чем мы; что же, это ей будет зачтено. Лора касается моего рукава.

— Если хотите, Даниэль, я провожу ее и поговорю с матерью. Нам, женщинам, легче договориться.

— Передайте ей, что я готов принять мосье Лебле или же зайти к ним, как им будет угодно.

Лора надевает пальто. С тех пор как умерла ее мать и она стала по женской линии старшей в семье, ее молчаливость и покорность явно идут на убыль. У нее теперь не только есть свое мнение, но даже появилась какая-то решительность, словно она лишь сейчас начинает жить. Но у меня нет времени раздумывать об этом. Бруно целует Одилию в губы.

— Ничего, моя девочка, — говорит мосье Астен, отворачиваясь.

ГЛАВА XXVII

И вот на следующий день, когда Лора ушла за покупками, я увидел, что к нашему дому на своих несгибающихся ногах приближается отец Одилии в сопровождении супруги, которая семенит рядом с ним, постукивая кончиком зонта по гравию. Он пожимает мне руку с тем самым выражением, какое было у него на кладбище, и садится.

— Мы ошеломлены, — говорит он, опускает перчатки в шляпу, а шляпу ставит на колено.

Мадам Лебле тяжело вздыхает, ее выцветшие, желтоватые глазки с острыми черными зрачками, напоминающими грифель на неотточенном конце карандаша, так и шарят по комнате. Мосье Лебле продолжает:

— Когда я думаю о том, что случилось…

Он, видимо, считает своим долгом сделать торжественное вступление. Я уже успел прийти в себя, и меня его уловки почти забавляют. В подобных ситуациях отец юноши чувствует себя более уверенно, поскольку в глазах окружающих (спрашивается, почему?) обесчещенной считается только девушка. Как ужасно сознавать, стонет мосье Лебле, что, прожив в этих местах двадцать лет, ничем не запятнав своего доброго имени, напротив, столько сделав для Шелля (ведь мои труды, посвященные каменным орудиям доисторического человека так называемого Шелльского периода, приобрели такую известность), я вдруг стал объектом сплетен и пересудов. Я понимающе киваю головой, а сам поглядываю на фиолетовую ленточку на отвороте его пиджака, — мне не удалось заслужить такой за двадцать лет своей педагогической деятельности. Наконец мы доходим до того, что пришлось пережить несчастному отцу, когда он узнал, что его дочь — всему Шеллю она известна как очень серьезная девочка — позволила себя соблазнить юноше, от которого меньше всего можно было ожидать подобной низости. На мой взгляд, виноваты были оба. Но в глазах этого человека, который не преминул бы обозвать шлюхой согрешившую дочь соседки, его собственная дочь могла быть только несчастной жертвой, а сам он, видимо, чувствовал себя борцом за справедливость, разоблачающим коварного совратите— ля. Вот почему так пронзает меня его взор. Мадам Лебле шмыгает носом, она по крайней мере искренна в своем горе. А я думаю: «Почему убитые горем люди становятся смешными, как только начинают предъявлять какие-то требования?» Мосье Лебле продолжает: он не может простить Бруно, но и не хочет взваливать на него всю вину. Он хотел бы только сказать о тех, кто своим пагубным примером… а такие есть в каждой семье…

— Теперь уже поздно обвинять кого-то, — прерывает его жена.

Мосье Лебле сбавляет тон, требует как можно скорее поженить детей и, когда это станет необходимым, отправить Одилию куда-нибудь в провинцию, где бы она родила ребенка, не привлекая к себе внимания, и прожила бы там некоторый срок, достаточный для того, чтобы сбить всех с толку.

— У вас, кажется, имеется небольшой дом неподалеку от Анетца?

— Да, он принадлежит моему сыну, — отвечаю я, стараясь поднять акции Бруно как владельца недвижимости.

— Да, знаю, третья часть дома, — уточняет мосье Лебле.

Отсылать Одилию в Эмеронс мне кажется излишним. Надо уметь отвечать за свои поступки, и подобные предосторожности могут только вызвать насмешки, ничего не изменив в актах гражданского состояния, где будет сказано, что вы родились полгода спустя после свадьбы ваших родителей. Теперь мы, очевидно, приближаемся к самому животрепещущему вопросу, к вопросу об устройстве детей, о квартире, о средствах. In the end all passions turn to money [14].

— Они ни о чем не подумали, нам придется подумать за них, — продолжал мосье Лебле. — Скажу вам откровенно, что сорок тысяч франков в месяц для молодой четы, у которой вот-вот появится ребенок, кажутся мне суммой более чем скромной. Должен вам также сказать, что в настоящее время я вряд ли смогу оказать им существенную помощь.

— Пусть это вас не волнует, я помогу им, — говорит мосье Астен.

— Я бы охотно приютил их у себя, если б не наша теснота, ведь у Одилии еще две младшие сестренки. Но, может быть, мадемуазель Лора могла бы уступить им второй этаж, ведь она теперь одна в таком большом доме.

— Лора бедна. Этот дом — все, что у нее осталось. Детям пришлось бы платить ей за квартиру.

— Я иначе и не мыслю.

— В моем доме им ничего не придется платить. И не надо будет покупать обстановку.

Мосье Лебле мнется, переставляет шляпу с одного колена на другое и наконец говорит:

— Извините меня, мосье Астен, если в разговоре с вами я буду так же чистосердечен и прям, как и в своих делах. Сейчас речь идет не о временном решении вопроса, а о будущем наших детей. С какой бы почтительностью и любовью ни относились они к родителям, им все равно захочется самостоятельности. Кроме того, не дай бог, что случится, и встанет вопрос о наследстве, — мы должны все предусмотреть, ведь у детей нет никаких прав на этот дом.

— Мы можем составить арендный договор.

Супруги Лебле переглядываются. Может быть, я сказал какую-то глупость? Мосье Лебле, быстро мигая, поспешно возражает:

— Но ваши старшие дети…

— Практически они устроены… Что же касается будущего раздела наследства — надо действительно все предусмотреть, — допустим, что этот дом останется за Бруно, а Эмеронс и дом Лоры разделят между собой Мишель и Луиза.

Я не долго думая включил в общее наследство и собственность Лоры. Но, как мне показалось, это ничуть не удивило мосье Лебле. Тем не менее он все-таки попытался возразить:

— Но мадемуазель Лора…

— Мы с Лорой, знаете ли… — начал было мосье Астен.

Супруги снова переглядываются с понимающим видом.

— Да, да, я знаю, что вот уже пятнадцать лет вы живете в полном согласии.

Слово «согласие» звучит как-то странно.

— Одним словом, если я вас правильно понял, вы могли бы перебраться в дом напротив к мадам Лоре?

Я остолбенел. Неужели они думают… Мне никогда не приходило в голову, что самоотверженная преданность Лоры могла быть превратно истолкована и вну— шала кому-то грязные мысли. Но все-таки, может быть, я ошибаюсь? Мосье Лебле, вероятно, хотел сказать, что, оставив за собой второй этаж дома Омбуров, свой дом я смогу передать детям. Ну, если этот человек, который, сам не принося никаких жертв, лишь злоупотребляет своим положением пострадавшей стороны, если он думает, что я способен на такой поступок, он слишком высокого обо мне мнения. Он просто переоценивает меня. Я пробую объясниться:

— Боюсь, я неудачно выразился…

Я сбиваюсь, и моя растерянность только подтверждает их подозрения.

— Прошу вас, мосье Астен, это нас не касается. Вы живете так, как считаете нужным. Лучше давайте-ка Подведем итог. Мы должны безотлагательно женить наших детей, они устраиваются здесь, и мы помогаем им, пока они не встанут на ноги. Они, конечно, наделали глупостей, но, слава богу, им повезло — они родились в таких порядочных семьях. Когда мы шли сюда, я говорил жене: «Все это неприятно, очень неприятно, но с мосье Астеном мы можем быть спокойны — он все уладит».