Белый квадрат (сборник) - Сорокин Владимир (читать полную версию книги TXT) 📗

– … о махайродусы, владели сушей вы в третичные века гигантских травоядных.

Борис грозно расхохотался и с рычанием впился зубами в пластиковый подлокотник.

– Давайте только фауну и флору оставим в покое, – произнесла Виктория.

– D’accord!

Перед Викторией на столе возникла чашка кофе. Ее тонкие губы протянулись к черному озеру, коснулись и отпрянули, убедившись:

– Магма.

Это заставило Бориса встать и сесть за стол. Его взгляд покрыл Викторию омофором желания.

Она почувствовала. И привычно повела острыми плечами, сбрасывая невидимую ткань:

– И долго вы намерены отмалчиваться?

Лицо Бориса вмиг окаменело:

– Вооруженный зреньем узких ос, сосущих ось земную, ось земную…

– Я чую все, с чем свидеться пришлось, и вспоминаю наизусть и всуе.

Борис замолчал. Но ненадолго:

– Что сердце? Лань. А ты стрелок, царевна. Но мне не пасть от полудетских рук…

Она продолжила с выпускаемым дымом:

– И промахнувшись, горестно и гневно ты опускаешь неискусный лук.

Каменное лицо Бориса стало чугунным. Он разлепил отяжелевшие губы, но Виктория предупредила:

– Я буду пить кофе.

И он замер с полуоткрытым ртом.

Виктория подносила чашку к губам, словно пила саму себя. Этот напиток не радовал, но успокаивал ее. Опустошив чашку, она встала и пошла:

– Рассчитайтесь, несчастный.

Борис швырнул в официанта комом денег и громко поспешил за ней:

– В глазах пески зеленые и облака…

– По кружеву крапленому скользит рука.

Она вытянула из мундштука окурок, кинула в лужу, из которой пил голубь:

– Борис, вы предсказуемы. Хотя и сильный поэт.

– Не оскорбляйте меня, Виктория!

– Я просто называю вещи своими именами…

– Наше поприще не завершено.

– Я готова продолжить, пожалуйста.

Они спустились к Москва-реке.

– Корабли оякорили бухты… – Виктория сощурилась на прогулочный катер, причаливающий к пристани. – Прокатите меня, рыцарь бледный.

– Avec plaisir!

Они устроились на корме спереди. Катер отчалил. На палубе присутствовали редкие пассажиры.

Катер поплыл, рассекая сонную воду. Виктория рассекала взглядом влажное пространство.

Борис с нескрываемой ненавистью обсасывал глазами ее острый профиль:

– Я сжечь ее хотел, колдунью злую, но у нее нашлись проклятые слова.

– И вновь я увидал ее живую: вся в пламени и в искрах голова, – донеслось в ответ.

Борис ударил кулаком в леерную стойку так, что та загудела:

– Язычница! Как можно сочетать твою любовь с моею верой? Ты хочешь красным полымем пылать, а мне – золой томиться серой.

Острый профиль Виктории молча разрезал нечистую воду Москвы-реки. Борис торжествующе воздел кулаки к высокому небу, раскрыл их двумя победными звездами-пятернями. И набрал в легкие побольше речного воздуха для торжествующего крика.

Но тут губы Виктории беспощадно разошлись:

– Ищи себе языческой души, такой же пламенной и бурной, – и двух огней широкие ковши одной скуются яркой урной.

Борис замер с воздетыми руками, словно Орион, пронзенный стрелой Дианы. Вместо победного вопля изо рта его бесцветной змеей выполз стон разочарования в себе.

Чтобы прийти в себя, разочарованного собою, ему пришлось нанести по стойке еще несколько гулких ударов.

Виктория качала левой ногой, положив ее на правую.

Борис наступил на горло своему разочарованию:

– Пришла опять, желаньем поцелуя и грешной наготы в последний раз покойника волнуя, и сыплешь мне цветы.

Ее нога качнулась в такт размеру:

– А мне в гробу приятно и удобно, я счастлив, – я любим! Восходит надо мною так незлобно кадильный синий дым.

Теперь Борис замолчал надолго.

Молча проплыли мимо Кремля.

– Я проголодалась, – сообщила Виктория.

Он молча кивнул.

Они сошли на Фрунзенской набережной. Неподалеку покачивался плавучий ресторан.

– Сюда? – рассеянно предложил Борис.

– Сегодня мне почему-то все равно куда и с кем, – ответила она.

– Потому что сегодня вы злая и бесчувственная.

– Возможно…

Вскоре они сидели на веранде ресторана, и Виктория пригубливала тосканское вино.

Борис заказал себе водки. Выпив рюмку, он кинул в рот большую жирную маслину, зло пожевал и громко выплюнул косточку на пол:

– Листья падали, падали, падали, и никто им не мог помешать.

Виктория сделала глоток:

– От гниющих цветов, как от падали, тяжело становилось дышать.

Борис с ненавистью уставился на нее.

– Ну что вы яритесь, юноша. – Она спокойно выдержала его взор. – Я же не принуждала вас к договору.

– Скажите, Виктория, вы… человек?

– Сдается мне, что да.

– Может, вы репликант?

– Не играйте в голливудскую банальщину. Это не ваше.

– Но я теряюсь! Просто теряюсь!

– О, еще не все потеряно, друг мой. – Она подняла бокал. – Хочу выпить за вашу настойчивость.

Он молча налил себе водки и тут же размашисто выпил. Виктория отпила, покачала бокал, ловя вином уходящее золото солнца, и снова отпила.

Подошел рослый официант.

– Я хочу рыбу из Средиземного моря, – сообщила ему Виктория.

– А я… не знаю… что-нибудь… – забормотал Борис. – Мясо… мясо какой-нибудь коровы…

– Есть дорада и сибас, аргентинская говядина, свинина тамбовская, цыплята подмосковные, – забубнил официант.

– Дорада.

– Корова.

Официант исчез.

Борис снова выпил.

Виктория с полуулыбкой разглядывала его краснеющее от водки лицо:

– Вы сейчас напьетесь и начнете читать Есенина.

– Я из него почти ничего не помню. Сыпь, гармоника, частую, частую…

– Пей, выдра, пей… – Она утопила смешок в бокале. – Пью.

Уперевшись взглядом в ее бледное лицо, Борис почти запел:

– Зеленою кровью дубов и могильной травы когда-нибудь станет любовников томная кровь.

– И ветер, что им шелестел при разлуке: “Увы”, “Увы” прошуршит над другими влюбленными вновь. Послушайте, Борис. Давайте не будем смешивать поэзию с едой. Смените слова на мясо. Временно.

Они замолчали.

Быстро прикончив двухсотграммовый графинчик водки, Борис угрюмо заказал трехсотграммовый. Чем больше он пил, тем мрачнее становился. Виктория потягивала вино, глядя в свои миры сквозь Бориса.

Еда не заставила долго ждать: жаренная на гриле дорада и огромный стейк возникли на столе. Виктория перекрестилась и стала хладнокровно препарировать дораду. Опьяневший Борис ел громко и неряшливо. Его графин быстро пустел. Вдруг он замер, уставясь на недоеденный стейк, как на саламандру. Вскинул руку и поманил мизинцем официанта.

Тот подошел.

– Любезный, что это? – Борис поддел ножом янтарную прослойку жира с края стейка.

– Это говяжий жир.

– Жир? – Борис поднял на официанта остекленевшие глаза.

– Жир. У рибая всегда имеется.

– Жир? Имеется?

– Да, жир.

– Говяжий?

– Да, говяжий жир.

Борис вырезал жир, положил на ладонь и отвернулся от официанта:

– Зови администратора.

Официант удалился. Борис сидел с жиром на ладони.

– Я слышала, что вы скандалите, когда выпиваете. Для стихов это хорошо?

– Совсем охамела столичная сволочь… – пробормотал Борис.

Лицо его налилось кровью. В остекленевших глазах вспыхнула ярость. Виктория отложила вилку и нож, дожевывая, быстро промокнула губы.

Подошли официант и невзрачная молодая женщина на лабутенах.

– В чем проблема? – с кислой приветливостью улыбнулась администратор.

– Вот в чем! – Борис показал жир.

Но едва она открыла рот, чтобы что-то произнести, он с силой швырнул жир ей в лицо:

– Хамьё-ё-ё-ё!!

Жир попал администратору в левый глаз.

Были крики и взвизги. Был топот охраны. Был опрокинутый стул. Была неравная борьба. Была разорванная рубашка Бориса, связанного и уложенного в кабинете администратора на диван. Был угрожающий рев Бориса в диван. Был наряд полиции. Был звонок Виктории старому поклоннику из Думы. Были отданные деньги. Был блюющий на набережной Борис. Был Борис, грозящий Кремлю кулаком. Был Борис, мочащийся в Москва-реку. Был Борис, читающий стихи Виктории и двум бомжам. Был Борис, воющий на луну. Был Борис, падающий на руки Виктории.