Моя первая любовь (сборник) - Корсакова Татьяна (лучшие книги читать онлайн бесплатно без регистрации .TXT) 📗
Однажды к этим вещам прибавилась пишущая машинка. В тот же вечер моя любимая вновь оставила меня одного. И я думал только о том, что вот-вот стемнеет, а она вернется еще не скоро…
Ее вечерние отлучки я переживал еще хуже, чем дневные, поскольку в нашем доме отсутствовало электрическое освещение. Были розетки для телевизора и других электроприборов, но не имелось ни одного торшера, ни одной лампы, ни одного ночника, которые можно было бы в них включить.
Когда мы были дома вдвоем, я прекрасно без этого обходился. Мне хватало тусклого света камина, голубого квадрата телеэкрана, если мы смотрели какой-нибудь фильм, а для чтения – пламени нескольких свечей, отражавшихся в зеркалах. И присутствия моей любимой. Когда она была рядом, тьма становилась ласковой, как котенок. Иссиня-черным бархатом она окружала ее, подчеркивая молочную бледность кожи, и часто служила ей единственным одеянием. Тьма была ручным зверем моей подруги, но, когда ее не было, этот зверь переставал быть домашним и становился враждебным, угрожающим, опасным. Тьма подступала со всех сторон, словно бесы, пытающиеся достать окруженного святым кругом экзорциста. И этим экзорцистом был я, а моим святым кругом – слабый свет нескольких свечей и тусклое багровое сияние, исходящее от камина. Оставаясь один в темном доме, я старался не поддаваться страху, отвлечься от него, погрузившись в чтение, но так и не мог полностью успокоиться, пока не возвращалась моя подруга.
Я никогда не предлагал повесить люстру или хотя бы обзавестись настольной лампой и никогда не интересовался, почему в доме нет таких – совершенно необходимых – предметов. Это была одна из тем, на которые я так и не решился заговорить с моей возлюбленной. И подобных тем было довольно много: кто и зачем ей звонит, куда она отлучается в любое время дня и ночи и почему, когда она возвращается, у нее на глазах слезы. Не слезы обиды или унижения, нет – это бы я почувствовал, как чувствую всякую перемену ее настроения. Это слезы жалости, слезы сострадания. Но я так и не отважился спросить, почему она плачет.
В один из подобных вечеров – одиноких, и потому безнадежно темных и тревожных, зная, что любимая вернется еще не скоро и мне предстоит далеко не веселое время в компании недружелюбной тьмы, я вытащил недавно купленную пишущую машинку, зарядил ее лентой и вставил листок бумаги. Я еще помнил, как пользоваться таким антиквариатом, ведь в дни моей молодости, когда я только начинал свою писательскую карьеру, домашние компьютеры еще были совершеннейшей экзотикой. Я склонился над клавиатурой и…
И ничего. Мир, в котором я прожил столько лет, мир моих произведений, населенный придуманными мною героями, замуровал все входы и выходы. Я не в силах был выдавить из себя больше двух слов. К моменту возвращения любимой на бумаге красовалось ровно два слова: «Она была». Для меня, способного написать роман за пару месяцев, это была настоящая катастрофа. Я сидел за столиком-секретером в глухом отчаянии, уставившись на эти простые слова, пока ее руки, всегда холодные, как у фарфоровой статуэтки, не легли мне на плечи, слегка массируя. С этим касанием весь мой страх, все разочарование и даже отчаяние словно смел холодный порыв осеннего ветра. Я обернулся к ней. Она уже была обнажена, и отражения свечей за ее спиной окружали ее белоснежные плечи светящимся ореолом. Через мгновение этот ореол погас, когда я притянул к себе фарфоровую белоснежность этих плеч и коснулся губами ключицы…
А теперь она уходит, и я не в состоянии ничего сделать, чтобы остановить ее. Из груди рвется крик протеста, но этот крик не прозвучит никогда. Я даже не могу открыть глаза, чтобы вновь ее увидеть, хотя мне вовсе не нужно открывать глаза, чтобы видеть ее.
Наверно, это какое-то волшебство. Иногда она кажется мне печальным ангелом, какими любят украшать надгробия, а иногда – ведьмой, запечатавшей мою душу во флакончик, спрятанный у нее на груди. Но ведьма она или ангел – я не хочу, чтобы она уходила. Свет она или тьма – без нее мое существование станет пустым и бессмысленным, даже более пустым и бессмысленным, чем до встречи с нею.
Но она уйдет, и я сам тому виной. Мое любопытство. Мое внутреннее неприятие покоя, даже если покой – это счастье. И то, что я увидел эту книгу…
Я уже упоминал, что у моей подруги прекрасная и очень оригинальная библиотека. Для меня, писателя, а значит человека, любящего чтение, библиотека – это настоящее счастье. Я с упоением исследовал шкафы и стеллажи и обнаруживал на них все новые и новые неизвестные мне книги. Имен одних авторов я никогда даже не слышал, другие были мне хорошо знакомы, но почему-то именно эти их произведения мне никогда не попадались, я даже и не знал, что они существуют. Книги эти были очень разными – веселыми и печальными, увлекательными и философскими, узнаваемо-жизненными и фантастическими настолько, что, читая, я не уставал поражаться воображению автора – это надо же такое придумать! Но среди них не было ни одной слабой, ни одной неинтересной книги, ни одной, которая не увлекла бы и не заставила задуматься.
Вчера вечером я закончил роман Диккенса «Тайна Эдвина Друда». В прошлой своей жизни я так и не удосужился его прочесть, даже ни разу не открывал, и почему-то считал это произведение неоконченным. Но, как выяснилось из книги, которую я вернул на полку, концовка у него имелась, и, надо сказать, она оказалась очень интересной и неожиданной.
Поставив Диккенса, я машинально взял соседний том – довольно толстый, в украшенной цветами обложке, почему-то без названия и имени автора. Открыв книгу, я с изумлением увидел на форзаце свою фотографию. Странно, я не помнил такого издания… Но еще больше я удивился, пролистав страницы. В руках у меня был сборник рассказов, которые я сочинил давным-давно для своего сына. Я хорошо помнил, что никогда не пытался издать этот сборник, поскольку многие истории были камерными, понятными только нам с сынишкой. Более того, значительную часть историй я даже не записывал! А теперь вдруг увидел их напечатанными.
Я посмотрел исходные данные. Еще более странно – почему-то ни названия издательства, ни года выпуска, ни фамилий редакторов и верстальщиков. Зато сказано, что это третье издание и его тираж пятьдесят тысяч. Получалось, что книга, в которую я не верил, несмотря на то, что сочинял ее от души, даже больше того – сочинял ее, вкладывая в нее душу, как ни в какую другую, определенно имела успех. Я почувствовал, как к горлу подступает ком. Вспомнил, как мой, тогда еще одиннадцатилетний сын лежал в постели с температурой, а я, примостившись с ноутбуком на углу кровати, читал ему свой новый рассказ (в этом издании он шел под шестым номером). И следующий рассказ возник после того, как сын заинтересовался одним из второстепенных героев и попросил придумать историю про него. А потом еще одну, уже про другого героя, и еще… Более того, сын даже подсказывал мне для них сюжетные ходы. Но это было уже потом, а сначала сын, весь такой больной, красноносый и несчастный, слушал мой первый рассказ, увлекшись настолько, что забыл о плохом самочувствии.
– Он ведь не погибнет? Не погибнет? – взволнованно спрашивал он, когда по сюжету книги один из героев сорвался в пропасть.
– Слушай дальше и все узнаешь, – отвечал я.
– Я слушаю, слушаю! – заверил сын. – Но только… папа…
– Что, милый?
– …Пообещай мне, что ты тоже никогда не умрешь, хорошо? – вдруг попросил сын, так по-детски доверчиво глядя на меня.
И мне ничего не оставалось, как соврать ему:
– Ну конечно, я никогда не умру. Ведь у меня есть ты. Если со мной что-то случится, я подумаю о тебе – и сразу спасусь.
Ком в груди рос, словно нечто, не так давно уснувшее, убаюканное лаской моей любимой, вновь проснулось и с новой силой рвалось на свободу. В уголках глаз предательски щипало.
Я поставил книгу на место и пошел в ванную. Долго стоял там и смотрел на себя в зеркало. Мне хорошо за сорок, но выгляжу я значительно моложе, даже сейчас, хотя давно не посещал тренажерку и не был у косметолога.
