Проснись в Никогда - Пессл Мариша (читать книги онлайн бесплатно серию книг .txt) 📗
Она попала в Дарроу, получив стипендию по физике, учрежденную гениальным выпускником, исследовавшим бозон Хиггса. Марта стала первым человеком за двадцать восемь лет, кому ее присудили. Гордость нашего класса, после окончания школы она отправилась прямиком в Массачусетский технологический институт, на факультет прикладной математики.
Выросла она в Южной Филадельфии без матери, с одним отцом. Ее семья была еще беднее моей. Отца Марты я никогда не видела, хотя Кэннон однажды обмолвился, что он держит бензоколонку и носит прозвище Микки Арахис. Джим рассказывал, что у Марты была сестра, намного старше ее, которая умерла от передозировки наркотиков, после чего мать Марты ушла из семьи. Марта, впрочем, никогда не говорила о сестре, а о матери упоминала только в связи с поездкой на Аляску, которую совершила в десятилетнем возрасте.
Проведя немало времени в ее обществе, я так и не выяснила, кого или что любит Марта, если не считать стремного андеграундного фантастического романа под названием «Темный дом у поворота». Прочитав его, она оклеила стены своей комнаты в общежитии плакатами с изображением дымящих паровозов и буквально поселилась на реддитовских форумах в поисках других одержимых фанатов, именовавших себя «излучерами». Время от времени она даже надевала на себя – без малейшего смущения, как ни удивительно, – цилиндр с очками или напудренный судейский парик по случаю дня рождения одного из героев. На дне ее рюкзака всегда лежал экземпляр романа – тысяча растрепанных страниц, отснятых на плохом ксероксе и сшитых размочаленным шнурком. На переменах Марта погружалась в него, видимо, для того, чтобы ни с кем не разговаривать.
С Джимом их связывала тайная дружба. Они познакомились в детстве в закрытом летнем лагере для одаренных детей, устроенном в особняке девятнадцатого века на севере штата Нью-Йорк. Лагерь назывался «Сыновья и дочери да Винчи». Джим оказался там, сочинив мюзикл про Наполеона, который поставили в частной школе на Манхэттене, где он учился. Мюзикл имел такой успех, что про него написали в журнале «Нью-Йорк». А Марта попала в лагерь потому, что сконструировала у себя в гараже действующий двигатель для самолета.
Это Джим подбил Марту поступать в Дарроу: ему нравилось ее общество. За годы учебы она влилась в нашу компанию, окрашивая каждую ситуацию своей смертельной серьезностью или выдавая невпопад цитату из «Темного дома», которую, разумеется, никто не мог опознать. И тем не менее я всегда подозревала, что единственным ее подлинным сторонником был Джим, а Кэннон, Уитли и Кип лишь мирились с ней, как миришься с досадным, но неизбежным неудобством, вроде астмы или любимого кота твоей половинки. Джим же упорно настаивал на том, что она потрясающая и что когда-нибудь, лет в шестьдесят, мы будем вспоминать прошлое и думать: «С ума сойти – я дружил с самой Мартой Зиглер!»
– И это будет примерно то же самое, что сказать: «Я дружил со Стивеном Хокингом». Вот какой известной она станет.
У этих двоих был особый условный язык: обняв друг друга за шеи, они смеялись над вещами, которые казались смешными только им. И хотя ревности как таковой я не испытывала, порой в глаза мне бросались особенности поведения Марты – тяжелый взгляд, странное замечание, – которые отзывались в мозгу тревожным звоночком и подпитывали мои давнишние подозрения в том, что у Марты есть жгучий секрет – ее влюбленность в Джима. Вот поэтому я никогда ей не нравилась.
Я могла лишь предполагать, что гибель Джима разбила ей сердце. После того как все произошло – дней за десять до летних каникул, – она ходила мрачная и неразговорчивая, а с последней в учебном году церковной службы умчалась первой, точно вспугнутая летучая мышь. Вид у нее был взбудораженный. Я смутно припоминала, что из школы она уехала неожиданно, на день раньше меня, исчезла, ни с кем не попрощавшись. Уитли, всегда обращавшая внимание на то, что люди предпочли бы утаить, повторяла: «Что-то с Мартой не то».
И вот теперь она буравила меня сквозь очки-телеобъективы своим пристальным взглядом, от которого мне всегда было не по себе. Какие бы чувства ни вызвала в ней гибель Джима, какие бы эмоции ни всколыхнула, все они теперь были скрыты, точно стая синих китов, рассекающих толщу воды под обманчиво-спокойной океанской гладью.
До меня дошло, что Марта только что задала мне вопрос.
– Что?
– Я хотела спросить: ты до сих пор пишешь воображаемые саундтреки?
Она имела в виду мое хобби – сочинять альбомы к несуществующим фильмам. Я просто это делала, сама не знаю почему. В детстве я была мучительно застенчива и страшно стеснялась отвечать на уроках; многие учителя думали, что я заикаюсь или плохо слышу. И вот я начала делать маленькие книжечки со стихами и собственными рисунками к фильмам, которые мне было бы интересно посмотреть. Например, подростковый фильм про вампиров под названием «Кровавая академия». Или «Голубка нова», картина о жизни юной поп-звезды из Швеции, которая затем бесследно исчезла. Никакого смысла в этом не было. Я не могла внятно объяснить, зачем я выпускаю эти альбомы. Просто мне нравилось воображать, что это артефакты из другого мира, существующего за пределами нашего, видного всем, – мира, где я не была стеснительной, а непроизнесенные слова не скапливались во рту, точно мраморные шарики. В том мире я была храброй. Это была моя альтернативная реальность, мой «стеклянный зверинец», по выражению Джима.
В наш первый школьный год, когда все были в актовом зале на одном из воскресных балов, разразился буран и отключилось электричество. Я случайно порвала платье и поэтому оставила Джима в зале, а сама побежала к себе в комнату – переодеться. К своему изумлению, я застала в общей комнате Марту: вооружившись фонариком, она читала «Гордость и предубеждение», с головой уйдя в книгу и не замечая, что одно из окон открыто нараспашку и в углу уже намело сугроб высотой в три дюйма. Мы просидели два часа вдвоем – только я и она. Это был единственный раз. Я зачем-то показала Марте мою коллекцию альбомов к воображаемым фильмам – наверное, надеялась сгладить неловкость в отношениях между нами. С тех пор, когда мы оказывались наедине, она спрашивала меня об этих альбомах, видимо считая, что это универсальный способ разговорить меня. Честно говоря, это слегка действовало мне на нервы.
– Нет, – с притворным зевком отозвалась я. – Больше не пишу. Пойду-ка я наверх и поищу себе кровать.
Марта с серьезным видом кивнула:
– Спокойной ночи, Беатрис.
Марта вновь уткнулась в свою книгу, а я выскользнула из комнаты и поплелась на второй этаж. Там я заняла мою любимую гостевую комнату в конце коридора, откинула покрывало и забралась в кровать.
В любую другую ночь я не сомкнула бы глаз, преследуемая воспоминаниями, которые были связаны с этой комнатой. Я свернулась калачиком под тяжелым одеялом, и все было как всегда. Не хватало только Джима, который лежал бы, уютно устроившись у меня под боком, и сочинял песни при свете своего телефона.
Я поставила будильник на шесть утра и закрыла глаза. Будет лучше, если я уеду, пока никто из них не проснулся.
И тогда, хорошо это или плохо, я навсегда закрою для себя тему Уинкрофта.
Глава 4
Когда я открыла глаза, вокруг было светло.
Я замерзла и вспотела. Нет, это не был пот, поняла я мгновение спустя, проморгавшись. Это был дождь. На мне нитки сухой не было, потому что я сидела на заднем сиденье «ягуара», верх которого был по-прежнему откинут. Кто-то, по-видимому очень пьяный, припарковал его точнехонько посреди клумбы во дворе Уинкрофта.
Дождь все еще лил как из ведра. По сторонам от меня сидели Кип с Мартой. Вид у обоих был озадаченный.
– Что ты делаешь? – спросил меня Кип. Он насквозь промок, глаза налились кровью. С кончика его носа свисала дождевая капля. – Куда ты нас везешь?
Я понятия не имела, чего он от меня хочет. Выбравшись из машины, я бросилась по дорожке к дому, рванула на себя входную дверь и едва не столкнулась с Уитли. Она стояла столбом посреди вестибюля, в той же самой одежде, которая была на ней вчера вечером. Уитли выглядела настолько потрясенной, что я немедленно поняла: случилось что-то ужасное.
