Берлинские заметки для ветреной Штази (СИ) - Вертфоллен Франц (книги онлайн бесплатно серия txt) 📗

I

Все-таки атлас был лишним.

Однозначно, стоило взять шелк, но атлас был лишним – теперь его надо дарить.

Кому?

РУДОЛЬФ фон ВЕРТФОЛЛЕН: Перестаньте дергать эту языческую погремушку!

Надо же, чтобы кричал…

Женщина остановилась.

Через полуоткрытую дверь кабинета в зеркале коридора маячило отражение белой рубашки с занятной деревянной трещоткой в руках.

Франц приехал!

РУДОЛЬФ фон ВЕРТФОЛЛЕН: Что это у вас за гадость?

ФРАНЦ фон ВЕРТФОЛЛЕН: Ритуальное нечто для изничтожения злых духов. Из Анд.

РУДОЛЬФ фон ВЕРТФОЛЛЕН: Вы опять все бросаете на полпути.

Подслушивание – невоспитанность, но неведение – зло.

Клэр постаралась поймать в зеркале лучший вид кабинета, чтоб было видно и отца, и сына.

ФРАНЦ: Я разобрался в основах…

РУДОЛЬФ: Забавно. Люди жизни свои на это кладут, вам оно удалось за три месяца.

ФРАНЦ: Пять. У меня был идеальный наставник, внимание и любознательность. Не волнуйтесь, я тщательно изучил корень нашего злата. Детали меняются от случая к случаю. Причем я оставил руку на…

РУДОЛЬФ: Хватит… с меня слов. Случаями, конечно, вы уже не займётесь?

ФРАНЦ: Я хотел! Вы не отправили меня в Африку.

РУДОЛЬФ: Чтобы получить вас обратно с сифилисом?

ФРАНЦ: Сифилис можно подхватить и поближе.

РУДОЛЬФ: Избавьте меня от подробностей… вашей жизни. С любой другой постыдной неизлечимой мерзостью.

ФРАНЦ: Ваше счастье, я бы вернулся и издох. А вашими молитвами, умер бы еще там.

РУДОЛЬФ: Благодарю покорно. И вся Вена полнилась бы слухами о ваших связях с обезьянами.

ФРАНЦ: Люди будут говорить, что это – гены.

РУДОЛЬФ: Кого? Грузчика или мясника?

ФРАНЦ: Мне так и передать матушке?

РУДОЛЬФ: Нет, сообщите лучше ей, что у вас нет ни воли, ни собранности, ни… да вообще хоть какая-то мысль иногда забредает вам в эту кудрявую голову? Вы оказываетесь не способным обучаться в Кембридже…

ФРАНЦ: Это они оказались неспособными!

РУДОЛЬФ: К чему, позвольте?

ФРАНЦ: К жизни!

Нервно крякнула трещотка.

РУДОЛЬФ: Оставьте эту дрянь.

ФРАНЦ: Я ведь получил свой диплом юриста…

РУДОЛЬФ: Именно, вы просто получили диплом. Зачем? Работа в правительстве вас не интересует, подождите, работа в наших структурах…

ФРАНЦ: Да почему я должен работать на брата?

РУДОЛЬФ: Потому что в жизни у каждого мужчины должно быть нечто большее, чем лошади, женщины, машины и путешествия.

Трещотка молчала.

Человек в белой рубашке разглядывал своего седого собеседника.

ФРАНЦ: Иногда, когда вы говорите, мой многоуважаемый отец, у меня такое ощущение, что вы мне вокзальный роман читаете.

РУДОЛЬФ: А что поделать, вы так живете! Откуда вы вчера вернулись?

ФРАНЦ: Из Норвегии.

РУДОЛЬФ: Там вы тоже купили и испортили автомобиль, сломав попутно руку вашей безмозглой попутчице?

ФРАНЦ: Нет…

РУДОЛЬФ: Вы опять снимали особняк для вакханалий?

ФРАНЦ: Если вы о недавних событиях, то это было в Венеции, вилла 16-го века и бывали там, в основном, одаренные музыканты.

РУДОЛЬФ: Вот, значит, как вы их называете.

ФРАНЦ: Вы столь упорно настаиваете на оргиях, что я уже пугаюсь за невинность моей биографии. В Норвегии я всего лишь подумывал купить самолет.

РУДОЛЬФ: М-м… чтобы разбиться наверняка? Трех автокатастроф вам не хватило?

ФРАНЦ: Ах, это все мое безволие. Я все бросаю на полпути, даже разбиться нормально не могу. Что за человек!

РУДОЛЬФ: Мое терпение к вашему зубоскальству из уважения к Амалии не безгранично.

ФРАНЦ: Да! Да! Давайте, мы опять…

Вязкое молчание

недоговоренной

из материальных побуждений

и практичных соображений

гадости,

обжигающей пищевод,

по которому она медленно,

тягостно медленно скатывается

обратно.

Усталость пожилого ругаться.

РУДОЛЬФ: Господин Флес из уважения предлагал выпустить книгу с какими-то вашими записками…

ФРАНЦ: Из уважения? Какими-то записками? Это путевые заметки о времени, проведенном мной в странах Ближнего Востока и Средиземноморья, и он с удовольствием провел над ними три ночи…

РУДОЛЬФ: Франц Вольфганг, это политес.

ФРАНЦ: Ну конечно! Ах я идиот! И как я не догадался! Вы сами вашим отношением показали, как это жалко, вот поэтому я их и не дописываю. Это жалко быть журналистом, и если у человека есть слог и вкус, это последнее, чем он будет заниматься. И заметки я писал вовсе не для публикаций, это вообще письма, которыми я развлекал Штази, пока был далеко, а она с чего-то решила, что я сплю и вижу собственную книгу.

РУДОЛЬФ: Видите, даже Анастази думает о вашем будущем больше, чем вы. Почему вам не стать хотя бы писателем?

ФРАНЦ: Хотя бы? Следующее, что вы мне предложите, будет что – ассенизатор? Что может быть более жалко, чем писать для тупой толпы вещи, которые она никогда не прочтет?

РУДОЛЬФ: Это невозможно, у вас на все какие-то отговорки.

ФРАНЦ: Нет! У меня на все есть причины. Вот открытие – какие-то мысли все же бывают в моей голове, хотя нет… это они из уважения к вам.

РУДОЛЬФ: Вас послушать, вы бы хотели, как в средневековье, только любви и войны.

ФРАНЦ: Да!

РУДОЛЬФ: Но когда я предлагал вам офицерский…

ФРАНЦ: Где?! В этом жалком сборище, которое принимает себя за австрийскую армию? Конечно! Конечно, отказался! И за что, чему служить – шаткому режимчику, который никак не определится – правый он, левый или вообще никакой? Да иметь звание в таких структурах – это плевать себе в глаза. Они же развалили даже остатки той империи, которой когда-то была Австро-Венгрия, они их развалили и отымели. Да дерьморубашечники на улицах и то лучше! У Гитлера есть хоть какая-то вера во что-то.

РУДОЛЬФ: Франц Вольфганг, в двадцать один год нельзя быть таким инфантильным…

ФРАНЦ: Вот. Вот оно то, что я ненавижу больше всего. Ваше праведное сытенькое мещанство. Я обожаю мещан, я люблю мещан, когда они тихи и не позволяют себе суждений, потому что на суждения они не способны. Стоит им только дать волю, и они заставят тлеть этот мир на робком лицемерном огне посредственности, уверяя всех и вся, что лишь посредственность и есть добродетель. Посредственность, вялость и теплотца.

РУДОЛЬФ: А, может, вы просто боитесь правильности? Съеживаетесь и выёживаетесь перед простой обычной правдой жизни?

ФРАНЦ: Правдой жизни? Большей банальщины вы не нашли? Перед правильностью ограниченного идиота, счастливого лишь своим тупоумием и леностью сердца, бесстрашного из глупости, как масай перед танком, не способный даже представить себе, что один танк разрушительнее всей его полуголой армии вместе взятой, это – ваша правда жизни? Я ее топтал, оплевывал и насиловал.

Звонкий всплеск пощечины.

Выплюнутое старшим:

РУДОЛЬФ: Останьтесь.

И тяжкая,

тяжкая борьба

между материальным интересом

и невероятным желанием,

пусть пафосно,

но хлопнуть дверью.

РУДОЛЬФ: Отрезвели?

Проглотил.

РУДОЛЬФ: Ни один мужчина никогда не стал бы так говорить с отцом кроме…

Не выдержал –

ФРАНЦ: Идите к черту с вашими бульварными пошлостями!

И нет, женщина не успела отпрыгнуть.

ФРАНЦ: Да что вы все под ноги… Клэр?

II

ШТАНДАРТЕНФЮРЕР: Значит, вы еще и пьяным прыгали в ледяную воду?

Полдень.

Поскрипывающая зала,

запах старого дерева,

лака

и стол,

торжественно прибранный белой, еще попахивающей паром скатертью.

ФРАНЦ: Господин штандартенфюрер, у меня вообще отсутствует желание до алкоголя. Я не стал бы портить себе увольнительную действиями мне неприятными.

ШТАНДАРТЕНФЮРЕР: Вы отрицаете, что в заказе был алкоголь?

ФРАНЦ: Нет. Но в желании моих товарищей в свой свободный день выпить пива, как и в моем нежелании к ним присоединяться, нет ничего наказуемого.