Последний из миннезингеров (сборник) - Киров Александр (читать полные книги онлайн бесплатно txt) 📗
До чего дошло: Сашка, придурок, звонил в ветлечебницу:
– Можно моей кошечке спиральку вставить?
Хорошо еще, что ему ответили:
– После первых родов.
Но этого-то мои благоверные от меня не дождутся!
Когда исполнилось мне четыре месяца и оформление моих, так сказать, органов приняло определенный характер, бабушка, как будто заново приглядываясь ко мне, вдруг задумчиво произнесла:
– Вот это яйца!
Семейный совет поставил на повестку дня вопрос о моем переименовании. Сашка настаивал на «Багратионе», бабушка на «Ваське», Ленка заняла нейтралитет. Сошлись на том, чтобы на испанский манер (учитывая мою благородную кровь) присвоить мне составное имя (для гостей), а в семейном кругу именовать меня Василием (по причине нашего давнего и близкого знакомства).
И вот теперь, глядя, как я гордо и задумчиво смотрю на него, Сашка часто говорит одно и то же:
– Васко да Гама! Василий Темный! Василий Блаженный! Василий Сталин! Василий Теркин! Васисуалий Лоханкин!
И бальзам льется мне на душу от этих (кроме последнего) имен.
3
Любите поэзию? Удивились! И не стыдно? Не стыдно думать о кошках, что они существа какого-то низшего порядка?
Я поэзию просто обожаю. В восприятии ее мне помогает мой опухший папа. Когда нежно любимая и люто терроризируемая мной мамочка сидит на диване долгими зимними вечерами и отгадывает свои дурацкие кроссворды, папа читает ей стихи.
Скажу вам, что мои приоритеты, к сожалению, находятся в стороне от отечественной поэзии. Попрошу не воспринимать слово «отечественная» с иронией. Торжественно заявляю, что я – Василий Тусий Александр Мария Елена Багратион-Иванов – гражданин Российской Федерации. И пусть вас не смущает отсутствие паспорта. Вот у многих моих, так сказать, человекоподобных земляков и паспорт есть, а русскими их назвать ну никак нельзя.
Так вот. Мало кто из русских поэтов (исключением является, пожалуй, автор стихотворения «Кот и лодыри») сказал о нашем племени доброе слово. Вот, например, Есенин.
Поэт, что сказать. И не зря за томик его стихов многих из племени человеческого как моих пятерых братиков и сестричек… или как меня во младенчестве – в сумку… Но чего же он на кошек-то напустился? Судите сами: «Из кота того сделали шапку, и ее износил мой дед», или «В кошачьем сердце нет следа…», или «Шапку из кошки на лоб нахлобучив…» Предпочитал классик писать хорошо про этих… лизоблюдов: «Дай, Джим, на счастье лапу мне!..» Тьфу!
Уважаю я Киплинга! Вот человечище был! Вдумайтесь: «Нет, – промурлыкала Багира, – этого нельзя. Если вы будете сыты, вы можете опять взбеситься. Недаром вы зоветесь Свободным Народом. Вы дрались за свободу, и она ваша. Ешьте ее, о волки!»
Если бы я родился девочкой, то откликался бы только на это великое имя – Багира!
И сам я не избежал поэтических опытов. Правда, талант мой находится, так сказать, в стадии становления. Позвольте процитировать начатое мной, но не законченное стихотворение:
ЧЕРНЫЕ КОШКИ
Черная кошка – знак добра,
Если кругом бледные люди.
Она приходит ко мне с утра,
Нового дня моего прелюдия.
Тихо мурлычет: «Пора вставать!
Времени у нас не очень-то много.
Сам же писал: „Успеть сказать!“ —
Так что пора, дорогой, в дорогу».
– Этого просто не может быть!
Муза! Зачем ты в обличье этом?
В час, когда волки не могут выть,
Ты снизошла навестить поэта.
Стой! Но к чему маскарад такой?
Та, кто должна быть моей отдушиной,
Является без десяти пять утра
В виде твари самой бездушной.
Кошки… «В их сердце нет следа…»
Это Есенин сказал про женщин.
Кошки любят большие дома.
Ну и себя, дорогих, не меньше…
– Глупый! – мурлыканье мне в ответ. —
Это был голос души отчаянной.
Кошки друг другу дают завет —
Не увлекаться никем нечаянно.
А если уж любят, то навсегда.
Что им рассеянные или жадные ласки?
Да, они любят большие дома
И, к сожалению, не верят в сказки…
Вот на этом месте я пока закончил. Жаль почитать некому. Хотя зачастила в последнее время к нам во двор одна прелюбопытная, надо сказать, особа. Но это уже отдельный разговор.
4
Особа эта была рыжая с белой грудкой. По словам Сашки, она является дочерью Мурзика, который жил здесь до меня (о нем в свою очередь) и проживает в доме напротив.
При первом ее робком и осторожном появлении на нашем дворе сердце мое трепетно дрогнуло. Сказать, что она была первой представительницей прекрасного пола, которую я здесь увидел, значило бы ничего не сказать. Не сочтите мои слова нескромными, но я пользуюсь бешеным успехом у женщин. И не столько по причине своей изысканной экзотической внешности (люди в таких случаях говорят: «мужчина кавказской национальности»), сколько благодаря интеллекту, который, в отличие от хромосом местных так называемых самцов: Петек, Васек, Мурзиков, Барсиков, Трофимов и прочей шушеры – усвоен моими восточными генами.
Дам, кои каждый вечер собирались у моего крыльца, я не обижал, вежливо играл с ними в догонялки, давал себя обнюхать (только не слишком сильно), но и не более. Все эти Мурки, Пушинки, Муськи и прочее, честно говоря, вызывают у меня легкую брезгливость. Ну, они походили-походили и перестали. Сочли, наверное, что я слишком молод или тяжко болен.
Да, я молод! Но это молодость гения! Я еще отрок! Но Гайдар же командовал полком в четырнадцать лет и беляков в прорубях топил!
Кстати, не могу умолчать, что с Мурзиками-Барсиками у меня имел место один очень неприятный инцидент. Пришлось мне как-то тут для отмазки пококетничать с… Муськой, что ли? Да. Ну я, признаюсь, слегка увлекся. Вдруг слышу: от калитки раздается громкая и внятная нецензурная брань, отборная донельзя. Поворачиваю голову – идет… Васька, кажется. Этакий ободранный помойный дегенерат. Идет и шипит мне: «…проклятый! Щас я тя мочить буду!» Но меня голыми руками не возьмешь! Я уже собрался было показать ему парочку Туськиных (родитель мой) приемов… Но он ни по каким не по правилам вдруг попытался съездить мне когтями по глазам. Замашки уголовника!
Голову я отвернул, но клок шерсти он, подлец, мне выдрал и ухо рассек. Пришлось изнурять противника бегом. А тут мамочка выскочила на крыльцо, и я решил не искушать судьбу. Игнорируя его подлые оскорбления, я прыгнул к маме на ручки и излил ей всю свою слезную скорбь непонятой и растоптанной толпой души поэта.
А потом и появилась она. Роман наш проходил очень лирично. Она не донимала меня знойными устремлениями, а подолгу сидела напротив крыльца, на заборном столбике, слушала мои стихи, мечты, мечтала вместе со мной. Мамочка выносила нам какие-то лакомства, мы ели их и пьянели без валерьяны и мяты.
