Сайлес Марнер [= Золото и Любовь., Золотые кудри., Сила Марнер, ткач из Равело] - Горфинкель Даниил Михайлович

Коновал с довольно свирепым видом дымил трубкой, выражая этим презрение к столь пустячному спору. В музыке он ничего не смыслил и, причисляя себя к представителям медицины, в церковь никогда не ходил, опасаясь, что во время службы его могут вызвать к заболевшей корове. Но мясник, музыкант в душе, томился двойным желанием: он жаждал поражения Туки и одновременно стоял за сохранение мира.

— Разумеется, — сказал он, поддерживая миролюбивого хозяина, — мы любим нашего старого псаломщика. Это понятно, ибо он был прекрасным певцом, а его брат и сейчас известен как первый скрипач во всей округе. Эх, жаль, что Соломон не живет в нашей деревне, не то он мог бы иной раз сыграть нам, не так ли, мистер Мэси? Я угощал бы его печенкой и легкими до отвала!

— Да, да, — промолвил мистер Мэси, находясь на вершине благодушия. — Наша семья с незапамятных времен славится музыкантами. Но настоящее искусство отмирает, как я всегда говорю Соломону, когда он заглядывает сюда. Теперь уж нет тех голосов, что прежде, и никто даже не помнит того, что помним мы, старые сычи!

— А вы помните, мистер Мэси, как отец мистера Лемметера впервые появился в наших краях? — спросил хозяин.

— Еще бы не помнить, — ответил старик, насладившись наконец похвалами, необходимыми для того, чтобы заставить его рассказывать. — Славный это был старый джентльмен, хороший, даже лучше нынешнего мистера Лемметера. Насколько я знаю, он переселился к нам с севера. Здесь о тех местах никто толком не знает. Но это не могло быть очень далеко отсюда, и те края не особенно отличаются от наших, потому как он пригнал сюда отличных овец. Значит, там есть пастбища и все такое. Ходили слухи, что он продал свою землю там, чтобы взять здесь Уорренс. Странно это было, — зачем человеку, имеющему собственную землю, продавать ее, чтобы брать в аренду ферму в чужом месте. Поговаривали, будто он сделал это из-за смерти жены. Но ведь бывают причины, которых никому не постигнуть, — уж это я твердо знаю. Есть такие умники, что сразу назовут вам пятьдесят причин; меж тем настоящая причина подмигивает им из-за угла, а они и не видят. Как бы то ни было, вскоре все убедились, что мы заполучили нового соседа, который знает наши нравы и обычаи, живет открыто и никого не обижает. А молодой человек, нынешний мистер Лемметер, — сестер у него не было, — вскоре начал ухаживать за мисс Осгуд, сестрой нынешнего мистера Осгуда. До чего же она была тогда хороша! Говорят, будто теперешняя барышня похожа на нее, но так могут говорить только те, кто не знает, что было раньше. А я-то знаю, потому что сам помогал старому пастору, мистеру Драмлоу, венчать их.

На этом месте мистер Мэси остановился; он всегда рассказывал по частям, ожидая, по установившемуся порядку, вопросов слушателей.

— Да, и тут случилось нечто необычное, не так ли, мистер Мэси? — торжественно спросил хозяин. — Поэтому вы так хорошо и запомнили эту свадьбу?

— Еще бы, самое необычное! — подтвердил мистер Мэси, покачивая головой из стороны в сторону. — Самое необычное для мистера Драмлоу — бедный старый джентльмен, любил я его, хотя с головой у него было не все в порядке! Виною случившемуся были его преклонные лета и то, что в зимнюю пору он позволял себе глотнуть чего-нибудь согревающего перед утренней службой. А молодой мистер Лемметер, как на грех, решил венчаться в январе. Нельзя сказать, чтоб это было очень подходящее время для свадьбы. Венчание — не крестины, не похороны, его всегда можно отложить. И вот мистер Драмлоу — бедный старый джентльмен, любил я его, — задавая вопросы, перепутал их и спросил примерно так: «Согласна ли ты взять этого человека в жены?» А потом продолжал: «Согласен ли ты взять эту женщину в мужья?» Но самое удивительное то, что никто, кроме меня, не обратил на это ни малейшего внимания, и жених с невестой без запинки ответили «да», как я говорю «аминь» в нужном месте, даже не слушая, что было сказано раньше.

— Но вы-то хорошо заметили, что случилось, не так ли, мистер Мэси? Вы-то были достаточно в себе? — спросил мясник.

— А как же! — сказал мистер Мэси, жалея слушателя, у которого такое бедное воображение. — Ну, я тут весь задрожал. Я чувствовал себя так, словно кто потянул меня назад за фалды. Я не мог остановить пастора, — как я мог решиться на такое дело? Все же я сказал себе: «А вдруг их брак окажется недействительным из-за того, что слова перепутаны?» И голова у меня заработала, словно мельница, потому как я сызмала любил вертеть в голове всякие вопросы. И я спрашивал себя: «Слова или их смысл соединяют людей брачными узами?» Ведь пастор хотел сказать то, что нужно, и жених с невестой поняли его так, как нужно. Но потом я посмотрел на это по-новому: во многих случаях на смысле далеко не уедешь. Например, ты хочешь склеить две вещи и складываешь их вместе, смазав клеем. В этом есть смысл, но клей плох, и что же тогда у тебя выйдет? Поэтому я всегда говорю себе: «Дело не в смысле, а в клее». Когда мы вошли в ризницу, где им надо было расписаться, я так волновался, словно мне нужно было звонить разом в три колокола. Да что тут толковать! Вы и представить себе не можете, что иной раз творится в голове у человека с соображением.

— Но вы все-таки помалкивали, мистер Мэси? — спросил хозяин.

— Да, я помалкивал, пока не остался вдвоем с мистером Драмлоу, а тогда уж выложил ему все, но, как всегда, с полным почтением. И он мне объяснил. «Ну, ну, Мэси, говорит, не беспокойтесь; ни смысл, ни слова не решают дела. Запись в книге — вот это клей!» Вы видите, он легко разрешил этот сложный вопрос, священники и доктора знают всё наизусть, поэтому им не приходится затруднять себя и думать, что хорошо, а что худо, как это делал я множество раз. И, конечно, брак этот оказался очень удачным, только бедная миссис Лемметер, урожденная мисс Осгуд, скончалась, не успев даже вырастить своих девочек. Но что касается благосостояния и уважения, то едва ли здесь найдется другая семья с такой доброй славой.

Все присутствующие уже не раз слышали от мистера Мэси этот рассказ, но сейчас внимали ему так, будто это была их любимая мелодия: в определенных местах даже трубки на время переставали дымить, чтобы ничто не мешало слушателям услышать ожидаемые слова.

Однако повествование еще не было окончено, и мистер Снел, хозяин гостиницы, как раз вовремя задал наводящий вопрос:

— Говорят, у мистера Лемметера было кругленькое состояние, когда он явился в наши края?

— Да, — ответил мистер Мэси, — но едва ли нынешний мистер Лемметер увеличил его. Здесь всегда говорили, что, арендуя Уорренс, не разбогатеешь. Впрочем, ферма обходится ему недорого: она стоит на так называемой благотворительной земле.

— Да, но ведь, кроме вас, мало кто знает, как эта земля стала благотворительной, а, мистер Мэси? — полюбопытствовал мясник.

— Где им знать? — не без некоторого презрения ответил старый псаломщик. — Еще мой дед шил ливреи для грумов того мистера Клифа, который приехал сюда и выстроил большие конюшни в Уорренсе. Эти конюшни в четыре раза больше, чем у сквайра Кесса, ибо Клиф думал только о лошадях да об охоте. Рассказывали, что этот Клиф был простым лондонским портным, который плутовал до тех пор, пока не рехнулся. Сам-то он был не мастер ездить верхом; говорили, что он болтался в седле, как мешок. Старый Кесс не раз упоминал об этом при моем деде. Но уж если этот Клиф влезал на лошадь, то мчался так, будто за ним гнался сам дьявол. Был у него сын, паренек лет шестнадцати. Отец ни к чему не приучал его, а все время заставлял ездить верхом, хотя тот здорово трусил. Клиф будто бы хотел вытрясти из него портновский дух и сделать из мальчишки джентльмена. Я сам портной и уважаю волю господа, который определил мне работать иглой. И я горжусь вывеской «Портной Мэси», которая появилась над нашей дверью еще раньше, чем на шиллингах стали изображать голову королевы [10]. А Клиф стыдился своего портновского звания, и его ужасно злило, когда смеялись над тем, как он ездит верхом. Здешние джентльмены терпеть его не могли. Бедный парнишка скоро стал хворать и умер, да и отец не надолго пережил его. С каждым днем он все больше чудил, и рассказывали, что он частенько в глухую ночь с фонарем в руках отправлялся в конюшни и зажигал там множество свечей. Ему не спалось, и он подолгу стоял, щелкая бичом и поглядывая на лошадей. Счастье еще, говорили тогда, что эти конюшни не сгорели вместе с бедными бессловесными тварями. Наконец он умер, совсем уже спятив, и, оказалось, оставил все свое имущество, Уорренс и все прочее, лондонскому благотворительному обществу. Так Уорренс и стал «благотворительной землей». А что касается конюшен, то мистер Лемметер никогда ими не пользуется, они совсем не подходят ко всему прочему. Ежели кто из вас, боже упаси, хлопнет там дверью — словно гром загремит над всей деревней!