Сайлес Марнер [= Золото и Любовь., Золотые кудри., Сила Марнер, ткач из Равело] - Горфинкель Даниил Михайлович
Сайлес заполнял эту пустоту тоскою. Сидя за работой, он время от времени глухо стонал, как от боли. Это означало, что его мысли, совершив круг, внезапно останавливались перед разверзшейся пропастью — ничем не заполненным вечерним временем. И весь вечер он одиноко сидел у тусклого очага, упершись локтями в колени, обхватив руками голову, и тихо-тихо стонал, как стонут те, кто не хочет быть услышанным.
И все же он не был совсем забыт в своем горе. Неприязнь, которую он раньше внушал соседям, теперь частично рассеялась, когда постигшая ткача беда показала его в новом свете. Вместо человека, который, казалось, знал больше, чем полагается простым смертным, и — что еще хуже — не желал использовать свои знания на благо соседей, люди теперь видели в нем простодушное существо, неспособное защитить даже самое себя. О нем везде говорили как о «бедном помешанном», а его обыкновение избегать соседей, которое раньше объясняли недоброжелательством, а может и склонностью водить компанию с нечистой силой, теперь считалось просто чудачеством.
Такая перемена к более благожелательному отношению проявлялась по-разному. Как раз наступила пора, когда ветер разносит запах рождественской стряпни, пора, когда обильные запасы свинины и кровяной колбасы побуждают зажиточные семьи к благотворительности, а несчастье Сайлеса сделало его первым в памятном списке бедняков у таких хозяек, как миссис Осгуд. И мистер Крекенторп, убеждая Сайлеса, что он потерял свои деньги скорее всего потому, что слишком много думал о них и никогда не ходил в церковь, подкрепил свои доводы подарком в виде поросячьих ножек, которые должны были рассеять ни на чем не основанное предубеждение против священнослужителей. Соседи, которые могли подарить ему только словесное утешение, встречая Сайлеса в деревне, не ограничивались теперь лишь дружеским кивком и коротким разговором о его несчастье, но брали на себя труд зайти к нему в хижину, где на месте происшествия заставляли его повторить свой рассказ во всех подробностях, а затем старались ободрить его, говоря: «Ну, мастер Марнер, вы теперь живете так же, как другие бедняки; а если вы не сможете больше работать, приход назначит вам пособие».
Я думаю, что одна из причин, почему нам редко удается словесно утешить наших ближних, состоит в том, что слова утешения, помимо нас самих, еще не сорвавшись с наших губ, становятся фальшивы. Мы можем посылать кровяную колбасу и поросячьи ножки, не приправляя их нашим себялюбием. Но слова — это поток, который почти всегда отдает различными видами почвы. Жители Рейвлоу были в большинстве людьми добросердечными, и если их добросердечие часто проявлялось в самой неумелой форме и пахло пивом, зато, конечно, оно было очень далеко от лести и лицемерия.
Так, например, мистер Мэси, нарочно явившись однажды вечером к Сайлесу сообщить, что недавние события повысили ткача во мнении человека, чьи суждения о людях складываются не так легко, начал с того, что, усевшись и сложив вместе большие пальцы рук, сказал:
— Ну-ну, мастер Марнер, незачем вам все время сидеть да стонать! Гораздо лучше потерять деньги, чем хранить их при помощи нечистой силы. Когда вы впервые появились в наших краях, я, признаться, плохо думал о вас. Вы были тогда гораздо моложе, но очень бледны и смотрели на всех, выпучив глаза. Этим вы, можно сказать, напоминали белоголового теленка. Конечно, мало ли на свете безобразных тварей, не все же они созданы дьяволом, — я имею в виду жаб и прочих, потому что часто они оказываются совсем безвредными и даже истребляют червей. То же самое, теперь я вижу, можно сказать и о вас. Что же касается трав и других снадобий для лечения одышки, — коль уж вы принесли с собой эти знания из дальних краев, то могли бы быть немного щедрее с нами. А если эти знания достались вам темным путем, то можно было загладить дело, исправно посещая церковь. Вот, например, дети, которых заговорила знахарка, — я частенько присутствовал при их крещении, — они совсем не чурались воды. В этом нет ничего странного: раз дьяволу хочется в праздник быть подобрее, кто может возражать? Так я на это смотрю, мастер Марнер, а я уж сорок лет псаломщик в нашем приходе и знаю, что когда пастор с моей помощью возглашает проклятие в среду на первой неделе великого поста, оно не падает на тех, кто хочет лечить свой недуг без помощи доктора, что бы ни болтал Кимбл. Так вот, мастер Марнер, как я говорил, бывают такие повороты, которые уводят человека далеко от молитвенника, но мой совет вам не падать духом. Что же касается глухих толков о том, что вы человек себе на уме и знаете такие вещи, которые не выносят дневного света, то я вовсе не разделяю такого мнения и не скрываю этого от соседей. Вы мелете, говорю я им, будто мастер Марнер сам сочинил всю эту историю о краже. Чепуха! Такую сказку может придумать человек бойкий, а у ткача, говорю я, всегда вид запуганный, как у кролика.
Во время этой весьма убедительной речи Сайлес продолжал сидеть, не двигаясь с места, упершись локтями в колени и стиснув руками голову. Мистер Мэси, который ни минуты не сомневался, что его внимательно слушают, остановился в ожидании какого-либо ответа, но Марнер молчал. Он чувствовал, что старик пытается высказать ему дружеское участие, но эта доброта была для Сайлеса тем же, чем бывает солнечное тепло для парализованного, — она не доходила до него и его не трогала.
— Послушайте, мастер Марнер, неужели вы ничего на это не скажете? — не без раздражения спросил наконец мистер Мэси.
— Ах, — вздохнул Марнер, медленно качая головой, — спасибо, большое спасибо!
— Ну, ладно, ладно, — промолвил мистер Мэси, — а теперь я вам вот что скажу: у вас есть воскресный костюм?
— Нет, — ответил Марнер.
— Я так и думал, — сказал мистер Мэси. — Тогда позвольте мне посоветовать вам сшить себе воскресный костюм. Знаете Туки? Человечишко он ничтожный, но взял на себя мою портняжную мастерскую — часть моих денег и сейчас у него в деле, — и он сошьет вам костюм по сходной цене, а то и в кредит, и тогда вы сможете ходить в церковь и навещать соседей. Ведь вы еще ни разу с тех пор, как появились в наших краях, не слышали, как я провозглашаю: «Аминь!» Поэтому советую вам не терять времени, ибо служба будет уже совсем не та, когда этим делом займется один Туки. Мне-то, быть может, уже не придется стоять за аналоем в будущую зиму.
При этих словах мистер Мэси остановился, рассчитывая заметить признаки каких-либо чувств на лице собеседника, но, ничего не увидев, продолжал:
— А что касается денег за костюм, то вы за своим станком, вероятно, зарабатываете около фунта в неделю, не так ли, мастер Марнер? И вы ведь еще совсем молодой человек, хоть и выглядите таким разбитым. Вам, наверно, не было еще и двадцати пяти, когда вы явились в наши края?
Сайлес вздрогнул, уловив вопросительную интонацию, и нерешительно ответил:
— Не знаю, не могу точно сказать… Это было так давно.
После того как мистеру Мэси довелось услышать такой ответ, нет ничего удивительного, если он, сидя вечером в «Радуге», заметил, что в голове у Марнера «каша» и очень сомнительно, знает ли бедняга, когда наступает воскресенье: он, пожалуй, худший язычник, чем иная собака.
После мистера Мэси к Сайлесу явилась гостья с таким же твердым намерением утешить его. Это была миссис Уинтроп, жена колесного мастера. Жители Рейвлоу не отличались большим постоянством в посещении церкви, и, наверно, большинство прихожан считало, что ходить в храм божий каждый воскресный день по календарю означало бы слишком жадное желание быть в хороших отношениях с небесами и тем достигнуть незаслуженного преимущества перед соседями, стать выше обыкновенных людей, имевших тех же крестных отцов и матерей и те же права на панихиду. Тем не менее, было принято, что каждый из прихожан, кроме слуг и молодых людей, раз в год в один из больших праздников шел к причастию. Сквайр Кесс, например, делал это на Рождество. Впрочем, те, кого считали «людьми хорошей жизни», посещали богослужение с большим, но все же умеренным усердием.
