Сайлес Марнер [= Золото и Любовь., Золотые кудри., Сила Марнер, ткач из Равело] - Горфинкель Даниил Михайлович
Не успела еще мисс Нэнси поздороваться со всеми, как вперед выступила пожилая леди, чей белый кисейный шарф и чепец на совершенно седых локонах резко отличались от пышного желтого атласа и отделанных перьями шляп ее соседок. Она чопорно приблизилась к Нэнси и проговорила с медлительной важностью:
— Надеюсь, я вижу тебя в добром здравии, племянница?
Мисс Нэнси почтительно коснулась губами щеки тетки и ответила столь же чопорно:
— Благодарю вас, тетя, я вполне здорова. Надеюсь, и вы чувствуете себя хорошо?
— Спасибо, племянница, держусь, как видишь. А как поживает мой зять?
Эти обязательные вопросы и ответы продолжались до тех пор, пока не выяснилось подробно, что у Лемметеров все, как обычно, в порядке, и у Осгудов также, что племянница Присцилла должна прибыть с минуты на минуту, что путешествовать верхом, когда идет снег, не очень приятно, хотя пелерина и служит надежной защитой. Затем Нэнси была официально представлена гостьям своей тетки — обеим мисс Ганн. Оказалось, что их матери были когда-то знакомы, хотя дочери виноторговца впервые приехали в эти края. Обе мисс Ганн были очень удивлены, встретив в глухой деревне такое прелестное лицо и столь стройную фигуру, поэтому их сразу начало разбирать любопытство, какое платье наденет Нэнси, скинув свою пелерину.
Мисс Нэнси, чьи мысли всегда отличались пристойностью и скромностью, присущей ее манерам, заметила про себя, что у обеих мисс Ганн грубые черты лица, а их низко вырезанные корсажи можно было бы приписать тщеславию, будь у них красивые плечи, но, при своей внешности, эти девицы обнажали шеи не из кокетства, а скорее из какого-то иного побуждения, противоречащего чувству скромности. Открывая свою картонку, она подумала, что, вероятно, такого же мнения и тетка Осгуд. Взгляды мисс Нэнси до такой степени сходились со взглядами ее тетки, что все находили это просто удивительным, тем более что родственником-то Лемметерам доводился мистер Осгуд. И хотя вы не могли бы уловить это, видя официальность их приветствия, однако тетка и племянница питали друг к другу глубокую привязанность и уважение. Даже отказ мисс Нэнси выйти замуж за своего двоюродного брата Гилберта Осгуда (только по причине того, что он был ее родственником) хотя и очень огорчил тетку, но ни в коей мере не изменил ее намерения завещать Нэнси часть своих фамильных драгоценностей, кто бы ни была будущая жена Гилберта.
Три дамы вскоре удалились, но обе мисс Ганн были очень довольны тем, что миссис Осгуд осталась с племянницей, так как это давало и им возможность задержаться и посмотреть на туалет сельской красавицы. И действительно, приятно было смотреть на все, что она делала: как открыла картонку, откуда разнесся аромат роз и лаванды, и как под конец застегнула маленькое коралловое ожерелье, тесно облегавшее белую шейку. Вещи мисс Нэнси отличались исключительной чистотой и опрятностью — нигде не было ни одной складочки, белье сверкало безукоризненной белизной, даже булавки были воткнуты в подушечку по строго определенному узору, от которого она не допускала никаких отклонений, да и сама она была похожа на чистоплотную маленькую птичку. Правда, ее светло-каштановые волосы были сзади подстрижены, как у мальчика, а спереди завиты в ряд плоских колечек, не прилегающих к лицу, но при любой прическе щечки и шейка мисс Нэнси были прелестны. И когда наконец она закончила свой туалет и в серебристом шелковом платье, в кружевной косынке на плечах, с коралловым ожерельем и такими же сережками остановилась перед зеркалом, обе мисс Ганн не могли придраться ни к чему, кроме ее рук, на которых остались следы от сбивания масла, прессования сыров и еще более грубой работы.
Но, по-видимому, мисс Нэнси этого не стыдилась, потому что, одеваясь, рассказывала тетке, что ей и Присцилле пришлось уложить свои картонки еще вчера, ибо сегодня утром полагалось печь хлеб и прочее, а раз они уезжали из дому, нужно было заготовить мясные пироги для слуг. Произнося эти разумные слова, она повернулась к обеим мисс Ганн, так как боялась обидеть их, не включив в разговор. Обе мисс Ганн натянуто улыбнулись, мысленно пожалев богатых сельских жителей, которые, имея возможность покупать такие дорогие платья (действительно, кружева и шелк мисс Нэнси стоили немалых денег), в то же время так плохо воспитаны и так мало образованны. Она сказала «говядина», вместо того чтобы сказать «мясо», «пожалуй что» вместо «возможно», «кобыла» вместо «лошадь», что в глазах молодых дам из высшего общества Лайтерли, которые говорили «пожалуй что» только в домашнем кругу, было потрясающим невежеством. Мисс Нэнси и в самом деле нигде не училась, кроме пансиона миссис Тедмен. Ее знакомство со светской литературой не выходило за пределы стихов, вышитых ею на большой салфетке под картинкой, изображавшей пастушку с овечкой, а когда она подводила счета, ей приходилось для вычитания отодвигать часть от лежащей перед ней кучки металлических шиллингов и шестипенсовиков. В наши дни любая служанка может похвастать лучшим образованием, чем мисс Нэнси. Однако она обладала всем, что присуще настоящей леди: большой правдивостью, деликатностью в своих поступках, уважением к другим и утонченными манерами. И если этого недостаточно, чтобы убедить девиц, выражающихся грамматически правильно, в том, что ее чувства ничем не отличались от их чувств, тогда следует добавить, что она была немного горда, довольно требовательна и никогда не отреклась бы от необоснованных мнений или от сбившегося с пути поклонника.
Тревога о сестре Присцилле, весьма возросшая к тому времени, как было застегнуто коралловое ожерелье, счастливо окончилась, потому что появилась она сама с веселым видом, хотя лицо ее припухло от мороза и ветра. После первых расспросов и приветствий она повернулась к Нэнси и оглядела ее с ног до головы, а затем еще повертела во все стороны, дабы убедиться, что все в полном порядке.
— Нравятся ли вам наши платья, тетя Осгуд? — спросила Присцилла, пока Нэнси помогала ей раздеться.
— Они очень милы, племянница, — немного сухо ответила миссис Осгуд. Она всегда считала Присциллу грубоватой.
— Видите ли, я вынуждена одеваться одинаково с Нэнси, хотя я на пять лет старше, и в этом платье, наверно, буду желтой-прежелтой. Она никогда не наденет платья, если у меня не будет точно такого же; ей хочется, чтобы все видели, что мы сестры. А я говорю ей — люди подумают, что я воображаю, будто мне идет то же, что ей. Словно я не знаю, что я урод, — этого не приходится отрицать: я пошла в отцовскую родню. Но мне это решительно все равно! А вам?
С этими словами Присцилла повернулась к обеим мисс Ганн, настолько увлеченная своей болтовней, что не заметила, как мало оценили ее откровенность.
— Хорошенькие девушки все равно что мухоловки: они оберегают нас от мужчин. Я-то не очень одобряю мужчин, мисс Ганн, не знаю как вы. А чтобы кипеть и злиться с утра до ночи по поводу того, что они о нас думают, или отравлять себе жизнь по поводу того, что они делают, когда мы их не видим, так это, как я часто говорю Нэнси, просто глупость, непростительная для женщины, если у нее хороший отец и уютный дом, — предоставим так поступать тем, у кого нет ни гроша и кто не умеет сам о себе заботиться. Я считаю, что лучше всего быть самой себе хозяйкой и никому не подчиняться. Я знаю, если вы привыкли жить широко и вино покупать бочками, не очень-то приятно греться у чужого очага или одиноко сидеть за куском холодной баранины. Но, слава богу, мой отец — человек непьющий и, надеюсь, проживет долго. А раз в доме есть мужчина, значит с хозяйством все будет в порядке, хоть бы он к старости и превратился в ребенка.
Здесь мисс Присцилла, вынужденная сосредоточить внимание на деликатном процессе натягивания через голову узкого платья, без повреждения при этом локонов, прервала свои житейские размышления, и миссис Осгуд, воспользовавшись этим обстоятельством, поспешила встать.
— Ну, племянница, — сказала она, — ты нас догонишь. Я вижу, что мисс Ганн уже не терпится сойти вниз.
