Сны(Романы, повесть, рассказы) - Кондратьев Александр Алексеевич (бесплатные онлайн книги читаем полные версии TXT) 📗
— Так я, тетенька Анисья, еще раз сбегаю и второй след, как вы велите, вырежу и принесу.
— Поздно, пожалуй; след брать нужно, пока он еще горяченький, а теперь те, что остались на улице, поостыли, пожалуй. Да и дети неподалеку уже играют. Еще заметят, пожалуй… Для начала и такой, как ты принесла, сойдет. Я его повешу в той же тряпице в печную трубу, с наговором, чтобы Сенька этот самый завтра же вечером сюда явился.
Развязав тряпочку, Аниска начала шептать наговор, где юноше предлагалось «сохнуть» по ней, думать о колдунье денно и нощно и стремиться к свиданию с нею.
Тряпочку же с землею Аниска начала было вешать в трубу, но потом передумала и просто положила в печь.
— Великое дело — след, — говорила она ученице, — ежели его вскорости да в сохранности вырезать да положить в печь носком к себе от того места, куда человек шел или где живет, то беспременно придет. Если же ты погубить кого хочешь, то можешь вместо того, чтобы у себя в печке сушить, на кладбище закопать. Только опять смотри, чтобы носком от его дома к могиле пришлось… Хочешь, чтобы захворал, то забей в след свеженький гвоздь или стекло острое. Будут тогда тому человеку ломота и колоты во всем теле. А если в конский след гвоздь забьешь — конь захворает… Иные вместо следа в тень втыкают, но это уже потруднее будет… Одно только помни: пока ты такое дело делаешь, все время изо всех сил, всем нутром своим хоти, чтобы сбылось о чем говоришь. В этом вся и загвоздка… Слова же наговорные — особь статья. Их тоже твердо знать надо. И какое бы нелепое или непонятное слово там ни встретилось, ты пропускать его не моги!..
— А какие же это слова, тетенька?
— Потом все узнаешь… — И ведьма стала шептать вступительную часть наговора.
Аксютка внимательно наблюдала за каждым движением учительницы, стараясь запомнить каждое уловленное ею слово.
По выражению Анискина лица во время чтения наговора она догадалась, что ведьма не на шутку увлечена Семеном Волошкевичем и не успокоится до тех пор, пока тот не окажется вполне в ее власти.
На другой день, перед закатом солнца, хотя ведьма и не звала к себе своей ученицы, девочка явилась под каким-то предлогом и заметила, что принаряженная, со слегка подведенными глазами и чуть-чуть подрумяненная Аниска явно дожидается Сениного прихода. Когда Ксанька явилась, ведьма поручила ей караулить и немедленно сообщить, когда молодой охотник покажется где-нибудь поблизости.
— Хорошо бы еще, для верности, подбросить березовый прутик ему под ноги, чтобы перешагнул, и потом этот прут в печь положить, с приговором: «Сохни ты, Семен Волошкевич, от любви ко мне, Анисье Онопреевой, как прут этот сохнет». Да такой приговор только по пятницам делать можно, а сегодня среда, — задумчиво вымолвила Аниска, — так ты уже, Оксаничка милая, покарауль для меня этого паренька.
Аксютка стала караулить.
Пустынная днем улица к вечеру стала оживленной. Одна за другой промелькнули две бабы с наполотою травою в холщовых сероватых ряднах. Мало-помалу возвращались, скрипя возами, домой работавшие в поле мужики. У ворот появились ребятишки и девчонки с прутьями в руках — встречать и перенимать возвращавшихся с пастбища коров, свиней и овец.
Появился и запоздавший сегодня несколько Сеня, шедший на этот раз почему-то не в сапогах, а в поршнях.
По походке охотника было заметно, что он совершил сегодня большую прогулку. С левого бока на поясе висела убитая дичь.
— Тетенька Анисья!.. Идет! — задыхающимся от волнения голосом произнесла, появляясь в избе у ведьмы, Аксютка.
Аниска вливала тем временем из маленького стеклянного пузырька что-то темное в большой горшок с квасом, только что принесенный из погреба.
Взглянув на себя в висевший на стене осколок зеркала и, видимо, оставшись довольной осмотром, ведьма обдернула на себе платье и вслед за Аксюткою вышла на крыльцо.
Волошкевич был уже у самого Анискина дома. Видно было, что он недаром промотался весь день. Кроме нескольких молодых уток, куропатка, бекаса и пары тетеревят, поверх всей этой серовато-коричневой дичи ярким пятном выделялся подстреленный юным охотником пестрый дятел.
— Здравствуйте, Сеничка, — сладким голосом скорее запела, чем заговорила, Аниска, — сколько птицы настреляли! А дятла-то зачем убили? Есть ведь не будете? Кончил он свою горемычную жизнь от вашей руки!.
— Почему же у него жизнь горемычная? — не удержался, чтобы не спросить, Сеня.
— А вы сами разве не знаете? А еще ученый! Дятел ведь носом деревья долбит. Так за день намучается, что ночью от головной боли спать не может. Ежели не верите, то подойдите как-нибудь к дуплу, где он ночует, и услышите, как он, бедняга, стонет… Подарите мне, Сеничка, эту птичку.
— Не могу. Я для того ее и убил, что мне крылья нужны. В город хочу свезти и отдать там, кому обещал…
— А вы, Сеничка, крылья-то себе возьмите, а мне остальное отдайте. Крылья-то дятловы мне как раз и не нужны… Загляните ко мне в хату; там и отрежете. А я вас молоком или квасом попотчую. Чего хотите?
— Молока я что-то не хочу; а вот если квас есть холодный, то можно выпить. А дятла, если без крыльев, я тебе, Анисья, отдам. Сейчас их только отрежу.
Сеня отвязал подвешенного за лапки к поясу дятла, отделил на ступеньке крыльца при помощи ножа пестрые красивые крылышки, спрятал их за пазуху, а ставшее от этого маленьким туловище с мотавшейся длинноносою головою передал приятно ему улыбавшейся ведьме.
— Зайдите, Сеничка, в хату. Отведайте кваску, — говорила она.
Волошкевич поправил ружье за плечами и взошел на крыльцо. Пройдя затем через темные сени, он очутился в хате у ведьмы. Там было чисто прибрано; пол подметен. На столе стояла пара белых глиняных кружек и накрытый деревянной дощечкой горшок. Анисья сняла покрышку и налила в одну из кружек густой темной влаги.
— Пейте на здоровье, Сеничка, — сказала она и, когда тот осушил кружку, спросила: — Еще не хотите ли?
— Нет, спасибо.
— Али не вкусен либо не холоден? Сейчас его только со льду сняла…
— Холодный-то он холодный. Да только вкусу в нем не разберешь, и кислоты мало. Переслащен очень.
— Это я в него медку подбавила, — пояснила ведьма.
— А что ты будешь делать с этим дятлом? — спросил Волошкевич.
— Да уж для чего-нибудь приспособлю, — был уклончивый ответ. — Мало ли для чего птицы годны бывают. Не за одни крылышки или мясо знающие люди их ценят… Вот, например, если вы дрозда черного сердце в тряпочку завернете да под изголовье себе положите, вам какая ни есть тайна откроется… Или вот жаворонка если вы подстрелите как-нибудь да лапки его сюда принесете — и мне хорошо будет: от напраслины терпеть не буду и вас за то поблагодарю. Я такой заговор знаю, что ружье ваше без промаха бить будет… Принесите только, а за мной дело не станет…
— А ты и это умеешь?
— Я для вас все сумею. Вы только меня не забывайте. Приносите мне показать птиц, которых набьете, а я вам и ружье заговорю, и слову научу, чтобы зверь к вам в лесу шел и птица летела или чтобы рыба клевала, когда удить будете. За мною дело не станет.
— Ну ладно. Принесу тебе и дрозда, и жаворонка, когда попадутся. А пока прощай!
Анискин гость взял из угла поставленное им там ружье, перекинул его за плечо и вышел из избы.
— Да вы и так заходите, — певуче говорила ему вслед чародейка. — Я вас квасом или молоком угощу…
Но Сеня уже шагал по улице, не чувствуя, как ему вслед смотрят четыре женских глаза.
«Молоко-то у нее пить, пожалуй, не стоит. Его ей черти, говорят, от чужих коров доить помогают… А квас — ничего… квас холодный и сладкий… Приторно даже», — думал молодой охотник, приближаясь к дому, где старая дьяконица давно уже подогревала племяннику остатки обеда.
Колдовские средства Аниски оказались, вероятно, действенными. Сеня чаще и чаще стал заглядывать в ее чисто выбеленную, пахнущую целебными и приворотными травами хату.
