Том 5. Литургия мне - Сологуб Федор Кузьмич "Тетерников" (книги хорошем качестве бесплатно без регистрации .TXT) 📗
Макаренко говорил, хитро посмеиваясь:
— Нельзя не принять, уж раз что сами приглашали.
Елена Моисеевна воскликнула с деланным ужасом:
— Лев Маркович, что я слышу? Неужели это правда?
— Душа моя, — оправдывался Климентович, — я встретился с ним в парке, совершенно неожиданно. Он сам ко мне подошел, и я так растерялся от неожиданности…
— Ну довольно, он идет, — сказала Елена Моисеевна.
Все настороженно замолчали. Было жуткое ожидание скандала, и под притворно равнодушными лицами гостей закипало злорадство.
Катя еще раз глянула на гостей и тихонько рассмеялась, заглушая смех приложенным к губам платком.
В гостиную вошел Алексей Ронин, молодой, красивый человек, с тою свободою и легкостью движений, которыми отличаются преданные спорту люди. Быстро глянув решительными, упоенно наглыми глазами на всех собравшихся здесь, он неторопливо подошел к Елене Моисеевне, поцеловал ее руку и заговорил спокойно и уверенно, как будто ничего особенного в его жизни не произошло, — заговорил те легкие и простые фразы, которые не сочиняются заранее, приходят в голову сами собою и так же легко потом забываются, оставляя за собою впечатление приятной беседы.
С тем же спокойствием, с тою же уверенностью обратился он потом и к другим. Как бы следуя примеру хозяйки, все отвечали на его привет с обычною светскою любезностью.
Ронин подошел к Кате. Она холодно поклонилась ему, едва на миг оторвавшись от созерцания широкого морского простора.
— Любуетесь морем? — тихо спросил Ронин.
Гости, разговаривая между собою, исподтишка наблюдали за ними.
Катя молчала. Ронин говорил:
— Я понимаю, почему вам нравится смотреть на эти волны. Волны лучше людей.
Катя вопросительно глянула на него.
— Они равнодушны, — продолжал Ронин, — им все равно, но они никогда не изменяют своему закону, своей воле и не могут изменить. Их непреклонность так прекраснее людской неискренности.
Катя засмеялась. Смех ее звучал хрупко и нервно. И вдруг стало заметно, что она очень взволнована.
Преодолевая волнение, задерживая дыхание в поднявшейся груди, Катя сказала:
— Что ж, скажите вот этим людям, что вы думаете о них и о волнах. Это им будет интересно.
— Слушаю, — сказал Ронин, наклоняя голову.
Он обернулся к Елене Моисеевне. Заметив, что он хочет говорить, все замолчали, и у всех в глазах было жадное и нетерпеливое любопытство. Ронин сказал громко:
— Екатерина Львовна выразила желание, чтобы я рассказал о том, как мне удалось спастись при этом ужасном кораблекрушении. Когда-нибудь я это исполню подробно и точно. А теперь ужасы этой ночи так еще живы в моей душе, что я не могу рассказывать связно.
Доктор Полонный угрюмо проворчал что-то. Ронин повернулся к нему, и казалось, что его нагло-спокойный взор закупорил во рту очаровательного доктора все те слова, которые он собирался сказать. Ронин продолжал, гипнотизируя доктора прозрачно-ясными, словно пустыми глазами:
— Я хорошо знаю, что многие меня осуждают. Но скажу одно, — я увидел в эти страшные часы такие картины людского озверения…
Катя перебила его:
— Героизма, хотите вы сказать! — пылко воскликнула она.
Ронин на мгновение потупил глаза. Было жуткое молчание, и почти слышно стало, как расклеиваются уста освобожденного от тягости упорного взора доктора. Но не успели расклеиться. Ронин тихо заговорил:
— Героизма! Да, если хотите, были и трогательные примеры героизма. Герои погибали, спасая слабых и робких. Да, что было, если вы хотите это знать. И вот поэтому, что были погибающие герои и спасающаяся дрянь, никому ни на что на свете не нужная, вот потому я почувствовал такое презрение к этим спасающимся, что решил…
— Не быть героем? — прервала его вопросом Катя.
Ее щеки багряно пылали. Ронин усмехнулся, быстро глянул на нее упоенно-наглыми глазами и решительно сказал:
— Да, не быть героем.
И у него был такой вид, словно он принял вызов на бой и уверен в победе.
Катя обвела глазами всех бывших в комнате. Сквозь застилавший ее глаза багровый туман она видела знакомые лица, — и все они теперь смотрели на Ронина с внезапным сочувствием. Смотрели почти угодливо. В поднявшемся смутном гуле голосов, звучавших льстиво, не послышалось ни одного негодующего крика.
Катя различала отдельные фразы:
— Помилуйте, перед ним вся жизнь…
— Молодой, богатый…
— Погибать — из-за чего?..
Сам доктор Полонный потерял свою самоуверенность, забыв свою угрюмость, и его наконец расклеившиеся губы сложились в липкую, благожелательную улыбку.
Тихо-тихо, вся дрожа от злости, сказала Катя, — так тихо, что только Ронин мог ее слышать:
— Вы знаете, что сделали выбор между героизмом и подлостью.
И в эту минуту она любила себя, потому что голос ее не дрожал, глаза были гневны и темны и она знала, что она прекрасна, как лицо воплощенной в красоту совести.
Но не смутился Ронин. Так же тихо, как она, отвечал он ей:
— Я — смелый человек. Я сделал выбор, который даст мне долгую и счастливую жизнь. И никто не посмеет повторить мне то, что вы сказали.
Катя быстро отвернулась от него, вышла на террасу, сошла в сад. За нею звучали оживленные голоса.
Катя знала, — Ронин сумеет победить общество, которое вздумало было его презирать. Покорить не теми глупыми и подлыми словами, которые сумеет придумать и сумеет сказать, а просто тем, что он богат, молод и самоуверен до наглости. Но чего же стоят эти люди и как с ними жить?
Катя, томимая горькими мыслями, долго ходила по песочным аллейкам. Уже она не чувствовала себя победительницею. Упоенно дерзкий взгляд Ронина словно еще тяготел на ее ресницах, застя от нее шарлаховые, пунцовые и карминные очарования роз.
Прошло с полчаса. Заслышав за решеткою сада скрип колес по песку тихой Липовой улицы, Катя поднялась по четырем ступенькам в беседку у решетки. Из этой беседки видна была улица. Вывернувшись из-за угла от подъезда, пара великолепных вороных плавно несла коляску. В коляске сидел Ронин.
Вдруг мысль о том, что он может уехать и никогда не вернуться, пронизала Катино сердце. Не думая, что делает, Катя крикнула:
— Остановитесь!
Ронин улыбнулся почти нежно, приподнял шляпу и что-то сказал кучеру. Коляска остановилась. Ронин вышел из нее и подошел к забору. Катя сказала:
— Войдите в сад. Вот здесь, направо, калитка.
Ронин крикнул кучеру:
— Поезжай домой, — я пройдусь.
И вошел в сад. Катя ждала его, стоя у калитки. Брови ее хмурились, но на лице ее не было прежнего решительного и враждебного выражения.
— Ну что, как там обошлось? — спросила она деловитым тоном.
— Очень мило, — отвечал Ронин, улыбаясь слегка насмешливо, — меня так ласкали, утешали, как будто бы я спас целую сотню утопавших.
— А вы спасли только одного, — неопределенным тоном сказала Катя.
— Да, но зато этот спасенный был я сам, — сказал Ронин.
— И вы это очень цените? — спросила Катя.
— Да, — сказал Ронин, — как же мне не ценить этого! Ведь жизнь выше всего, не правда ли, Катя? Мы должны любить жизнь, не правда ли, Катя? Любить жизнь, ценить ее блага, стремиться к счастью, не правда ли, Катя?
— Достойную жизнь, — сказала Катя, — только достойную жизнь надо любить.
— О Катя! — воскликнул Ронин, — простите, что я вас так называю, но вы знаете, что я вас люблю.
Катя приложила руки к своим пылающим щекам.
— Называйте меня как хотите, — сказала она, — я достаточно молода для того, чтобы и чужие люди иногда забывали, что я уже не девочка.
Чуть-чуть усмехнувшись на слово «чужие», Ронин продолжал:
— Вы говорите, Катя, — достойная жизнь! С детским идеализмом вы мечтаете о жизни, полной подвигов.
— А разве нет такой жизни? — спросила Катя. — Разве мы не слышим о подвигах?
Ронин пожал плечами.
— Конечно, — сказал он, — но что же делать, если не каждый способен быть героем! Да и никто не обязан быть героем. Мы живем как умеем, берем жизнь как она есть, а не как она должна быть. Если нет нам достойной жизни, разве и эта жизнь, такая как есть, не хороша? Солнце греет всех одинаково, и прекраснейшие розы благоухают не для того, кто их достоин, а для того, кто может их купить.
