Критика и публицистика - Пушкин Александр Сергеевич (читать книги полностью txt) 📗
Торвальдсен, делая бюст известного человека... (стр. 292). Заметка сохранилась на том же листе бумаги, что и предшествующий набросок.
Торвальдсен Бертель (1770-1844) - знаменитый датский скульптор. Сделанный им в 1820 г. скульптурный портрет Александра I имел большой успех и многократно копировался. Так, например, 18 февраля 1824 г. московский почтдиректор А. Я. Булгаков писал своему брату: "Много слышал я о бюсте Императора Торвальдсонове" ("Русский архив", 1901, кн. 2, стр. 42). Заметка о бюсте "известного человека" тесно связана со стихотворением Пушкина "К бюсту завоевателя" (1829), в котором нейтральным обозначением "завоеватель" прикрыто имя Александра I.
1) Какое тяжелое лицо (итал.)
Письмо о "Борисе Годунове" ("Voici ma tragedie...") (стр.292).
Статья эта является литературной переработкой, неотправленного письма к H. H. Раевскому, написанного летом 1825 г. (см. т. 9). Теоретические соображения о самом жанре трагедии дополнены в новой редакции письма конкретными характеристиками основных персонажей "Бориса Годунова". Видимо, это же письмо Пушкин хотел переработать в 1831 г. для несостоявшегося второго издания "Бориса Годунова". Об этом свидетельствует его письмо к Е. Ф. Розену от конца октября 1831 г. (см. т. 10). Последним свидетельством интереса Пушкина к его письмам и заметкам о "Борисе Годунове" является проект включения статьи "О Годунове" в сборник его прозаических произведений, издание которого им намечалось в 1834 г.
Первое письмо о "Борисе Годунове", предназначавшееся для опубликования в "Московском вестнике" 1828 г., см. стр. 280; другие наброски предисловия к трагедии см. стр. 299-303.
...le dernier tome de Karamzine. - "История государства Российского", т. XI, посвященный царствованиям Бориса Годунова и Лжедимитрия.
...nos sous-ouvres de Kiov et de Kamenka. - Пушкин имеет в виду политические обиняки и условные формы эзоповской речи в дискуссиях, происходивших в Киеве и в Каменке во время встреч его с декабристами в 1820-1821 гг. Ср. послание Пушкина к В. Л. Давыдову (т. 1, стр. 145 и 579).
...la cousine de М-me Lubomirska. - Вероятно, речь идет о Каролине Собаньской. Ей посвящено стихотворение "Что в имени тебе моем?.." (т. 2, стр. 285 и 718).
Погорелое городище - посад в Тверской губернии, где Пушкин был в 1828 г.
Le compte revenir aussi sur Шуйский. - Как свидетельствуют воспоминания С. П. Шевырева, Пушкин во время своего пребывания в Москве в 1826-1827 гг. "сам говорил, что намерен писать еще "Лжедимитрия" и "Василия Шуйского", как продолжение "Бориса Годунова", и еще нечто взять из междуцарствия: это было бы вроде шекспировских хроник" (Л. Mайков, Пушкин, СПб. 1899, стр. 330). В перечне пьес, задуманных Пушкиным, значится "Дмитрий и Марина" (см. т. 4, стр. 561).
...beaucoup du Henri IV dans Дмитрий. - Генрих IV, французский король, прославленный как просвещенный монарх в "Генриаде" Вольтера (1723).
Helas j'entends les doux sons de la langue grecque. - Неточная цитата из трагедии Лагарпа "Филоктет".
Перевод:
Вот моя трагедия, раз уж вы непременно хотите ее, но я требую, чтобы прежде прочтения вы пробежали последний том Карамзина. Она полна славных шуток и тонких намеков на историю того времени, вроде наших киевских и каменских обиняков. Надо понимать их - это sine qua non1.
По примеру Шекспира я ограничился развернутым изображением эпохи и исторических лиц, не стремясь к сценическим аффектам, к романтическому пафосу и т. п. ... Стиль трагедии смешанный. Он площадной и низкий там, где мне приходилось выводить людей простых и грубых, - что касается грубых непристойностей, не обращайте на них внимания: это писалось наскоро и исчезнет при первой же переписке. Меня прельщала мысль о трагедии без любовной интриги. Но, не говоря уже о том, что любовь весьма подходит к романическому и страстному характеру моего авантюриста, я заставил Дмитрия влюбиться в Марину, чтобы лучше оттенить ее необычный характер. У Карамзина он лишь бегло очерчен. Но, конечно, это была странная красавица. У нее была только одна страсть: честолюбие, но до такой степени сильное и бешеное, что трудно себе представить. Посмотрите, как она, вкусив царской власти, опьяненная несбыточной мечтой, отдается одному проходимцу за другим, деля то отвратительное ложе жида, то палатку казака, всегда готовая отдаться каждому, кто только может дать ей слабую надежду на более уже не существующий трон. Посмотрите, как она смело переносит войну, нищету, позор, в то же время ведет переговоры с польским королем как коронованная особа с равным себе и жалко кончает свое столь бурное и необычайное существование. Я уделил ей только одну сцену, но я еще вернусь к ней, если бог продлит мою жизнь. Она волнует меня как страсть. Она ужас до чего полька, как говорила кузина г-жи Любомирской.
Гаврила Пушкин - один из моих предков, я изобразил его таким, каким нашел в истории и в наших семейных бумагах. Он был очень талантлив - как воин, как придворный и в особенности как заговорщик. Это он и Плещеев своей неслыханной дерзостью обеспечили успех Самозванца. Затем я снова нашел его в Москве в числе семи начальников, защищавших ее в 1612 году, потом в 1616 году, заседающим в Думе рядом с Козьмой Мининым, потом воеводой в Нижнем, потом среди выборных людей, венчавших на царство Романова, потом послом. Он был всем чем угодно, даже поджигателем, как это доказывается грамотою, которую я нашел в Погорелом Городище - городе, который он сжег (в наказание за что-то), подобно проконсулам Национального Конвента.
Я намерен также вернуться и к Шуйскому. Он представляет в истории странную смесь смелости, изворотливости и силы характера. Слуга Годунова, он одним из первых бояр переходит на сторону Дмитрия. Он первый всупает в заговор, и он же, заметьте, сам берется выполнить все это дело, кричит, обвиняет, из предводителей становится рядовым воином. Он готов погибнуть, Дмитрий милует его уже на лобном месте, ссылает и с тем необдуманным великодушием, которое отличало этого милого авантюриста, снова возвращает ко двору и осыпает дарами и почестями. Что же делает Шуйский, чуть было не попавший под топор и на плаху? Он спешит создать новый заговор, успевает в этом, заставляет себя избрать царем и падает - и в своем падении сохраняет больше достоинства и силы духа, нежели в продолжение всей своей жизни.
В Дмитрии много общего с Генрихом IV. Подобно ему он храбр, великодушен и хвастлив, подобно ему равнодушен к религии - оба они из политических соображений отрекаются от своей веры, оба любят удовольствия и войну, оба увлекаются несбыточными замыслами, оба являются жертвами заговоров... Но у Генриха IV не было на совести Ксении - правда, это ужасное обвинение не доказано, и я лично считаю своей священной обязанностью ему не верить.
Грибоедов критиковал мое изображение Иова - патриарх, действительно, был человек большого ума, я же по рассеянности сделал из него дурака.
Создавая моего Годунова, я размышлял о трагедии - и если бы вздумал написать предисловие, то вызвал бы скандал - это, может быть, наименее понятый жанр. Законы его старались основать на правдоподобии, а оно-то именно и исключается самой сущностью драмы; не говоря уже о времени, месте и проч., какое, черт возьми, правдоподобие может быть в зале, разделенной на две части, из коих одна занята 2000 человек, будто бы невидимых для тех, которые находятся на подмостках.
2) Язык. Например, у Лагарпа Филоктет, выслушав тираду Пирра, говорит на чистом французском языке: "Увы, я слышу сладкие звуки греческой речи". Не есть ли все это условное неправдоподобие? Истинные гении трагедии заботились всегда исключительно о правдоподобии характеров и положений. Посмотрите, как смело Корнель поступил в "Сиде": "А, вам угодно соблюдать правило о 24 часах? Извольте". И тут же он нагромождает событий на 4 месяца. Нет ничего смешнее мелких изменений общепринятых правил. Альфиери глубоко чувствовал, как смешны речи в сторону, он их уничтожает, но зато удлиняет монологи. Какое ребячество!
