Камелии высокого и низкого полета(С приложением «Записок петербургской камелии») - Кисету Граф (книги регистрация онлайн бесплатно .TXT) 📗
— Ладно. Даша, одевайся, — крикнул Посвистов.
Высокая, довольно полная женщина с хорошеньким симпатичным личиком и серыми глазами быстро вышла из комнаты. Через минуту она воротилась в шляпке и мантилье.
— Едем!
— Едем!
Поехали. Ямщик, подстрекаемый обещанием пяти рублей на водку, летел что есть духу. Неподалеку от Стрельны, они услыхали за собой крик «берегись».
Через минуту на полных рысях обогнала их коляска, запряженная тройкой.
Посвистов так и оторопел, когда при ярком свете луны увидел, что тройкой правит Соня.
Одетая в мужской русский костюм, в красной рубахе и плисовой поддевке, в маленькой шапочке с павлиньим пером, заломленной набекрень, и слегка распущенными длинными волосами, Соня была хороша поразительно. Она лихо, по-ямщичьи, держала вожжи в руках и помахивала кнутом. Ямщик сидел рядом с ней.
— Берегись, держи правей, — крикнула Соня, пролетая стрелой мимо Посвистова, которого она при быстрой езде и не заметила.
— Покормите! — крикнула Соня, оборачиваясь на полном ходу к Посвистову и его спутникам.
— Ишь ты, как правит, — заметил ямщик Посвистова, подгоняя свою четверню.
Вслед за Соней, мимо их промчались еще две коляски. В них сидели мужчины и женщины. Некоторые пели песни.
В Посвистове загорелось неистовое желание увидать Соню.
Ему захотелось бросить ей в глаза все пережитые им тревоги и мучения, захотелось излить на нее всю желчь своего больного и измученного сердца, увидать ее в последний раз с тем, чтобы уже никогда более не встречаться.
— Пошел, — крикнул он ямщику. — Пошел за ними, в карьер.
— Выручай, соколики, грабят!
Четверня рванулась. Экипажи почти в одно время въехали в ворота Стрельны.
Посвистов как будто переродился: глаза его горели лихорадочным огнем, яркий румянец выступил на щеках; тяжело дыша, со стиснутыми зубами, он был хорош и страшен в эту минуту.
Шевелкин, давно наблюдавший за ним, схватил его за руку.
— Что ты? что с тобой? — тревожно спросил он.
— Пусти. Я хочу увидеть ее.
Шевелкин понял и еще крепче сжал руку Посвистова.
— Перестань! полно, — успокаивал он его.
Посвистов все порывался вперед в большую залу.
После долгих уговариваний, Шевелкину наконец удалось успокоить Посвистова.
Вместе с Дашей, они увели его в отдельную комнату.
Опустив голову на руки и закрывши лицо, сидел Посвистов. Из большой залы, несмотря на затворенные двери, явственно доносились до него и стук ножей, и говор собеседников, заглушаемые по временам громом оркестра или пением цыган.
Шевелкин сидел молча и не пил. Он все наблюдал за Посвистовым. Даша с удивлением посматривала на своих спутников, суровых и угрюмых, почти не отвечавших ей на вопросы.
Мертвое молчание царствовало в маленькой комнате.
Посвистову послышался звонкий и веселый голосок Сони.
Он вскочил и бросился к двери. Шевелкин схватил его на лету.
— Пусти, — крикнул Посвистов, бешено вырываясь от Шевелкина.
— Не пущу, — отвечал тот, обхватывая его своими железными руками.
Завязалась борьба. Отчаяние и ненависть придали Посвистову нечеловеческую силу. С минуту Шевелкин удерживал Посвистова, наконец, он отлетел в сторону.
Бледный, всклокоченный, со сверкающими глазами и пеной на губах ворвался Посвистов в залу, где пировала подгулявшая компания. Он направился прямо к столу.
Цыгане, певшие в это время какую-то песню, остановились и смолкли. Все сидевшие перед столом уставились на Посвистова, остановившегося прямо перед ними, в напряженном ожидании.
Прошла секунда томительного молчания.
Посвистов подошел к Соне и положил ей на плечи обе руки.
— Здравствуй, Соня, — тихо сказал он.
Соня молчала.
— Зачем ты меня оставила? Зачем ты от меня ушла? — продолжал Посвистов. Он говорил почти шепотом, сквозь стиснутые зубы, но шепот его раздавался по всей зале посреди мертвого молчания окружающих.
Соня не отвечала.
Бледная, как полотно, с широко раскрытыми и неподвижно устремленными на Посвистова глазами, она была более похожа на статую, чем на живого человека.
— Ведь я любил тебя, Соня, — произнес снова Посвистов.
Он говорил по-прежнему тихо, не глядя ни на кого, и никто из присутствующих не смел остановить его.
Без кровинки в лице, вся дрожа, как осиновый лист, продолжала смотреть на него Соня.
Раздался болезненный, раздирающий душу крик.
Соня пошатнулась и тяжело грянулась на пол.
Она была без чувств.
Присутствующие вышли из оцепенения.
— С ней дурно, — взвизгнула Адель.
— Что он, вон его, избить его, — раздались мужские голоса вокруг Посвистова.
— Не трогать! — крикнул Шевелкин, показываясь из дверей.
Он стал подле Посвистова.
Посвистов, не обращая внимания ни на кого, не видя ничего окружающего, нагнулся над Соней.
Она лежала в обмороке и почти не дышала, зубы ее были стиснуты, руки судорожно сжаты.
Из толпы окружающих выделился молодой плотный блондин. Он схватил за плечо Посвистова.
— Не угодно ли вам убираться отсюда, — резко крикнул он Посвистову, — вам нет никакого дела до этой дамы.
Посвистов даже не обернулся: он не слыхал этих слов.
Блондин размахнулся и хотел ударить Посвистова. Шевелкин предупредил его; оттолкнутый могучей рукой, блондин, как мячик, отлетел в сторону.
Вслед за тем Шевелкин, обхватив одной рукой Посвистова, решительно пошел к дверям. Кто-то из присутствующих вздумал было преградить ему дорогу и схватить его, но Шевелкин одним ударом повалил его на пол.
Усадив ничего не понимавшего Посвистова в коляску, захватив Дашу, Шевелкин приказал кучеру ехать обратно в Москву.
Вскоре вслед за ними отправилась и кутившая компания. В одной коляске лежала на коленях у Адель полумертвая, истерически рыдавшая Соня.
Глава X
НЕЧТО В ВИДЕ ЭПИЛОГА
Соня оправилась на другой день. Адель пробыла с ней целую ночь и собрала около нее чуть ли не целый десяток докторов.
На третий день Соня уже принимала своих поклонников.
Что касается до Посвистова, то он был болен более месяца и несколько раз был на волос от смерти, но молодость превозмогла: он выздоровел. Немного оправившись, он уехал в деревню к матери.
Соню он не хотел видеть.
А что же Hortense, что Чортани, Шевелкин? быть может, спросит у меня читатель.
На эти вопросы я буду отвечать по пунктам.
Чортани, пожуировавши довольно долгое время в Москве, уехал в Нижний, где, вероятно, достает со дна Волги свои потонувшие пароходы.
Шевелкин кончил курс и уехал медиком в какой-то отдаленный уездный город.
Говорят, что его очень любят в околодке и что он довольно недурной доктор.
Что же касается до Hortense и Agathe, то судьба их известна. Пробившись годика два, три, а может быть, больше на свободе, они будет падать все ниже и ниже до тех пор, пока не попадут в один из домов терпимости, где окончательно потеряют человеческий облик, а пожалуй, и сопьются с круга. Проживши там до тех пор, пока сохранят хотя некоторую долю молодости и красоты, до тех пор, пока будут находить на себя покупателей, они без жалости и милосердия будут выгнаны хозяйкой на улицу и мало-помалу дойдут до состояния той несчастной, покрытой отвратительными рубищами женщины, которая, если помнит читатель, предлагала себя Посвистову, когда он, возвращаясь от Hortense, шел по Тверскому бульвару.
Та же участь ждет и Адель и Соню. Разница в том, что она для них наступит несколько попозже.
Если которой-нибудь из них посчастливится, удастся встретить мужчину, которого можно обмануть наружными признаками любви и обобрать его, тогда она сделается, в свою очередь, хозяйкой одного из домов терпимости, в свою очередь будет торговать живым телом, в свою очередь будет пить кровь живущих у ней несчастных существ, притеснять их, обманывать и обсчитывать и в свою очередь будет выгонять их на улицу, когда их одряхлевшие прелести не будут прельщать развратников, не будут находить покупателей.
