КАМЕРГЕРСКИЙ ПЕРЕУЛОК - Орлов Владимир Викторович (смотреть онлайн бесплатно книга .TXT) 📗
– А Прокопьева вы не встречали? - спросил я.
– Встречал однажды, - сказал Линикк.
– Ну и как?
– А никак, - и Линикк поднес ко рту бутерброд с красной рыбой.
– Не какой-нибудь норвежский лосось, накормленный неизвестно чем, - уточнила Людмила Васильевна, - а мезенская семга.
Гном Телеграфа и кассирша Щели явно не хотели продолжать разговор о пружинных дел мастере. Я чуть ли не обиделся. Впрочем, не хотят, так не хотят.
– И Васька Фонарева нет, - сказал я.
– Еще бы! - возмутилась Людмила Васильевна. - После того как он провел нас с отменой денег, Дверь его сюда не впустит! Но по человечески-то его жаль… Допекли его гуманоиды… Может, потом ему и разрешат…
– А негр?
– Какой негр?
– Тот, что обещал купить закусочную.
– Его и в Москве, поди, нет. А если и заходил, то не в мою смену.
– А подполковник Игнатьев?
Людмила Васильевна и Арсений Линикк переглянулись.
– Ну который вел следствие по делу Олёны Павлыш… Убили ее во флигеле, во дворе молочного… Там, где потом якобы и этого… знаменитого Альбетова…
– И подполковник Игнатьев, - нахмурившись, сказал Линикк, - и Альбетов, видимо, в другом ярусе.
– Альбетов, что, доехал до Москвы? - удивился я.
– Я сказал: «видимо»…
– А какие такие другие ярусы? - я не мог успокоиться. - И где они?
Людмила Васильевна поглядела на меня так, будто собиралась произнести: «Любопытной Варваре…», но прежде она относилась ко мне уважительно, и нынче Варвара не была упомянута.
– Вы узнаете об этом позже, - сказал Линикк, и я понял, что он мог бы добавить: «Если будете вести себя прилично».
Для приличия я заказал кружку пива и положил сидеть молча, как бы в будничных размышлениях о превратностях бытия. Если со мной заговорят - я отвечу. Однако размышления мои оказались вовсе не будничными, в них завертелось слово «ярус». «Другой» ярус вряд ли мог быть единственным продолжением Щели. Продолжением ли, сочленением ли или еще чем. Наверняка, были ярусы над Щелью и были ярусы под Щелью. Одни могли уходить чуть не к планетарному ядру, другие - вздымались в высоты космические. Тут я, видимо, хватил. Может, и есть всего лишь два неведомых мне яруса, один - над Щелью, другой - под ней. Но я как будто бы уже ощущал подземные гулы со скрежетом металла, со звоном братин и ендов на княжеских пирах и даже ароматами их (батюшки, да не в Альбетова ли я превращался), и стратосферные звуки мне являлись. Отчего же не прибыл нынче сюда Александр Михайлович Мельников хоть бы и с послушницей Иоанной?
Впрочем, он мог сидеть сейчас в ином ярусе, более достойном его фамильного Древа. В силу того, что допускалось гипотетическое посещение подполковником Игнатьевым (естественно, по следственным делам) и Альбетовым «другого яруса», я предположил, что дозволяются перетекания из Щели в ярусы подвальные и мансардные. Хотя, конечно, смотря каким особам. Ладно, помолчим. Вы узнаете об этом позже, объявлено мне Линикком. В прошлый раз мне не велено было, не велено, не рекомендовано, конечно, общение с персоналом закусочной и ее гостями. Сегодня такой рекомендации не последовало. С Людмилой Васильевной я пообщался. Желания вступить в беседу с кем-нибудь из гостей пока не возникало.
Боковым зрением за столиком у окна, битые стекла которого некогда собирали Даша с Прокопьевым, я обнаружил замену. Вместо набриолиненного блондина с коком и бакенбардами официанта, вышедшими из моды лет сорок назад (я его знал, это был Резниковьес, почему-то он имел статус странствующего рыцаря), апельсиновый сок из стакана потягивала миловидная барышня. Я взглянул на нее и отвернулся. Но сразу же меня кольнуло соображение: «Ба, где-то я ее видел!»
Где, где! В Консерватории, в Большом зале! На концерте Родиона Щедрина! Кавалером, прогуливавшим ее в фойе, был Андрюша Соломатин, в тот вечер надушенный и надменный. Нынче при ней сидел господин, вовсе на Соломатина не похожий. Намного старше ¦Андрюши. Сгодился бы барышне в отцы. Но я тут же вспомнил: барышню эту я видел не только в Большом зале, но и по ТВ и в светских картинках журнала «ТВ парк». Была она чудесно откопанная и обзолоченная дочь процветающего шоу-бизнесмена К. Летунова, кажется, Елизавета. Господин в Щели был явно не Летунов. Он несомненно поддерживал форму, загорал в глухомани с яхтами и подвесными канатными дорогами. В движениях был легок, даже изящен, длинный, узкий в плечах походил на человека балетного, когда подошел с комплиментами к буфетчице Соне, напомнил мне знакомого учителя танцев, правда, танцев старомодных. И почудилась мне в нем некая шарнирность. Впрочем, этот учитель танцев в былые времена мог оказаться и третьим секретарем Тамбовского обкома, а нынче - и премьер-министром в каком-нибудь прибалтийском эмирате. А с Елизаветой Летуновой он был сегодня любезен будто лучший британский агент в компании с коварной красоткой. Хотя коварство я Елизавете приписал. И к красоткам ее не стоило относить. Следовало признать ее просто симпатичной барышней. Барышня эта что-то рисовала на салфетках и наброски свои показывала кавалеру. Тот спорил с ней, а что-то, возможно, и одобрял. Разговор их получался не только любезный, но и деловой.
Почувствовав мой взгляд, барышня посмотрела на меня, словно бы удивившись чему-то, над правым ее ухом лиловело птичье перо (шутка? прием игры?), какие такие лиловые птицы имеются в природе, я не знал, возможно, перо было крашеное. Она вдруг улыбнулась мне и помахала рукой, взблеснув, понятно, камнями. Я смутился, воткнул вилку в соленый огурец, поднес ко рту кружку, не хватало мне еще общений с подругами Соломатина. Но через две минуты я пожалел, что проявил невежливость и в ответ не поприветствовал Летунову, вовсе не от Соломатина она могла знать обо мне. А через две минуты на месте барышни пил пиво известный в Камергерском, среди прочего и как несостоявшийся жених буфетчицы Даши, книжный челнок Фридрих Малоротов. Он же Фридрих Конфитюр. Он же Фридрих Средиземноморский. Ну и так далее. Напротив Фридриха со стаканом водки сидел «мужик с бараниной», как я его именовал. Это был свирепый мужчина, седой, волосы - ежиком, лет шестидесяти пяти, в закусочной объявлявший себя то летчиком-испытателем (мол, дома - пять корейских орденов), то следователем по особо важным государственным значениям. Нередко он проявлял себя бузотером, горлопаном и непременно - почитателем пролетарского поэта Маяковского. Впрочем, из Маяковского он произносил лишь строчки «Схемы смеха», а в них прославлялся мужик с бараниной, спасший от погибели на рельсах рассеянную бабу. В школьные годы нас перекармливали Маяковским, и стихи про эту дурацкую бабу я был вынужден выучить наизусть.
В руках у Фридриха появился известный мне журнал «Ваша крепость» и, по всей вероятности, Фридрих принялся объяснять то ли испытателю, то ли следователю преимущества земельных участков на востоке Корсики в сравнении с побережьем острова Корфу. Я рассуждения на схожие темы с расчетами в цифирках от Фридриха выслушивал. И не раз. «Не имею капиталов, - говорил я, - а потому расчеты ваши для меня пусты…» Ссылки на финансовую несостоятельность Фридриха раздражали. «Все будут иметь капиталы! - кипятился он. - Все обязаны построить виллы даже и на Фолклендских островах!» На вопросы, отчего он сам так и не приобрел ни виллы, ни земельного участка у теплых вод, ни тем более замка, Фридрих отвечал, что еще не сделал выбор, пока, увы, не обнаружилось наиболее выгодное для него предложение. Ко всему прочему при его убеждении, что капиталы («такое время!») обязаны объявиться у каждого, сам своих капиталов, юрких, как хорьки, удержать при себе не мог. То прогуливал их, то пропивал, то тратил на девок из подворотен. Нынче он, похоже, допекал своими средиземноморскими проектами то ли летчика с корейским прошлым, то ли соблюдателя государственных значений.
И видно, допек. Сосед Фридриха вскочил, в руке его краснел том из собрания сочинений, какое и у меня дома стояло на полке, и заорал:
– Была бы баба ранена! Но шел мужик с бараниной!
