КАМЕРГЕРСКИЙ ПЕРЕУЛОК - Орлов Владимир Викторович (смотреть онлайн бесплатно книга .TXT) 📗
Но теперь я понимал, что все эти аналогии к камергерской Щели применить было нельзя. И конструкция ее, наверняка, выходила особенной, а скорее всего никакой конструкции и не было вовсе, то есть она вообще не имела форм. А если некие формы в ней и возникали, то исключительно ради благоустроенных общений. И никакие геологические законы в ней не обязаны были существовать, как впрочем, и всякие физические, химические, математические и прочие. А если уж говорить о каких-либо здешних трясениях, катаклизмах или взрывах, о потеплениях или ледниковых периодах, то они никак не должны были иметь отношения к, грубо говоря, проявлениям свойств материи. Это могли быть лишь людские потрясения, катаклизмы и даже ледниковые периоды.
Но не хватало нам сейчас только людопотрясений! Были уже, были! И именно из-за них, возможно, и открылась в Камергерском переулке Щель.
Впрочем, ради чего открылась? И какой в ней был толк?
Ответить на это я не имел возможности.
Да и вообще все эти соображения мои следовало признать в лучшем случае наивно-упрощенными и забыть о них. Не мне разгадывать загадки, на которые нет ответов.
Телефонный звонок мою умственную маету прервал.
– Профессор, - услышал я голос Александра Михайловича Мельникова, - есть необходимость встретиться.
Договорились увидеться в «Рюмочной» на Большой Никитской между Консерваторией и театром Маяковского. Конечно, «Рюмочная» была хорошо знакома маэстро Мельникову - ведь рядом не только бронзовый Петр Ильич дирижировал, сидя на музыкальной скамье, и некогда происходили революционные зрелища, но были еще и ГИТИС, и театр «Геликон», и театр Марка Розовского, и Малая Бронная, и Литературный институт, и Тверской бульвар, и Дом композиторов, то есть такие места, где присутствие Александра Михайловича было обеспечено необходимостями отечественной истории и культуры. Без Александра Михайловича здесь ничего бы не процветало и не соответствовало.
В «Рюмочную» Мельников явился с девой Иоанной. Но без вечного спутника Николая Симбирцева, актера. Мельникова здесь привечали. Ему, впрочем, как и мне, тотчас же заулыбались хозяева душевного заведения Антонина и Игорь, «Рюмочная» - название условное, в свое время оно должно было происходить из обязательности совобщепитовских приличий. На самом же деле здесь кормили и поили с 1876-го года и предпочтительно жильцов только что построенного доходного дома. И тогда неудивительным было появление в трактире (опять же - условном) гостей в именно домашних одеяниях, а потому, скажем, владелец экипажей родом из Касимова Василий Фонарев своими нарядами не вызвал бы недоумений. Маэстро Мельников, хотя будто бы и имел серьезный повод для встречи со мной, не смог удержаться и сейчас же бойко рассказал легкие случаи из жизни нынешней «Рюмочной», участником которых непременно был он сам. Так, не раз Константин Сергеевич Станиславский просил его, Сашеньку Мельникова, обсудить с ним Жизнь в искусстве и Систему, и по дороге к себе в Леонтьевский переулок обязательно предлагал зайти в известный вам трактир выпить и закусить. Или вот. Николай Охлопков, придя поутру в революционный театр и ощутив голову удрученной, говорил секретарше: «Я иду в аптеку», а сам звонил в Консерваторию Генриху Нейгаузу и ему, Мельникову, и через три минуты они оказывались понятно где.
Хозяева из вежливости поулыбались рассказам маэстро, интонациям его в особенности. Они прекрасно знали о приходах сюда Станиславского, Охлопкова с Нейгаузом и, сославшись на дела, ушли на кухню.
Я же разглядывал немую пока деву Иоанну. Ранее - Тамару, Изидору, Алину и еще не знаю кого. Вспомнил только, что в условном восемнадцатом веке при сражении на Куликовом поле, «на Кулишках», в только что основанной Москве она, будучи Жанной д'Арк, совмещалась с Екатериной Великой, как раз Москву и основавшей. Да, еще в так называемые библейские времена она спасла будущего пророка Моисея, тогда еще ребенка в коляске (в какой коляске - не уточнялось). Нынче лат и кольчуг на ней не было. Когда она сняла с себя зимние меха, я увидел ее в красной косынке, со значком Осовиахима на бежевом с синими ромбиками джемпере и в черной строгой юбке. С левого плеча ее свисала зеленая матерчатая сумка, в ней, наверняка, лежал противогаз. Сапоги Иоанны (другим именем ее пока не представили) были грубой кожи. Не исключалось, что они на деве - с Гражданской войны, тогда она несомненно героически служила в одной из конных армий (все же - из амазонок), носила буденовку, махала шашкой и палила из маузера.
Сегодня она выглядела обеспокоенной и не слишком наглой. Достала пачку папирос, но увидев на стене просьбу не курить, не выматерилась, а пачку вернула в сумку. Обеспокоенным ерзал на стуле и Мельников. Никак не мог начать разговор.
– А где Симбирцев? - спросил я на всякий случай.
– А-а-а! Подковырщик этот! - Мельников будто обрадовался моему вопросу. - Пуговицына мне подсовывал! Крышу ему на даче кроют! А потому он вынужден сниматься в рекламах всяких очистительных порошков! И зубных паст! Зубы скалит. Чего и следовало от него ожидать!
– А в Щели, Александр Михайлович, вы вчера были?
– Был, - сказал Мельников. - А что?
– К сожалению, мне не пришлось там с вами пересечься…
– А я… А мы… - Мельников быстро взглянул на Иоанну. - Но неважно.
– Вы ощутили там тряску или вращения?
– Ну ощутил… Ничего особенного…
– Что вы вообще думаете об этой Щели? О ярусах ее? - спросил я. Хотя часами раньше и решил более рассуждениями о сути Щели себя не занимать.
– А что тут думать? - удивился Мельников. - Сплющенность времени. Мы же с вами говорили на эту тему. Сплющенность времени. Или отсутствие времени вообще. И Великие правила Единого Поля, то есть объединившего поля электромагнитное, гравитационное, ядерное, слабые и прочие, пока неизвестные. Вот все там и сплющилось и совместилось. Перетекает из одного в другое.
– Из Жанны д'Арк в Екатерину Великую. А в вашем случае, Александр Михайлович, как я помню, происходило перетекание Людовика Четырнадцатого в Батыя и в маршала бронетанковых войск Катукова…
– Что-то в этом роде, - задумался Мельников, - что-то в этом роде…
Он не улыбнулся. И иронии моей не уловил.
– По ТВ, - сказал я, - мне недавно было разъяснено, что у нас имелось пять Иванов Грозных. Одновременно. Или даже девять. Один - из Рюриковичей, с горбатым носом. Другой - из команды ЦСКА, хоккеист Иван Трегубов, этот с переломом ноги. Третий - кинорежиссер Иван, в боярстве - Пырьев, ну и так далее. Всех в памяти не держу. В журнале «Внутри темноты» названы четыре одновременные Куликовские битвы. Их сплющивала, видимо, историческая надобность. Но зачем сплющивать кого-то в Щели, да еще и в Камергерском переулке?
– Откуда же я знаю, профессор? Я - художник! - заявил Мельников. - Сплющили и ладно. Раз сплющили время, можно сплющить и пространство. И в этой сплющенности должно куролесить и творить.
– Но коли сплющилось, то ведь сможет и расплющиться, - предположил я.
Мельников взглянул на меня озадаченно.
– В одном из ваших интервью… - я обратился к красной кавалеристке и замялся.
– Тамара Ивановна, - было мне подсказано.
Ага. Теперь, стало быть, Тамара Ивановна. Томочка.
– Так вот, Тамара Ивановна, - продолжил я, - в одном из ваших интервью я прочитал, что в сжатом, а по-иному - в сплющенном времени есть свои завихрения и что вы угодили в одно из свежих завихрений и скоро всех нас удивите…
Опять начались перегляды Мельникова с Тамарой Ивановной («Палладиус»! - вспомнилась мне ее до Изидоры фамилия. Или это был псевдоним?).
– Профессор, - потянулся ко мне Мельников и голос утишил, - оставим пока новые удивления в стороне. Мы к вам, как к знатоку… Тут с Иоанной… ну пусть будет, с Тамарой Ивановной произошел… казус… случай странный… феномен какой-то… Началось все со сна…
Последовало изложение событий, связанных со сном и странным случаем Изидоры-Иоанны-Тамары Ивановны Палладиус. Рассказывал главным образом Мельников, героиня же истории хотя и вставляла иногда слова, но нервничала, вскакивала, намерена была выйти с папиросой на тротуар Никитской, однако хозяева милостиво разрешили ей курить на кухне, там смирительные таблички не висели. Мельников же начал рассказ обыкновенным человеком, но быстро превратился в актера и драматурга, пошли его интонационные чудеса, придыхания, периоды трагики и даже агрессии, переходящие чуть ли не в повизгивания. Хотя, как выяснилось, суть рассказа этого и не требовала.
