КАМЕРГЕРСКИЙ ПЕРЕУЛОК - Орлов Владимир Викторович (смотреть онлайн бесплатно книга .TXT) 📗
Последним покидал каземат Генерал. Бросил в сторону Даши, не взглянув на нее:
– Дура! Теперь твоя жизнь не будет ни краше, ни веселее…
54
И началось. Первым делом ее лишили поля камней. Предполагаемый металлический ставень пополз вниз, оставив щель высотой в два сантиметра. Потом затворили и щель. Незачем стало тыкать пальцем в кнопки пультов, экраны телевизоров не загорались. Щупачиха выволокла из стенных шкафов дорогие наряды, в каких красавице полагалось ожидать прибытия чудовища с аленьким цветком. К досаде Щупачихи, грубо высказанной, сама она не могла бы походить в этих нарядах - ничего не налезло бы. Взамен Даша получила тряпки, имевшие вид бывавших в употреблении, возможно, и в женских исправительных колониях. Новое белье было исполнено из дрянной синтетики, вызывало зуд и раздражение Дашиной кожи. Отобрали у Даши немногие книги. Для чтения же Щупачиха принесла кипу глянцевых журналов: мол, смотри, какие здесь фифы и какие на них брюлики, сама бы гуляла с ними на равных, если бы не была последней идиоткой. Прежде ей, среди прочего, отчего-то давали читать «Блеск и нищету куртизанок», сочинения Жорж Санд и «Венеру в мехах» Мазоха. Гламурные журналы Даша переворачивала вверх ногами (выходило, вверх ногами фотомоделей) и рассматривала их тупо, от нечего делать.
Состояние безделья хуже всего действовало на нее. Раньше хоть что-то отвлекало Дашу от безделья. Теперь же она, к работе охочая с детских лет, а нынче готовая к самым каторжным трудам, лишь бы забыть о своей доле, осталась существовать в одиночестве с бездельем. Она стонала, ныла от бессилия что-либо изменить. Ни единой возможности сбежать из затвора она не могла отыскать. Походы сквозь гостиную в душ и туалет отменили, ей был вручен горшок с указанием облегчать тяготы организма за ширмой у рукомойника и дыры в полу. «У параши!» - уточнила Щупачиха.
Кое-каким развлечением для Даши стали теперь перепалки и переговоры за стеной Анджеллы-Щупачихи и Генерала. Порой сторожа Дашины играли - в подкидного дурака, в очко, в домино, в нарды, в рулетку (еще в «свободные» Дашины дни с проходами по гостиной из казино было завезено для удовольствий красно-черное колесо с прыгающими шариками). Но чаще Щупачиха и Генерал скучали, пили, видимо, крепкие напитки и принимались обсуждать обстоятельства собственных жизней и всю эту муету, в какую они втравились. Или согласились быть втравленными.
Уже тогда Даша стала ощущать дурноты и слабость, прежде ей неведомые. И в сон ее все время клонило, будто старуху Изергиль. Кто такая Изергиль, Даша помнила уже смутно и тем более не помнила, сонливая та была или нет. Но теперь она разговоры Щупачихи и Генерала воспринимала в полудремотном состоянии, а некоторые из них и вовсе казались ей приснившимися. Суть же последнего из них, словно бы с усилением звука голосов сторожей, была вот в чем. Щупачиха удивлялась, на кой хрен их хозяин тратится на какую-то буфетчицу или повариху, ну свеженькая, и всего-то, и чего он ради нее так выпендривается? «Почему хозяин? - сказал Генерал. - Почему не хозяйка?» Слова эти стали неожиданностью не только для Даши, но похоже, и для Щупачихи. «Ты что-то знаешь?» - спросила Щупачиха чуть ли не в испуге. «Не будем обсуждать, - буркнул Генерал. - Хозяин так хозяин». «Ну ладно, - сказала Щупачиха. - Так на кой хрен ее держат здесь?» «Для гербария», - сказал Генерал. Щупачиха помолчала. Переваривала. Знакомо забулькала жидкость. «У него этих игрушек, этих баб или кого там, - протянула, наконец, Щупачиха, - небось сотни. Какие сами к нему летят мотыльками, бьются мордами о стекла. Другую, хоть бы и принцессу монакскую, он может прикормить. А эту-то, недотрогу нашу, зачем ему содержать?» «Про запас, - сказал Генерал. - Покуролесит, а потом и сюда заскочит. Глядишь, она и поддастся…» - «А если не поддастся?» - «Не поддастся, он потерпит…» - «Так она же изведется здесь, зачахнет и засохнет…» - «А ее можно заморозить в товарном виде, - сказал Генерал. - До поры до времени. До момента применения…» «То есть как заморозить?» - Щупачиха, наверное, пасть раззявила и стакан поставила на стол. «А очень просто, - сказал Генерал, этот если стакан и опустил, то уже опрокинутый. - Штатники еще в пятидесятые годы, чтобы пережить атомную бомбу, со страху, Отец наш пугать умел, замораживали себя до лучших времен». «Живые?» - ужаснулась Щупачиха. «Живые, - сказал Генерал. - И это при тогдашнем уровне науки… А теперь-то! Проще простого…» «Неужели?» - все еще волновалась Щупачиха. «Газеты читать надо! - наставительно произнес Генерал. - И научные журналы». «И что, и у нас здесь можно?» - Щупачиха будто переходила на шепот. «И здесь можно, - сказал Генерал. - В криокамере. Конечно, рискованно. Но и ломаться ей дело рискованное, сама она должна понимать. "Рабы не мы, мы не рабы" - это уже из прошлых букварей».
Утром Даша пообещала изуродовать себя. Сгоряча проявила безрассудство. Из-за чего была удостоена смирительной рубахи. Воняло хлоркой. Стала отказываться от еды. «Ну и идиотка! - закричала на нее Щупачиха. - Да я тебя сейчас в лягушку превращу, и до тебя никакая стрела Ивана-дурака никогда не долетит! Ты нас с Генералом довела. Из-за твоей гордыни и мы с ним оказались в заточении. Думаешь, Генерал своими ручищами будет растягивать твой ротик, а я стану вливать в тебя бульоны и солянки? Обойдешься. Сейчас над тобой поставят капельницу, и ты продолжишь жить по принуждению».
Дальше пошли переходы Даши из забытья в полудремы. Никаких желаний в ней уже не тлело. Лишь однажды ей устроили прояснение. Снова Ардальон Полосухин с любезно-злой женщиной Уместновой совали под нос бумагу и упрашивали подписать ее, желательно кровью, такие нынче моды, вот и гусиное перо, и ножик наточенный, подержан над огнем, все микробы и бактерии выжжены, пожалуйста, Дарья Тарасовна. «Я не буду подписывать…» - вышептала Даша.
И снова - полубред.
И в том полубреду - люди в белом, их толчея в каземате пленницы, шприцы в их руках, уколы, уколы и даже - в пятки, но их не чувствуешь. Ардальон Полосухин - теперь уже в колпаке звездочета и в тех же дурацких туфлях с загнутыми носками («это вовсе не дурацкие туфли, Дарья Тарасовна, это пигаши, я выделывал в них кренделя перед Людовиком Одиннадцатым, а сейчас - исключительно для вашего увеселения, надо было бы подписать, желательно кровью, такие нынче моды»), дурацкие туфли, действительно, выделывают кренделя, прыжками, подскоками Полосухин подбрасывает себя в воздух, зависает над ней, Дашей, бормочет: «Сейчас мы произведем поливание кактуса!», и вместе с ним висит, а может, упирается ногами в потолок дама с деловой папкой, выкрикивает сердито-обиженно: «На чужой каравай рот не разевай!», и плохо причесанная, и в подсолнуховом парике под красной каскеткой, она дурманила голову Прокопьеву, а на какой каравай разевала рот она, Даша. «Не дразни ее! - злится Полосухин. - Ее требуется запеленать умиротворенной, ее требуется успокоить, иначе не выйдет толку!», а она, Даша, уже голая, ей не стыдно, тело у нее хорошее, ее приглашали и в натурщицы. «Какие деньги мы могли бы с нее иметь», - сокрушается над ней Щупачиха, «Да… - вздыхает Генерал. - Баба что надо. Лепи с нее Милосскую… Но он-то и не из-за тела ее одурел…», «он-то» - хозяин их, что ли, а Щупачиха заматывает ее бинтом широченным, будто пораненную руку, какую руку!… будто мумию, будто мумию. «Погоди! - кричит Полосухин, подскакивает и колпаком звездочета протыкает потолок бункера. - Надо веретено в шелка всунуть!», «Какое веретено? - удивляется делопроизводитель Уместнова. - Зачем веретено?», «А затем! А затем! - подскакивает Полосухин. - Ради баловства! Озорства ради! Чтобы все было в соответствии с Петром Ильичем!» «Тоже мне! Обнаружил в этой девке Аврору! - хохочет Уместнова и папкой отгоняет от себя Полосухина. - Никаких веретен! Никаких королевичей не будет! И никаких пробуждений не будет!» «Ты что задумала, сука? - взвизгивает Полосухин. - Или уже успела натворить? Ты забыла, что полномочия у меня, а ты у меня в услужении?» «Тебе неведомы мои полномочия!» - мрачно звучит голос властительной теперь дамы. «Да я тебя! - не может успокоиться Полосухин. - Да я тебя саму сейчас заморожу! Я тебе сейчас веки опущу и никто тебе их не поднимет!» А ее, Дашу, запеленатую в шелка, коконом, на руках, чьих неизвестно, волокут коридорами, явно вниз, ну куда же вниз-то? «Осторожно, осторожно», - слышит она голос, далекий, словно из иного мира, но вспоминает, что это голос манерного человека с бородкой, смотревшего некогда на керосиновую лампу в витрине закусочной, а недавно следившего за расстановкой камней перед ее оконцем. «Б-р-р, холодина-то здесь какая, эдак и мы превратимся здесь в Карбышева». И тут приходит к Даше ужас, только что ей было все равно, быстрей бы, быстрей бы, и вот - ужас, а с ним и тоска, Дашу чуть не вырвало, хотя и чем могло рвать-то, но почему это - с ней, ведь она еще и не жила, то есть жила, конечно, и хорошо, но так мало, разреветься бы сейчас, но и реветь нечем. «Вот сюда, сюда подносите». - «Крышку снимать?» - «Да. Но это не крышка, а завершение», - говорит Агалаков, распорядитель, говорит недовольно. «Николай Софронович, оно… оно из хрусталя, что ли?» - «Нет, это не хрусталь, стекло покрепче брони, но отделано под хрусталь… на богемских заводах… вон какие переливы на гранях… Так, осторожнее укладывайте… Замок затворю я…» - «А если какие взломщики явятся?…» - «Тут скелетами и останутся… Тайник с такими секретами, что его смогут открыть лишь два человека. Ну три… Умелец наш, пружинник, обеспечил…», пружинник, пружинник… стало быть, и пружинник… и не о чем больше жалеть… все позади… Все… И тишина… И мрак…
