Том 3. Чёрным по белому - Аверченко Аркадий Тимофеевич (книги хорошего качества .txt) 📗
— Гм… да! Я вижу — это целая наука. И ты со всеми письмами так делаешь?
— Увы!
— Вот оно что! Теперь я понимаю, куда пропало письмо, которое ты, по твоим словам, писал мне в прошлом году.
— Ей-богу, писал! Уж тебе-то я, брат, написал. Я честный человек и даром честного слова не дам. Других — это верно, надувал — но тебе как раз написал. И если уж оно пропало, то в этом не в шутку, а самым серьезным образом виновата почта. Правда, это было не год тому назад, а четырнадцать месяцев. Еще помню, бумага не подходила к конверту и пришлось край бумаги срезать. Да вот тебе смешная подробность, которая до сих пор у меня в памяти: срезывая край бумаги, я отрезал и несколько слов письма, так что получилась курьезная фраза: «Прижимаю тебя»… а «к груди» — отрезано. Хи-хи. И еще помню, чтобы подшутить над тобой, я в адресе написал: «Его превосходительству». Нет уж, это письмо, брат, верное, обещал написать и написал.
Человек, упрекавший своего друга в том, что он обманул его, как и других, с помощью своей системы, — посмотрел — на этого друга, улыбнулся и сказал:
— Ну успокойся. Ты мне никакого письма не обещал написать год тому назад и о пропаже его мне не говорил. Я это сейчас только придумал…
Ложное самолюбие
— Вы г. А?
— Да. Чем могу быть полезен?
— Я представитель фирмы «Дирк и Голлинс». Конечно, слышали?
Конечно, я не слышал. Но терпеть не могу признаваться в подобных вещах. Наоборот, в таких случаях моя система — полная осведомленность.
— А-а… Как же! Как же!! Ну, как поживает старина Дирк? Попрыгивает?
— О, его уже нет и на свете. Двадцать лет тому назад умер.
— Ну, что вы! Воображаю, как круто приходится теперь несчастному Голлинсу… Наверное, от былой жизнерадостности не осталось и следа?
— Никакого следа, совершенно верно. Двадцать четыре года тому назад он скончался, г. Голлинс.
Я был раздосадован.
— Э, черт возьми! Что же тогда осталось от этой знаменитой фирмы?! От «Дирка и Голлинса»? Вероятно, один только союз «и»…
— Осталась фирма, — внушительно сказал посетитель.
Это был худощавый детина с синими вялыми щеками и такими редкими волосами на голове, что голова эта напоминала подушку для булавок. Глаза его были сухи, руки сухи и обращение сухо-деловое. Нельзя было представить себе этого человека пляшущим, обнимающим женщину или играющим в лапту.
Сюртук висел на его плечах угрюмо-деловыми складками.
— Какое же вы ко мне имеете дело?
Он склонил набок свою розовую подушку для булавок и сказал, пережевывая губами какое-то таинственное съестное:
— Я хочу предложить вам приобрести у нас ротационную машину.
— Вот как! — удивился я. — Что же вас натолкнуло на эту мысль?
— Как что? Вы печатаете несколько журналов, у вас издательство — вам стыдно не иметь ротационной машины!
Вчера один лошадиный барышник при помощи этих же самых доводов убеждал меня купить пару лошадей:
— У вас несколько журналов, вы имеете издательство — вам стыдно не иметь лошадей.
Но вчерашнее предложение было ясно — мне предлагали лошадей, я от лошадей отказался. Отказался от известных мне домашних животных, четвероногих, однокопытных, служащих человеку для перевозки тяжестей и для катанья. Я знал, что делал.
«Ротационная машина» — я был в совершенном недоумении, — что это за машина и для каких целей служит она человечеству?
— Да… — сказал я. — Я уже давно подумывал об этой машине, но меня берет сомнение: удастся ли мне получить машину хорошего качества?
— Лучше наших машин не найдете!
— Ах, господи! — печально возразил я. — Это все так говорят… А доведись до дела — с этой машиной наплачешься.
— Помилуйте! У нас модель 1902 года!
Я умилился.
— Совсем молоденькая. А как размер… большая она?
— Помилуйте — обыкновенная.
— Так, так…
Я встал, подошел к шкафу, в котором лежал энциклопедический словарь, и стал шарить «рот». «Рот» не было. Сам же я на днях и стащил домой «рот» для выяснения спора с женой о происхождении Ротшильдов.
Вернувшись к столу, я сказал:
— Не изложите ли вы мне преимущества вашего… вашей этой машины. Какова, например, ее работа?
— То есть в час?
— Ну да, в час. Не в год же, в самом деле.
— Она делает в час около 5000.
Меня тянуло спросить: «чего?», — но я не спросил из присущего всем нам ложного самолюбия.
«Не служит ли эта проклятая машина для катанья? — пришло мне в голову. — Вероятно так, если она делает в час столько-то».
Я солидно сказал:
— Вы говорите, что ваша машина делает в час около 5000. Цифра порядочная. Но это — во всякую погоду?
— Помилуйте, — пожал плечами представитель «Дирка и Голлинса». — Вы преувеличенного мнения о нежности наших машин. Погода для нее абсолютно безразлична.
— Вы говорите, она делает 5000 в час в любую погоду. И это при любой дороге?
Ужас и изумление отпечатлелись на его деловом лице. Мне даже показалось, что редкие волосы на его голове, похожие на булавки, воткнутые в подушку, зашевелились.
— Любая дорога? О какой дороге вы толкуете?
— Может быть, я не совсем по-русски выразился, — развязно возразил я. — Мне бы следовало вместо «дороги» сказать «пути». Она дает эти 5000 при любом пути эксплуатации, избранном ее владельцем.
Посетитель, казалось мне, стал терять равновесие.
— При чем тут «любой путь». Я думаю, для ротационной машины путь один! Не будете же вы на ней шить себе платье или рубить котлеты.
(Слава богу! По крайней мере, теперь я знаю, что таинственная машина не предназначена ни для рубки котлет, ни для портняжных работ.)
— Ну-с… Что же вы еще желаете узнать о нашей машине?
Я барахтался в океане растерянности и недоумения. Я тонул и, как всякий утопающий, схватился за первое, что мне пришло в голову.
— Сколько человек она может выдержать? — в отчаянии крикнул я.
— Вы странный покупатель. Никто из наших прежних покупателей не интересовался ротационной машиной с этой стороны.
— Конечно, — язвительно рассмеялся я. — Ваши предыдущие покупатели принадлежали, вероятно, к тому сорту людей, который покупает кота в мешке. Я не таков, милостивый государь. Я спрашиваю: скольких людей ваша машина выдерживает?
— Но, бог мой! — отчаянно вращая глазами, вскричал представитель машин. — Не будете же вы с вашими друзьями ездить на ротационной машине?
— И не думал, — обидчиво сказал я. — Если я в своем выражении допустил некоторую неточность, красивую аллегорию…
— Виноват, может быть, вы хотите спросить — скольких людей требует наша машина?
— Ну да, конечно! Хотя это не совсем точно, — срезал я его. — Машина не может «требовать».
— Ну, другими словами, за ней требуется уход трех-четырех человек.
— Тремя обойдусь! — нахально заявил я. — Только меня одно смущает: нет ли в вашей машине таких дефектов, которые лишали бы возможности быть ею довольным.
— Вы говорите о ленте? Будьте покойны, главное достоинство наших машин — они почти не рвут ленты.
Я мог перечислить в тот момент десятки предметов, которые во всю мою жизнь не перервали ни одной ленты — и никто не ставил им этого в особую заслугу. Стоило только креслу, или этажерке, или телефонному аппарату не перервать ни одной ленты — и мой собеседник отзывался бы о поведении этих бездушных предметов восторженно. Не было ничего легче, как заслужить расположение этого человека!..
— «Почти», — критически сощурил я глаз. — Почти!.. Мне нужно, чтобы лента совсем не рвалась.
Он развел руками.
— Этого вы не достигнете! Это недостижимый идеал!
— К идеалам, молодой человек, нужно стремиться, — нравоучительно сказал я.
— Наша фирма и стремится. Например, что вы на это скажете: наша машина дает сразу двухцветную форму!
— Кому дает? — бестолково спросил я.
— Вам же! А то кому еще.
Этот ответ окончательно сокрушил меня. Как! Мне предлагают машину, которая должна дать мне какую-то особую форму, да еще двухцветную. Пусть это будет гимнастический аппарат!.. Но почему он дает двухцветную форму? И притом — сразу! Впрочем, аппарат, делающий 5000 в час… От него можно всего ожидать.
