История одного города. Господа Головлевы. Сказки - Салтыков-Щедрин Михаил Евграфович (книги онлайн без регистрации .txt) 📗
И вот начали пустоплясы кругом Коняги похаживать.
Один скажет:
— Это оттого его ничем донять нельзя, что в нем от постоянной работы здравого смысла много накопилось. Понял он, что уши выше лба не растут, что плетью обуха не перешибешь, и живет себе смирнехонько, весь опутанный пословицами, словно у Христа за пазушкой. Будь здоров, Коняга! Делай свое дело, бди!
Другой возразит:
— Ах, совсем не от здравого смысла так прочно сложилась его жизнь! Что такое здравый смысл? Здравый смысл, это — нечто обыденное, до пошлости ясное, напоминающее математическую формулу или приказ по полиции. Не это поддерживает в Коняге несокрушимость, а то, что он в себе жизнь духа и дух жизни носит [218]! И покуда он будет вмещать эти два сокровища, никакая палка его не сокрушит!
Третий молвит:
— Какую вы, однако, галиматью городите! Жизнь духа, дух жизни — что это такое, как не пустая перестановка бессодержательных слов? Совсем не потому Коняга неуязвим, а потому, что он «настоящий труд» для себя нашел. Этот труд дает ему душевное равновесие, примиряет его и со своей личною совестью, и с совестью масс, и наделяет его тою устойчивостью, которую даже века рабства не могли победить! Трудись, Коняга! упирайся! загребай! и почерпай в труде ту душевную ясность, которую мы, пустоплясы, утратили навсегда.
А четвертый (должно быть, прямо с конюшни от кабатчика) присовокупляет:
— Ах, господа, господа! все-то вы пальцем в небо попадаете! Совсем не оттого нельзя Конягу донять, чтобы в нем особенная причина засела, а оттого, что он спокон веку к своей юдоли [219] привычен. Теперича хоть целое дерево об него обломай, а он все жив. Вон он лежит — кажется, и духу-то в нем нисколько не осталось, — а взбодри его хорошенько кнутом, он и опять ногами вывертывать пошел. Кто к какому делу приставлен, тот то дело и делает. Сосчитайте-ка, сколько их, калек этаких, по полю разбрелось — и все как один. Калечьте их теперича сколько угодно — их вот ни на эстолько не убавится. Сейчас — его нет, а сейчас — он опять из-под земли выскочил.
И так как все эти разговоры не от настоящего дела завелись, а от грусти, то поговорят-поговорят пустоплясы, а потом и перекоряться начнут. Но, на счастье, как раз в самую пору проснется мужик и разрешит все споры словами:
— Н-но, каторжный, шевелись!
Тут уж у всех пустоплясов заодно дух от восторга займется.
— Смотрите-ка, смотрите-ка! — закричат они вкупе и влюбе, — смотрите, как он вытягивается, как он передними ногами упирается, а задними загребает! Вот уж именно дело мастера боится! Упирайся, Коняга! Вот у кого учиться надо! вот кому надо подражать! Н-но, каторжный, н-но!
КИСЕЛЬ [220]
Сварила кухарка кисель и на стол поставила. Скушали кисель господа, сказали спасибо, а детушки пальчики облизали. На славу вышел кисель; всем по нраву пришелся, всем угодил. "Ах, какой сладкой кисель!", "ах, какой мягкой кисель!", "вот так кисель!" — только и слов про него. — "Смотри, кухарка, чтобы каждый день на столе кисель был!" И сами наелись, и гостей употчевали, а под конец и прохожим на улицу чашку выставили. "Поешьте, честные господа, киселя! вон он у нас какой: сам в рот лезет! Ешьте больше, он это любит!" И всякий подходил, совал в кисель ложкой, ел и утирался.
Кисель был до того размывчив и мягок, что никакого неудобства не чувствовал оттого, что его ели. Напротив того, слыша общие похвалы, он даже возмечтал. Стоит на столе да знай себе пузырится. "Стало быть, я хорош, коли господа меня любят! Не зевай, кухарка! подливай!"
Долго ли, коротко ли так шло, только стал постепенно кисель господам прискучивать. Господа против прежнего сделались образованнее; даже из подлого звания которые мало-мальски в чины произошли — и те начали желеи и бламанжеи предпочитать.
— Помилуйте! — говорит один, — что хорошего в этом киселе? разве это еда? попробуйте, какой он мягкой, да слизкой, да сладкой!
— Отдадимте, господа, кисель свиньям [221]! — подхватил другой, — а сами уедем на теплые воды гулять! Нагуляемся вдосталь, а там, если уж это непременно нужно, и опять домой воротимся кисель есть.
Что же! свиньи так свиньи — право, киселю все равно, в каком ранге особа его ест. Лишь бы ели. Засунула свинья рыло в кисель по самые уши и на весь скотный двор чавкотню подняла. Чавкает да похрюкивает: «Покатаюся, поваляюся, господского киселя наевшись!» Сытости подлая не знает; чуть замешкается кухарка, она уж хрюкает: «Подливай!» А ежели скажут: «Был кисель, да весь вышел», — она и по углам, и по закоулкам, и под навозом мордой вышарит и уж где-нибудь да отыщет.
Ела да ела свинья и наконец все до капли съела. А господа между тем гуляли-гуляли, да и догулялись. Догулялись и говорят друг другу: «Теперь нам гулять больше не на что; айда домой кисель есть!»
Приехали домой, взялись за ложки — смотрят, ан от киселя остались только засохшие поскребушки.
И теперь все — и господа, и свиньи — все в один голос вопиют:
— Ели мы кисель, а про запас не оставили! Чем-то на будущее время сыты будем! Где ты, кисель? ау!
ПРАЗДНЫЙ РАЗГОВОР [222]
Нынче этого нет, а было такое время, когда и между сановниками вольтерьянцы попадались. Само высшее начальство этой моды держалось, а сановники подражали.
Вот в это самое время жил-был губернатор, который многому не верил, во что другие, по простоте, верили. А главное, не понимал, для какой причины губернаторская должность учреждена.
Напротив, предводитель дворянства в этой губернии во все верил, а значение губернаторской должности даже до тонкости понимал.
И вот, однажды, уселись они вдвоем в губернаторском кабинете и заспорили.
— Между нами будь сказано, решительно я этого не понимаю, — сказал губернатор. — По моему мнению, если бы нас всех, губернаторов, без шума упразднить, то никто бы и не заметил.
— Ах, вашество, как вы так выражаетесь! — возразил ему удивленный и даже испуганный предводитель.
— Разумеется, я это конфиденциально… но ежели говорить по совести, то опять-таки повторяю: положительно я этого не понимаю! Представьте себе: живут люди мирно, бога помнят, царицу чтут — и вдруг к ним… губернатор!! Откуда? как? что за причина?
— А та и причина, что власть! — урезонивал его предводитель, — нельзя без оной. Вверху — губернатор, посередке — исправник, внизу — тысяцкий. А по бокам — предводители, председатели, воинство…
— Знаю. Но зачем? Вы говорите: «тысяцкий», — хорошо. Тысяцкий — это который при мужике, — понимаю и это. Теперь представьте себе: живет мужик, поле работает, пашет, косит, плодится, множится, словом сказать, круг жизни своей производит. И вдруг, откуда-то из-под низу, — тысяцкий… Зачем? что случилось?
— Не случилось, но может случиться, вашество!
— Не верю-с. Ежели люди живут в свое удовольствие — зачем для них тысяцкий? Ежели они тихим манером нужды свои справляют, бога помнят, царицу чтут — что тут случиться может, кроме хорошего? И что тысяцкий может в данном случае устранить или присовокупить? Даст бог урожай — будет урожай; не даст бог урожаю — и так как-нибудь проживут. При чем тут тысяцкий? разве он может хоть колос единый в снопе убавить или прибавить? — Нет, он налетит, намутит, нашумит, да, того гляди, в заключение, еще в острог кого-нибудь посадит. Только и всего.
— Ну, не даром же посадит, а тоже за что-нибудь!
— Однако, согласитесь, что если б его нелегкая не принесла, все шло бы без него своим чередом, и никакого бы «что-нибудь» не случалось. Во всяком случае, в остроге никто бы не сидел. А как только он появится, так тотчас же вслед за ним и «что-нибудь» явилось.
218
…жизнь духа и дух жизни… — несколько измененная цитата из стихотворения А. С. Хомякова «Киев» (1839).
219
Юдоль — жизненный путь, жизнь с ее заботами и печалями.
220
--
Впервые: Р. вед. 1885, 13 марта. № 70. С. 1; вторым номером, вместе со сказкой "Коняга". Автографы и корректуры не сохранились.
Сказка написана в феврале 1885 г. Салтыков много работал над ней, написав, по свидетельству С. Н. Кривенко, три различных ее редакции: "Над этою крошечною сказкою Салтыков долго сидел и говорил о ней с не меньшим увлечением, чем и о сказках "Самоотверженный заяц" и "Бедный волк"…" (Кривенко С. Н. М. Е. Салтыков. Пгр., 1914. С. 58). Сказка была закончена к началу марта. Обещая Соболевскому в письме от 3 марта 1885 г. "на днях" выслать две сказки ("Коняга" и "Кисель"), Салтыков выразил опасение относительно возможности публикации последней: "Впрочем, это еще вопрос, может ли вторая (маленькая) сказка быть напечатана. Ежели найдете неудобным, то отложите, и, во всяком случае, когда будете присылать корректуру, то напишите прямо, что, по Вашему мнению, небезопасно или даже неловко" (XX, 151).
Сказка "Кисель" представляет собой сатирическую притчу. С одной стороны, в ней горько высмеивается крестьянская пассивность и податливость по отношению к социально-экономическому угнетению. С другой стороны, в сказке говорится о печальных результатах вековой эксплуатации крестьян со стороны помещиков, а также российских капиталистов, персонифицированных в образе "свиней". По предположению С. А. Макашина, генезис сказки, возможно, связан с пословицей "Мужик простой — кисель густой".
Вскоре после публикации сказки «Кисель», прочитав статью Г. Успенского «Несбыточные мечтания» и не разделяя его оптимизма относительно крестьянского банка, Салтыков в письме к Соболевскому от 25 апреля 1885 г. мимоходом коснулся смысла сказки: «Польза крест(ьянского) банка действительно сказалась в том, что нынче земли в Тверской губернии), которые стоили не дороже 10 р. за десятину, продаются по 40 р. Некоторые помещики, сумевшие сохранить свои березки, действительно осушили слезы. А вот, когда окажется, что земля, купленная под влиянием увеличения, не дает столько выгод, чтоб покрыть ежегодные платежи, и когда, вследствие, начнутся продажи — тогда и окажется, что такое русский кисель. Способен ли он выработать из себя бламенже, или так навсегда и останется киселем» (XX, 173). Текст сказки, в отдельных изданиях автором специально не исправлявшийся, лишь в одном случае отличается от ее публикации в «Русских ведомостях». С. 149, строка 23 сверху. Вместо: «да сладкой» — в Р. вед.: «да солодкой».
221
Отдадимте, господа, кисель свиньям! — Речь идет о буржуазии, в послереформенный период получившей широкие возможности эксплуатации и угнетения русского крестьянства.
222
--
Впервые: Р. вед. 1886, 15 февраля. № 45. С. 1; с подзаголовком "Сказка". Подпись: Н. Щедрин. Автографы и корректуры не сохранились.
Сказка "Праздный разговор" написана в конце 1885 г. (до 18 декабря) и выслана Соболевскому в первых числах января 1886 г.
Сказка продолжает ту линию сатирической критики самодержавия и его высшего административного аппарата, которая представлена рассказами "Сомневающийся", "Единственный" в "Помпадурах и помпадуршах" и отчасти в финале "Сказки о ретивом начальнике" из "Современной идиллии". Касаясь одной из опаснейших в цензурном отношении тем, Салтыков отнес действие сказки к минувшей эпохе, заявив при этом, что имеет в виду губернатора-"вольтерьянца". Писатель высказал от его имени свое резко отрицательное отношение к царской бюрократии. Чехов на другой день после публикации сказки писал Лейкину: "Прелестная штучка. Получите удовольствие и руками разведете от удивления: по смелости эта сказка совсем анахронизм!» (Чехов А. П. Поли. собр. соч.: В 30 т. Письма. М., 1974. Т. 1. С. 198).
