Грозный идол, или Строители ада на Земле (Собрание сочинений. Т. III) - Эльснер Анатолий Оттович
— И ты тоже! — воскликнула Груня.
— Лай-Лай-Обдулай запрещает тебя жалеть, и я бросаю это, чтобы разогнать черных бесов.
И она бросила камень.
Слезы брызнули из глаз мученицы и заблестели на концах длинных ресниц, как капли росы. В это время шум голосов бежавших к деревне обитателей Рая, на который до сих пор присутствующие не обращали внимания, сделался настолько громким, что Парамон, всходя на маленький холм, сказал:
— Одначе, добрый чудотворец вторительно явил нашим безбожникам силу свою и посек изрядно…
— Ох, как голосит!.. — воскликнула какая-то женщина.
— Похлестал, похлестал! — раздались голоса.
— То-то небесная сила — воскликнула старуха Афросинья, подымая руку над головой. — Чудотворец божий Лай-Лай-Обдулай и посечет, и разуму научит, мило и хорошо… Ишь, как нахлестал-то… все спины чешут, паршивцы…
С этими словами она пошла вперед и за ней все женщины.
С пронзительным воплем и криками ужаса, среди которых особенно выделялись тоненькие голоса рыдающих девушек, обитатели Рая мчались к деревне. «Ой-ой-ой!» — раздавались отдельные голоса избитых. «У меня ухо отсек, проклятый!..» — «Болит моя поясница». — «Ай-ай!.. Утекайте, челевеки свободные, утекайте!» — «Какие мы свободные!» — отозвался чей-то голос. — «Нас стегают, как осликов!.. Ой-ой, помирать надо».
Как и в прошлый раз, они стали бросаться на маленькие холмики с воплями, жалобами и слезами. Слезы звенели в воздухе, и парящие над Зеленым Раем на неподвижных крыльях орлы, уставив книзу свои черные зрачки, как бы говорили людям: «Только мы — цари мира, свободные и вольные, вы же, господа, оставьте ваши затеи».
Хорошенькая Катя, склонившись белокурой головкой к груди высокого парня с черными усиками, причитала, вздыхала и говорила:
— Соколик, мой милый, больно тебе, очень больно?..
Парень, лежа в траве, изгибаясь от боли, но все-таки глядя на нее влюбленными глазами, тихо отвечал:
— Вот как ты ласково смотришь на меня, как будто и не так уже чешется спина…
— Я знаю по себе это, потому в прошлый раз, когда слезы с твоих очей падали на мои перебитые пальчики, они как будто бы и перестали болеть. Уж даю тебе разрешение поцеловать меня…
— Не чешется уже вовсе спина, — сказал парень, несколько раз целуя ее в губы.
— Озорники и дрянь! — громко раздался грозный голос начальника Зеленого Рая, и все, даже наиболее избитые, испуганно подняли головы.
Окруженный своим Черным Десятком людей с плетками в руках, Василий медленно и величественно шагал посреди избитых обитателей Рая. Голова его была гордо закинута, и в лице как бы сверкало что-то, точно отблески молний, исходящих из его черных глаз, над которыми грозно опускались брови. По губам его проходила улыбка самоуслаждения — тонкая и злая. Он казался теперь другим человеком: власть придала его фигуре величавость и незаметными черточками легла на его лицо.
— Заключаю я, что все вы положительная дрянь. Перед вами кто это стоит? Да сам господин начальник Зеленого Рая — вот кто. Что вы, оглохли, что ли — кланяйтесь, говорю я. Эй, Герасим-Волк, научи, как кланяться…
— Сей минутой, — рявкнул Герасим-Волк и побежал куда-то с дубинкой. Это оказалось ненужным, так как напуганные и избитые люди встали и начали кланяться Василию до земли.
Василий приосанился, поднял еще выше голову и улыбнулся…
— Так-так. Смотрю на вас и думаю: какие вы все дурни. Косы пошли складывать к ногам чудотворца и вопите: не хотим оброки платить. Вот еще дрянь!.. Во всех царствах начальники берут, как хотят, хлеб и все прочее. Как же вы — положительная дрянь этакая, — подняли морды ваши и орете: свободные-свободные.
Василий грубо захохотал.
— Хорошо сделали мои служивые — постегали вас, — мало только… Эй, где главный крамольник… велел его связать… Герасим-Волк…
— Везут к вашей чести… вот, на осле везут…
Пробасив это, Герасим-Волк указал в сторону дороги. Василий взглянул и опять грубо расхохотался. В отдалении выступало странное шествие.
Медленно шел осел за ведущими его людьми. На спине осла лежал привязанный к нему избитый Вавила и стонал от боли. Сзади осла шла Оксана и горько рыдала.
Около Василия появился Парамон и, сложив руки на черной одежде и подняв ужасные плечи до ушей, притворно растроганным голосом проговорил, глядя на избитых:
— Жалею вас, человеки милые… Исхлестали вас малость… у кого пальца нет, у кого ребра, а у кого спина изрисована… Жалостливое сердце мое содрогается, как голубица… Вот начальник Рая-то каков, не то что я… барашек…
Он наклонил голову и сделал вид, что плачет.
— Хороший человек этот Парамон… какой жалостливый, — раздались чьи-то голоса посреди общего стона и плача.
— Только в казнохранилище оброки бы поступали вовремя… оброки…
Петр, стоя посреди двух братьев, покачивал своей седой бородой, испуганно поглядывая на избитый народ.
— Надо наладить-то дело, сам вижу, — хмуро проговорил Василий. — Дай под власть взять народ непокорливый и глупый… Нынче же погоню в поле…
— Кровь-кровь-кровь!..
— Эй, кто там — про кровь-то? — воскликнул Василий.
— Птица с дерева поет.
Парамон поднял высоко плечи, и по лицу его пробежала злорадная, но беззвучная усмешка.
— Вижу птицу-то… Привязана она.
— О, миленький мой, Вавиленька, перебиты косточки твои и ребрушки перебиты, и перевязан ты, как ослик…
Среди наступившей тишины раздались горькие вопли Оксаны.
— Кровь-кровь-кровь! — снова раздался с дерева жалобный и дрожащий голосок Груни, и голова ее с бледным, как мел, лицом склонилась набок.
— Дам тебе напиться крови… По горло сыта будешь, проклятая.
— Кровь будет литься… кровь…
Забыв свои страдания и боли, все обитатели удивленно уставили свои глаза на висевшую на дереве девушку, и тишина воцарилась мертвая. Слышен был шум крыльев медленно пролетающего над Зеленым Раем черного орла с уставленными вниз глазами, и казалось, что глаза его смеялись.
Прошел день, наступил вечер, и бунт снова вспыхнул. Отвязав девушку от дерева, толпа «крамольников», звеня косами и серпами, двинулась к новым строениям с криком «свобода-свобода». Черный Десяток, к которому присоединились еще много людей, их ожидал с поднятыми над головами ножами.
Всю ночь слышались вопли и стоны раненых. Филин, сидя где-то на дереве, страшно кричал всю ночь, напоминая криком своим плач ребенка, бьющегося в крови.
IV
Прошло несколько недель.
В большой круглой комнате выстроенного недавно «правительством» нового здания сидели за стоящим посредине комнаты круглым столом старец Демьян и его три сына. За окнами выла буря и во тьме ночи древесные ветви, сгибаемые ветром, били в стекла, точно гигантские руки таинственных великанов. По деревянным стенам комнаты пробегали огненные язычки тускло светящихся восковых свечей, озаряя всюду висевшие по стенам кинжалы, длинные ножи, старинные ружья и пистолеты. Вверху было совершенно темно, так как в пространство куполообразного потолка свет не доходил.
Царило молчание. Три брата, не издавая ни звука, вглядывались друг другу в глаза пытливо и тревожно. Старец сидел с низко опущенной на грудь головой с неподвижностью мумии, и его лицо среди белых волос напоминало мертвеца, окруженного хлопьями снега. Вдруг он задрожал, и голова его откинулась, как на пружине.
— Что, много крови-то пролилось — ась?
Он уставил дико расширившиеся, бессмысленные глаза на сыновей.
Парамон тонко улыбнулся, не отвечая ничего на это, а Василий сказал:
— Надо было знать, вот и приказ отдал такой. Много, много пролилось… Да что уж там… Всякая власть земная кровь любит… вот что Парамоша читал… Какой я правитель такой, коли мягкое сердце у меня… Оно у меня каменное — вот… Начальствование меня веселит… во я какой… Будет полный порядок в Раю Зеленом, будет… Кровь для меня, что вино виноградное на пиру брачном… Надо молодым-то, чтоб кровь играла… Вот у меня тоже в душе играет… От власти, значит…
