История одного города. Господа Головлевы. Сказки - Салтыков-Щедрин Михаил Евграфович (книги онлайн без регистрации .txt) 📗
— Вы, Иван Иваныч, будете дело делать?
— Где мне, Иван Никифорыч! Моя изба с краю… вот разве вы…
— Что вы! что вы! разве я об двух головах! ведь я, батюшка, не забыл…
И таким образом все. У одного — изба с краю, другой — не об двух головах, третий — чего-то не забыл… Все глядят, как бы в подворотню проскочить, у всех сердце не на месте и руки как плети…
«Уши выше лба не растут!» — хорошо это сказано, сильно, а дальше что? На стене каракули читать? — и это хорошо, а дальше что? Не шевельнуться, не пикнуть, не рассуждать? — прекрасно и это, а дальше что?
И чем старательнее выводились логические последствия, вытекающие из воблушкиной доктрины, тем чаще и чаще становился поперек горла вопрос: «А дальше что?»
Разумеется, произошло колебание, которым и воспользовались клеветники и человеконенавистники.
«Само по себе взятое, — говорили и писали они, — учение вяленой воблы не только не заслуживает порицания, но даже может быть названо вполне благонадежным. Но дело не в доктрине и ее положениях, а в тех приемах, которые употреблялись для ее осуществления и насчет которых мы, с самого начала, предостерегали тех, кому ведать о сем надлежит. Приемы эти были положительно негодны, как это уже и оказалось теперь. Они носили на себе клеймо того же паскудного либеральничанья, которое уже столько раз приводило нас на край бездны. Так что ежели мы еще не находимся на дне оной, то именно только благодаря здравому смыслу, искони лежавшему в основании нашей жизни. Пускай же этот здравый смысл и теперь сослужит нам свою обычную службу. Пусть подскажет он всем, серьезно понимающим интересы своего отечества, что единственно целесообразный прием, при помощи которого мы можем придти к какому-нибудь результату, представляют ежовые рукавицы. Об этом напоминают нам предания прошлого; о том же свидетельствует смута настоящего. Этой смуты не было бы и в помине, если б наши предостережения были своевременно выслушаны и приняты во внимание. Caveant consules! [264] — повторяем мы и при этом прибавляем для не знающих по-латыни, что в русском переводе выражение это значит: не зевай!»
Таким образом, оказалось, что хоть и провялили воблу, и внутренности у нее вычистили, и мозг выветрили, а все-таки, в конце концов, ей пришлось распоясываться. Распоясываться за то, что, вместе с лишними чувствами, лишнею совестью, из нее и понятие об ежовых рукавицах выпотрошили. Этого было вполне достаточно, чтоб из торжествующей она превратилась в заподозренную, из благонамеренной — в либералку. И в либералку тем более опасную, чем благонадежнее была мысль, легшая в основание ее пропаганды.
И вот в одно утро совершилось неслыханное злодеяние. Один из самых рьяных клеветников ухватил вяленую воблу под жабры, откусил у нее голову, содрал шкуру и у всех на виду слопал…
Пестрые люди смотрели на это зрелище, плескали руками и вопили: «Да здравствуют ежовые рукавицы!» Но История взглянула на дело иначе и втайне положила в сердце своем: «Довести об этом до сведения потомства».
АРХИЕРЕЙСКИЙ НАСМОРК [265]
Жил-был царь Арон, и был глава церкви. Только спрашивает он однажды обер-прокурора Толстого: "Какие у архиереев привилегии?" Отвечал Толстой: "Две суть архиерейские привилегии: пить архиерейский настой и иметь архиерейский насморк". Рассердился царь. "Архиерейский настой я знаю, но отчего же мне, главе церкви, архиерейского насморка не предоставлено? Подавай в отставку!" Подал Толстой в отставку [266]; призывает царь нового обер-прокурора Победоносцева и говорит: "Чтоб завтра же был у меня архиерейский насморк!" Смутился Победоносцев, спешит в Синод, а там уж Святой дух обо всем архиереям пересказал. "Так и так, — говорит Победоносцев, — как хотите, а надо царю честь оказать!" — "Но будет ли благочестивейшему государю в честь, ежели нос у него погибнет?" — первый усомнился митрополит Макарий [267].— "А я к тому присовокупляю, — сказал митрополит Исидор, — лучше пускай все сыны отечества без носов будут, нежели падет единый влас из носа царева без воли божией!" — "Как же с этим быть?" — спрашивает Победоносцев.
Вспомнили тогда архиереи, как Яков Долгорукий царю Петру правду говорил [268], и сказали Филофею митрополиту: "Иди к царю и возвести ему правду об архиерейском насморке". Предстал Филофей пред царя и пал на колени [269]: "Смилуйся, православный царь, — вопил он, — отмени пагубное оное хотение!." Однако царь разгневался: "Удивляюсь я, старый пес, твоему злочастию, — сказал он, — вы, жеребцы несытые, готовы весь мир заглотать, а меня, главу церкви, на бобах оставить!" — "Но знаешь ли ты, благоверный государь, что означает сей вожделенный для тебя архиерейский насморк?" — вопросил Филофей, не вставая с колен. — "Образование я получил недостаточное, — отвечал царь, — а потому знаю много вредного, а полезного ничего не знаю. Был у меня, впрочем, на днях Тертий Филиппов [270] и сказывал: бывает простой архиерейский насморк и бывает с бобонами. Но затем присовокупил: "Тайна сия велика есть", — шед удавися!" Тогда увидел Филофей, что теперь самое время царю правду возвестить, пал ростом на землю и, облобызав шпору цареву, возопил: "Не разжигайся, самодержец, но выслушай! Привилегия сия дарована архиереям царем Петром (…) Сколь сие изнурительно, ты можешь видеть на мне, богомольце твоем! Еще в младенчестве был я постигнут сим (…) родители же мои, видя в оном знамение грядущего архиерейства, не токмо не прекращали такового, но даже всеми мерами споспешествовали. Потом, состоя уже викарием приснопамятного митрополита Филарета, я (…) едва не потерял носа, и только молитвами московских чудотворцев Петра, Алексия, Ионы и Филиппа таковой удержал. Так вот она привилегия эта какова!" Выслушал царь Филофеевы слова, видит, правду старый пес говорит. "Спасибо тебе, долгогривый, что мой нос от погибели остерег. А все-таки надо меня чем-нибудь за потерю привилегии вознаградить. Иди и возвести святителям: имею я желание прелюбодействовать!"
Не взвидел света от радости Филофей. Бежит в Синод, шею выгнул, гриву по ветру распустил, ржет, гогочет, ногами выкидывает. Попался Бог по дороге — задавил. Долго ли, коротко ли, а наконец прибежал.
«Так и так, — говорит: силою твоею возвеселится царь! Повелите-ка, святые отцы, из архива скрижали Моисеевы [271] вынести!» Поняли святители, что дело на лад идет, послали за скрижалями. Видят, на второй скрижали начертано: Седьмая заповедь: не прелюбодействуй! «Хорошо сие для тех, — молвил Никандр Тульский [272],— кои насморк архиерейский имеют!» — «Для тех же, — возразил протопресвитер Бажанов, — кои такового не имеют, совсем без надобности, ибо тем только подавай!» Судили, рядили и, наконец, послали за гравером Пожалостиным. Спрашивают: «Можешь ли ты к сему присовокупить: Царь же да возвеселится?» — «Могу», — отвечал Пожалостин и, вынув резец, начертал. Тогда Синод постановил: копию с исправленных оных скрижалей отослать для сведения в правление райских селений; в святцах же на сей день отметить тако: разрешение вина и елея.
"СКАЗКИ" М. Е. САЛТЫКОВА-ЩЕДРИНА
264
Caveant consules! — Пусть консулы будут бдительны!
265
--
Впервые: ЛН. 1959. Т. 67. С. 405–406 (публ. С. А. Макашина). Сохранился автограф сказки (ИРЛИ), по тексту которого она публикуется и в настоящем издании.
В письмах к друзьям — ив первую очередь к А. М. Унковскому — Салтыков иногда помещал небольшие сатирические этюды, предназначавшиеся не для печати, а для очень узкого круга его близких знакомых. Именно в письмах к Унковскому содержалась сочиненная сатириком Переписка Николая Павловича с Поль де Коком, за исключением нескольких небольших отрывков нам почти неизвестная. Таким же образом и с теми же целями была создана и сатирическая миниатюра "Архиерейский насморк", посланная Унковскому из Эмса с письмом от 17 июля 1880 г. (ЛН. Т. 67. С. 535).
В сказке "Архиерейский насморк", написанной без учета цензурных требований, Салтыков обличает безнравственность существующего государственного и духовного правления в России, его руководящих деятелей, не исключая представителей императорской фамилии, и показывает общее разложение, царившее в дирижирующих слоях русского общества.
266
Подал Толстой в отставку… — Имеется в виду уход Д. А. Толстого в апреле 1880 г. с поста обер-прокурора Синода, который он занимал на протяжении пятнадцати лет (с 1865). На место Д. А. Толстого был назначен К. П. Победоносцев.
267
…первый усомнился митрополит Макарий. — Введенные в повествование митрополит Макарий и митрополит Исидор — реальные исторические деятели. Первый из них, в миру М. П. Булгаков (1816–1882) — известный богослов и церковный историк, автор тринадцатитомной «Истории русской церкви» (СПб., 1857–1883), второй, в миру Я. С. Никольский, в 1880 г. был митрополитом Санкт-Петербургским, ознаменовавшим свое митрополитство устройством Исидоровского дома призрения бедных духовного звания и Училища девиц духовного звания.
268
…Яков Долгорукий царю Петру правду говорил… — Речь идет о Я. Ф. Долгорукове (1639–1720), государственном деятеле и сенаторе петровского царствования, славившемся неподкупностью и прямотой своего характера — качествами, особенно ярко проявившимися после 1717 г., т. е. после назначения его президентом Ревизионной коллегии.
269
Предстал Филофей пред царя и пал на колени… — Салтыков называет в сказке духовных лиц, либо ему хорошо известных, либо тех, кого приходилось лично видеть и встречать по роду своей административной деятельности. Филофей (1808–1882) во время вице-губернаторства Салтыкова в Твери был тамошним епископом.
270
Был у меня, впрочем, на днях Тертий Филиппов… — Салтыков вводит в сказку в качестве эпизодических лиц и некоторых общих с Унковским знакомых. К ним относится и Т. И. Филиппов (1825–1899), известный знаток и исполнитель русских народных песен, а также публицист славянофильского толка, часто бывавший в доме Унковских на Надеждинской улице (ныне— ул. Маяковского). Т. И. Филиппова хорошо знал и сам Салтыков.
271
Скрижали Моисеевы — в библейской мифологии каменные плитки с «10 заповедями», врученные Моисею богом Яхве на горе Синай (Исход, XXXII, 19).
272
…молвил Никандр Тульский… — Во время службы Салтыкова в Туле Никандр (1816–1893) был архиепископом тульским и белевским.
