Дело Почтамтской улицы - Иванов Георгий (читать книги полностью .txt) 📗
Если бы описать этот салон, была бы особая баллада. Но к делу. Все шло хорошо, пока главным "другом дома" был Медведовский, в недавнем прошлом лейб-гусар, а теперь опальный, разжалованный за превышение власти комендант Гороховой 2. Молодой человек, лет 23, сын редактора "Вечернего времени". Ангельски-невинная наружность. Прелестно пел, подыгрывал очень музыкально. С элегической грустью вспоминал иногда прошлое:
"Эх Сашка и Петька - чудные были ребята - но глупым детям влепили на Марсовом поле - длань откусили".
Но в июне или в июле 1922 года (я хлопотал уже об отъезде - Одоевцева была уже за границей) Медведовский отошел в тень. Его затмил новый друг Андрей фон Цурмюлен. Сын важного генерала, мичман гвардейского экипажа. Он был уже посажен на барку с другими морскими офицерами - барку отвозили, обычно, на буксире в море - потом по ней давали залп и она тонула. В последнюю минуту на барку явился могущественный кронштадтский расстрельщик (не помню то ли Федоров, то ли Федорчук). Увидел Цурмюлена - и снял его с барки: coup de foudre. Свирепый расстрельщик оказался неустрашимой души жопником. Дальше все пошло как в стихах Горенского: о замерзающем мальчике и доброй старушке, которая
Приютила, обогрела.
Напоила коньяком,
Уложила спать в постельку
И сама потом легла.
Видно добрая старушка
Прямо ангелом была.
Цурмюлен не дал полного счастья сентиментальному Федорчуку. Из Кронштадта - где его постоянно держала "понтонная работа" - он писал Адамовичу, который очень интимно "дружил" с обоими:
"...Андрей со мною жесток, постоянно я из-за него плачу. Он нарочно говорит по-французски, чтобы я не понимала, и когда я подаю ему одеваться, бьет меня носками по лицу", - и подписывается "фон Цурмюлина". "Федорчук" он считал своей девической фамилией.
Вот почему - когда вскоре после отъезда Адамовича за границу Уголовный розыск раскрыл убийство, переарестовал правых и виноватых - Чека вмешалась, изъяла это дело из ведения Уголовного розыска и замяла его.
* Пьедатер - пристанище (франц.)
* Coup de foudre - любовь с первого взгляда (франц.)
[От публикатора]
УБИЙСТВО НА ПОЧТАМТСКОЙ УЛИЦЕ - АПОКРИФ ИЛИ ДОКУМЕНТ?
Предлагаемая читателю детективно-мемуарная новелла поэта и критика Георгия Иванова (1894-1958), несомненно, станет литературной сенсацией. Это рассказ об убийстве, в котором оказался замешан его приятель другой крупный литератор Георгий Адамович (1892-1972). Мемуар этот примыкает к знаменитой книге Георгия Иванова "Петербургские зимы".
"Два Жоржика" - так называли Анна Ахматова и Надежда Мандельштам этих неразлучных поэтов-акмеистов, соратников Николая Гумилева по "Цеху поэтов". Познакомились они в октябре 1913 года на лекции Корнея Чуковского о футуризме и с тех пор не расставались вплоть до середины 40-х, когда Георгий Иванов прервал отношения с Георгием Адамовичем по причине "просоветской ориентации" последнего. Возобновили они отношения только в апреле 1954 года. Каждый из них эмигрировал в свое время из России, и оба в конце концов оказались в Париже.
Весной 1986 года, когда обоих писателей давно уже не было в живых, мне был передан архив Юрия Кашкарова, редактора издающегося в Нью-Йорке "Нового журнала". Готовя к печати переписку его многолетнего шефа Романа Гуля с Георгием Ивановым, я и обнаружил в письмах последнего разрозненные страницы "Дела Почтамтской улицы" - Иванов посылал свой мемуар в "Новый журнал" небольшими порциями. Что же заставило редактора отказаться от публикации этой превосходной прозы, к которой, судя по его письмам, он проявлял большой интерес? Скорее всего, по моему предположению, Роман Гуль не смог разобрать трудный почерк Георгия Иванова, а также не сумел сложить эти фрагменты в единый текст.
Слухи о "мокром" деле в доме на Почтамтской улице в Петербурге муссировались очень давно. О нем упоминают Юрий Терапиано, Зинаида Шаховская, Нина Берберова, Василий Яновский, Ирина Одоевцева и другие мемуаристы. Сам Георгий Иванов долго отмалчивался и взялся за перо только в ответ на настойчивые вопросы Романа Гуля.
Так что же перед нами - апокриф или документальное свидетельство? Я не хотел бы навязывать читателю собственную интерпретацию этого прискорбного эпизода, а потому ограничусь несколькими выдержками из писем Георгия Иванова, которые проливают дополнительный свет на эту загадочную историю.
14 ноября 1955
Пусть они лежат у Вас "в хороших руках", пока не понадобятся. Насчет хороших рук - и много серьезнее. Я действительно хочу облегчить душу и "долго ли он будет среди нас"? Пока не поздно - лучше Познер, чем никогда, сказала Вове Познеру его невеста, когда спросили "Что Вы в нем нашли?" - пока не поздно я хотел бы доверить в действительно хорошие - дружеские, верные руки - маленькую рукопись, излагающую некие факты. Я, конечно, помирился с Адамовичем и все такое, но соучастником убийства "входить в историю" неохота. Если Вы на это согласны - я хочу вручить Вам несколько страничек. Для прочтения Вами и с просьбой поступить с ними, как Вы найдете правильным, когда я помру. Но, конечно, если это Вас как-нибудь свяжет или отяготит, скажите откровенно. Других "верных рук" у меня нет. Все, что "передавал" Ваш Федин и его догадки, почему дело было замято - глупости. Никакого матроса и вообще романтики не было. Было мокрое дело с целью грабежа. Прекращено оно было по приказанию Чека. Уголовный розыск все раскрыл - и сообщил сведения газетам замолчал по приказу оттуда.
2 апреля 1956
Я пожалел потом, послав Вам начало Почтамтской. Вот почему: вспоминая начало Почтамтской, относительно невинное, я взял легкий тон, чтобы "где слов найду, чтоб описать прогулку". Между тем все дальнейшее - неподдельный ужас. Совершенно верно: дружба наша с Адамовичем лопнула раз и навсегда, когда я все узнал. Не мог ентого освоить. Какие там политические распри - курам на смех! Это уж мой контрочене, малость обидевшись на мою реакцию на его "дельце" (как он сам "это" игриво называет), столь в свою очередь ужасался моему "фашизму" и вольно или невольно раздул его до абсурда. Но всего не переговоришь письменно. И наших с ним отношений я не буду касаться, по возможности, в продолжении. "Только факты, сэр". И факты эти - если бы к примеру, я бы их нес на своей совести - задушили бы меня своей тяжестью задолго до возникновения и "Поколения" и "Чисел" и фашизма с прочим. Откровенно скажу - будь я на месте Адамовича - не иначе как бы из чувства самосохранения на кушаке своем повесился бы еще в Штецине или на крайность в Берлине весной 1924 года - но Ваш новый прославленный сотрудник, что и говорить, "железная личность".
