Грозный идол, или Строители ада на Земле (Собрание сочинений. Т. III) - Эльснер Анатолий Оттович
Старец содрогнулся, и крестик выпал из его руки, а Парамон, указывая в темноту, продолжал:
— Младенчик с ножичком в горле, и в ручке его маленький бог… Лай-Лай-Обдулай…
Старик пронзительно вскрикнул и, закинув голову, стал бессмысленно смотреть на сына с раскрытым ртом. Парамон же, приблизившись к нему, снова повторил со своим тоненьким, язвительным смехом:
— Лай-Лай-Обдулай — добрый бог, все прощает вам, папенька, режьте младенчиков, коли охота, ничего… Вот он вам и ножичек приказал в руки вложить…
Он вложил в руку старика нож и со страшным глумлением в голосе воскликнул:
— Наша вера вольная: кто хочет убивать — можно, кто охоту имеет блудить с бабами — тоже Бог позволяет, кто хочет пить вино виноградное — веселись и пляши… Ножичек-то в руке вашей…
Старик в трепете поднял ножик над головой, и бессмысленная больная усмешка пробежала по его бледным губам.
— Не пойму, зачем ножичек-то… С ума я схожу, Парамоша… А к чудотворцу поведи… Помолиться хочу…
Парамон повернулся к братьям и сказал:
— Сами видите, какой сильный бог Лай-Лай-Обдулай-то…
Дверь с жалобным скрипом раскрылась и в комнату вошел Варсоний.
— Начальники, — сейчас же начал он с выражением тревоги в лице. — Бунт в Зеленом Раю, и не разберу, когда они поднялись…
— Ночью-то — бунт! — воскликнул Василий. — Что ж ты раньше не доложил нам, начальникам? С вечера я-то сам осматривал Зеленый Рай… Как так бунт?
— А вот так… Тюрьму разламывать сейчас идут… Освободить, значит, племянничка вашего Алексея и прочих… Подняла-то их духоборская девка-пророчица, и идет впереди с серпом, и машет им…
В это время Парамон, стоя у окна, внимательно всматривался в ночную тьму. Буря завывала разными голосами, точно крутящийся в ночной темноте хор из гневно-негодующих великанов и вопящих разными голосами детей. Громадные деревья с жалобным скрипом сгибались в разные стороны, как гордые исполины, не желающие преклониться перед грубой, но непреклонной силой, и только их лиственные шапки, развеваясь во все стороны, шумели жалобным, протестующим шумом. Посреди шума слышались и человеческие, такие же негодующие голоса, выражающие и угрожающие протест против попрания их священных прав под наглым копытом тирании, и челобитную по адресу равнодушного созерцателя земных трагикомедий — Бога. Скоро в желто-золотом сиянии луны, выплывшей из-за туч, стали обрисовываться бледные лица быстро приближающейся толпы. Впереди шла девушка ровными, быстрыми шагами, с серпом, блестевшим в поднятой руке, с развевающимися во все стороны на ее голове длинными волосами.
— Га! — воскликнул Парамон, отскакивая от окна с бледным лицом, но каким-то светящимся, точно силы, скрывающиеся в нем, сразу запылали адскими огнями в его сердце и пахнули из глаз.
— Что делать-то? — глядя на него, спросил Василий.
— Ножички, ножички!.. — проговорил Парамон, поглядывая на развешенные ножи и большими шагами быстро расхаживая по комнате с легкостью гиены, бегающей в заключении.
— Герасим-Волк и все прочие где будут? — спросил Василий Варсония.
— Около темницы все и стоят.
— Дубины бросят пускай, а оружие иное мы им раздадим… Ну, братец миленький, не буду знать, что делать, на ухо шепни только.
Он пошел к двери, но потом, в нерешительности остановившись, снова стал вопросительно смотреть на Парамона. Последний, продолжая ходить по комнате и одновременно вздергивая высоко плечи и ужасно улыбаясь, проговорил, указывая на оружие:
— Ножички, ножички!..
— Собери, Варсоний, — повелительно сказал начальник Зеленого Рая.
Кинжалы и ножи, соскакивая со стены и ударяясь один о другой, падали в руки Варсония. Парамон все продолжал ходить, испытывая зловещую радость в душе своей: кровь прольется, и в ее зареве, по его мнению, вырастет до небес грозный бог Лай-Лай-Обдулай, и он пророк его, потому что этими ножами дух свободы будет убит.
Петр стоял бледный, как мертвый, прислушиваясь к звону ножей. Парамон, проходя мимо него, с кривой улыбкой проговорил:
— Пугливая ты птица.
Вдруг старец Демьян, глядя на срываемые со стены ножи, засмеялся каким-то сумасшедшим смехом и, глядя на свой нож, стал раскачивать его перед собой, подбросил вверх и, поймав одной рукой, громко захохотал:
— Ножичек так и падает-то в руку, а крестик-то прочь побежал… Младенчик от креста больше кричит в моем сердце… Кровью, кровью попотчую и замолчит… Парамоша, милый сынок, знай вот это: кровь тянет за собой другую… Заливай ее кровью же… Гой-гой, серый волк, я тебя не кормлю больше младенцем… Что сверкаешь глазами-то!
Он стоял на дрожащих ногах, перегнувшись телом и глядя в темное пространство. Лицо его смеялось, и в руке блистал нож.
V
Буря продолжалась, но земля ярко озарялась теперь золотисто-желтым светом выплывшей из-за туч луны, точно для того, чтобы осветить ужасное дело, совершившееся в Зеленом Раю.
Там, где тянулись новые выстроенные Парамоном строения, против маленького каменного домика-тюрьмы, стояла большая толпа «крамольников». Теперь она не бунтовала уже. Люди с бледными лицами и немым ужасом смотрели на три неподвижных мертвых тела, распростертых на земле между ними и домиком, где находились заключенные. У самого домика тянулись в одну линию люди с топориками на плече или ножами в руках, и между ними отделялась огромная фигура Герасима-Волка. Стоя с окровавленным ножом в руке, с выставленной вперед ногой, он посматривал на живых и убитых, издавая какие-то боевые, дикие звуки, видимо, готовый при первом знаке начальников снова начать свою ужасную охоту. Между начальниками и Черным Десятком, среди которого теперь было много женщин, стояли Парамон и Василий. Последний, гордо закинув голову, смотрел на толпу с грозно нахмуренными бровями, а Парамон, наоборот, смиренно согнувшись, как бы под тяжестью горя, и закрыв лицо руками, горько плакал. Этого плача Парамона, впрочем, никто не слышал, так как он заглушался стонами толпы, плачем добрых граждан, глядящих на мертвецов, и воплями женщин. Все эти разнообразные звуки, смешиваясь с воем бури, стоном сгибающихся деревьев и шумом лиственных куполов, мятежно развевающихся над толпой, в общем образовывали ужасный концерт, а желтая луна, разбрасывая свои лучи, казалось, озаряла толпы мертвецов, таких же бледных и печальных, как и она сама.
В таком положении все находились довольно долго, потому что после короткой атаки толпы на тюрьму и после того, как толпа с ужасом отскочила, увидев поднятые ножи и передовых бойцов, упавших под их ударами, наступило как бы общее оцепенение. Многие смотрели на Парамона, потому что всем казалось, что он плачет. Вдруг, отнимая руки от лица и откидываясь телом как бы в чувстве ужаса, он громко воскликнул, глядя на брата и указывая на мертвых:
— Ты что за зверь!..
Василий, наученный братом, как ему надо вести себя в этой комедии, важно и гордо отвечал:
— Моя власть от Бога. Худо ли я делаю, хорошо ли, судей на земле нет, чтобы судить меня, потому что от Бога… Пусть Он и судит, либо Его великий чудотворец — Лай-Лай-Обдулай.
— Лай-Лай-Обдулай!.. — пронесся шепот по толпе, сливаясь с таинственным шелестом листьев, которые, точно перешептываясь между собой, как бы повторяли страшное, таинственное слово «Лай-Лай-Обдулай». Немного спустя тоненьким, пронзительно смеющимся голосом кто-то повторил:
— Лай-Лай-Обдулай!..
Парамон повернулся.
Посреди Черного Десятка лежала связанная веревками пророчица с лицом нервно смеющимся и белым, как камень. Начальник веры громко вздохнул и воскликнул:
— Любезные сердцу моему человеки, ведь от Бога власть его, начальничка-то, так как судить будем?.. Да и не он сам законы дал и начальником сделал себя. Бог на небеси начальником его сделал и велел пастуху в порядке вести стадо, пока живы пасомые, и после смерти… к ангелам, к ангелам, а не в ад… Правда, увидев мертвеньких, ужаснулся я и много, много плакал, пока язык развязался… Такое сердце у меня чувствительное, что и разум помрачило, и сделался дерзок на язык… Милые человеки, теперь вижу ясно, кто виноват: мертвые сами виноваты в смерти преждевременной… Но ничего… Похадатайствую перед великим Лай-Лай-Обдулаем, может быть, он и пошлет ангелов своих, чтобы те отверзли для них двери в рай… Как-нибудь протеснятся… Други любезные, человеки милые, глядите на мертвеньких-то. Вы также виноваты в том убиении, потому что, когда они закричали в безумьи: пойдем на начальников, вы пошли, и когда они роптали, вы не взяли бичи в руки и не похлестали их, как добрые товарищи… Не лежали бы они теперь недвижными трупами здесь, если бы так поступили, а посему влагаю вам в уши вот сии слова великой мудрости…
