Тарас Бульба (иллюстрации Кукрыниксов) - Гоголь Николай Васильевич (мир бесплатных книг TXT) 📗
великодушное дело, и не пропадет, как малая порошинка с ружейного дула,
козацкая слава. Будет, будет бандурист с седою по грудь бородою, а может,
еще полный зрелого мужества, но белоголовый старец, вещий духом, и
скажет он про них свое густое, могучее слово. И пойдет дыбом по всему
свету о них слава, и все, что ни народится потом, заговорит о них. Ибо далеко
разносится могучее слово, будучи подобно гудящей колокольной меди, в
которую много повергнул мастер дорогого чистого серебра, чтобы далече по
городам, лачугам, палатам и весям разносился красный звон, сзывая равно
всех на святую молитву.
IX
В городе не узнал никто, что половина запорожцев выступила в погоню за
татарами. С магистратской башни приметили только часовые, что потянулась
часть возов за лес; но подумали, что козаки готовились сделать засаду; тоже
думал и французский инженер. А между тем слова кошевого не прошли
даром, и в городе оказался недостаток в съестных припасах. По обычаю
прошедших веков, войска не разочли, сколько им было нужно. Попробовали
сделать вылазку, но половина смельчаков была тут же перебита козаками, а
половина прогнана в город ни с чем. Жиды, однако же, воспользовались
вылазкою и пронюхали всё: куда и зачем отправились запорожцы, и с какими
военачальниками, и какие именно курени, и сколько их числом, и сколько
было оставшихся на месте, и что они думают делать, – словом, чрез
несколько уже минут в городе всё узнали. Полковники ободрились и
готовились дать сражение. Тарас уже видел то по движенью и шуму в городе
и расторопно хлопотал, строил, раздавал приказы и наказы, уставил в три
таборы курени, обнесши их возами в виде крепостей, – род битвы, в которой
бывали непобедимы запорожцы; двум куреням повелел забраться в засаду:
убил часть поля острыми кольями, изломанным оружием, обломками копьев,
чтобы при случае нагнать туда неприятельскую конницу. И когда все было
сделано как нужно, сказал речь козакам, не для того, чтобы ободрить и
освежить их, – знал, что и без того крепки они духом, – а просто самому
хотелось высказать все, что было на сердце.
– Хочется мне вам сказать, панове, что такое есть наше товарищество. Вы
слышали от отцов и дедов, в какой чести у всех была земля наша: и грекам
дала знать себя, и с Царьграда брала червонцы, и города были пышные, и
храмы, и князья, князья русского рода, свои князья, а не католические
недоверки. Все взяли бусурманы, все пропало. Только остались мы, сирые,
да, как вдовица после крепкого мужа, сирая, так же как и мы, земля наша!
Вот в какое время подали мы, товарищи, руку на братство! Вот на чем стоит
наше товарищество! Нет уз святее товарищества! Отец любит свое дитя, мать
любит свое дитя, дитя любит отца и мать. Но это не то, братцы: любит и зверь
свое дитя. Но породниться родством по душе, а не по крови, может один
только человек. Бывали и в других землях товарищи, но таких, как в Русской
земле, не было таких товарищей. Вам случалось не одному помногу
пропадать на чужбине; видишь – и там люди! также божий человек, и
разговоришься с ним, как с своим; а как дойдет до того, чтобы поведать
сердечное слово, – видишь: нет, умные люди, да не те; такие же люди, да не
те! Нет, братцы, так любить, как русская душа, – любить не то чтобы умом
или чем другим, а всем, чем дал бог, что ни есть в тебе, а… – сказал Тарас, и
махнул рукой, и потряс седою головою, и усом моргнул, и сказал: – Нет, так
любить никто не может! Знаю, подло завелось теперь на земле нашей;
думают только, чтобы при них были хлебные стоги, скирды да конные
табуны их, да были бы целы в погребах запечатанные меды их. Перенимают
черт знает какие бусурманские обычаи; гнушаются языком своим; свой с
своим не хочет говорить; свой своего продает, как продают бездушную тварь
на торговом рынке. Милость чужого короля, да и не короля, а паскудная
милость польского магната, который желтым чеботом своим бьет их в морду,
дороже для них всякого братства. Но у последнего подлюки, каков он ни есть,
хоть весь извалялся он в саже и в поклонничестве, есть и у того, братцы,
крупица русского чувства. И проснется оно когда-нибудь, и ударится он,
горемычный, об полы руками, схватит себя за голову, проклявши громко
подлую жизнь свою, готовый муками искупить позорное дело. Пусть же
знают они все, что такое значит в Русской земле товарищество! Уж если на то
пошло, чтобы умирать, – так никому ж из них не доведется так умирать!..
Никому, никому!.. Не хватит у них на то мышиной натуры их!
Так говорил атаман и, когда кончил речь, все еще потрясал посеребрившеюся
в козацких делах головою. Всех, кто ни стоял, разобрала сильно такая речь,
дошед далеко, до самого сердца. Самые старейшие в рядах стали
неподвижны, потупив седые головы в землю; слеза тихо накатывалася в
старых очах; медленно отирали они ее рукавом. И потом все, как будто
сговорившись, махнули в одно время рукою и потрясли бывалыми головами.
Знать, видно, много напомнил им старый Тарас знакомого и лучшего, что
бывает на сердце у человека, умудренного горем, трудом, удалью и всяким
невзгодьем жизни, или хотя и не познавшего их, но много почуявшего
молодою жемчужною душою на вечную радость старцам родителям,
родившим их.
А из города уже выступало неприятельское войско, гремя в литавры и трубы,
и, подбоченившись, выезжали паны, окруженные несметными слугами.
Толстый полковник отдавал приказы. И стали наступать они тесно на
козацкие таборы, грозя, нацеливаясь пищалями, сверкая очами и блеща
медными доспехами. Как только увидели козаки, что подошли они на
ружейный выстрел, все разом грянули в семипядные пищали, и, не
перерывая, всё палили они из пищалей. Далеко понеслось громкое хлопанье
по всем окрестным полям и нивам, сливаясь в беспрерывный гул; дымом
затянуло все поле, а запорожцы всё палили, не переводя духу: задние только
заряжали да передавали передним, наводя изумление на неприятеля, не
могшего понять, как стреляли козаки, не заряжая ружей. Уже не видно было
за великим дымом, обнявшим то и другое воинство, не видно было, как то
одного, то другого не ставало в рядах; но чувствовали ляхи, что густо летели
пули и жарко становилось дело; и когда попятились назад, чтобы
посторониться от дыма и оглядеться, то многих недосчитались в рядах своих.
А у козаков, может быть, другой-третий был убит на всю сотню. И всё
продолжали палить козаки из пищалей, ни на минуту не давая промежутка.
Сам иноземный инженер подивился такой, никогда им не виданной тактике,
сказавши тут же, при всех: «Вот бравые молодцы-запорожцы! Вот как нужно
биться и другим в других землях!» И дал совет поворотить тут же на табор
пушки. Тяжело ревнули широкими горлами чугунные пушки; дрогнула,
далеко загудевши, земля, и вдвое больше затянуло дымом все поле. Почуяли
запах пороха среди площадей и улиц в дальних и ближних городах. Но
нацелившие взяли слишком высоко: раскаленные ядра выгнули слишком
высокую дугу. Страшно завизжав по воздуху, перелетели они через головы
всего табора и углубились далеко в землю, взорвав и взметнув высоко на
воздух черную землю. Ухватил себя за волосы французский инженер при
виде такого неискусства и сам принялся наводить пушки, не глядя на то, что
жарили и сыпали пулями беспрерывно козаки.
Тарас видел еще издали, что беда будет всему Незамайковскому и
Стебликивскому куреню, и вскрикнул зычно: «Выбирайтесь скорей из-за
возов, и садись всякий на коня!» Но не поспели бы сделать то и другое
козаки, если бы Остап не ударил в самую середину; выбил фитили у шести
