Мертвые души - Гоголь Николай Васильевич (книги без регистрации txt) 📗
“Эк, Павел Иванович-то наш каков! Куш-то, куш какой сторговал!” Одно только было то, насчет чего говорили все согласно: т. е. что[это что] Чичиков был ничуть не меньше, как миллионщик. Уважение к нашему другу возросло до нельзя. Встречаясь с ним, иначе и не говорили, как только: “Батюшка Павел Иванович, сколько лет, сколько зим мы с вами не видались”, позабыв, [Вместо “позабыв”: несмотря на то] что накануне просидели до петухов за вистом. На улице, в которой он жил, начали беспрестанно попадаться квартальные благородной наружности и каждый день заставляли подметать под его окнами[под их окнами] пыль, так что герой наш даже кашлял от их услуг. Он такую приобрел с этих пор народность, что иначе и не называли его, как Павлом Ивановичем, как будто фамилии у него вовсе не было. И часто жандарм при разъезде, [Жандарм проезжая] провозгласивши…[Конец страницы. Дальше обрыв текста. ]
своим подбородком, который был совершенно круглый. Он говорил часто своим приятелям и знакомым: “Вот посмотрите, какой у меня подбородок, совсем круглый, как будто яблоко”.[яблоки] Скоро после бритья он имел также обыкновение гладить себя рукою по щеке, любуясь ее гладкостью и мягкостью. Мысль о том, что он сделал эти победы своею красотою, ему была не неприятна, [ему была приятна, несмотря на всю [его] скуку этих преследований] хотя он и находился в чрезвычайном беспокойстве от [всех этих] преследований, и потому очень естественно, что он, наконец, обратился совершенно[что помышления его наконец обратились совершенно] к туалету — как бы показаться более интересным на вечеринке. — Много поэтов, широких кистью, глубоких и великих, занимались описанием убранства и костюма своих героев. В старину Гомер, позже Сервантес, Вальтер-Скотт и Пушкин любили живописать туалеты. Очень знаю, что читателю хотелось бы страшно видеть, как Чичиков наденет фрак брусничного цвета с искрой и станет умываться. Но просто не хочу говорить об этом. Я теперь решительно без всяких чинов и церемоний. Было время, когда и я старался[и я, несмотря на неповоротливость, глядел в глаза и старался] угадывать желания тех, с которыми[перед которыми] мы привыкли быть до приторности учтивыми. А теперь, как унесло меня море из нашей просторной империи, всё благоговение, которое питалось в душе к разным правителям канцелярий и многим другим достойным людям, [Вместо: “правителям канцелярий ~ людям”: правителям канцелярии и министрам] испарилось совершенно. Теперь и кланяться не умею. [Я состарелся, ] Нет той гибкости в костях, которую сохраняют в своем хребте до глубокой старости многие дельные и деловые люди. Я упрям, не хочу видеть тех физиогномий, которые мне не нравятся. [а. физиогномий, на которые нужно плевать, несмотря на все их декорации, как бы они ловко ни шаркали ногою; б. физиогномий, при которых приходит мысль о плевательнице] Кому не говорю дружеского ты, тот не подходи ко мне! По этому самому читающий меня не должен обижаться, если я с ним запросто и скажу ему[ему даже] ты. Первый приятель автора есть его читатель. Словом вы называют всех [подлецов], отправляют ли они должность низких доносчиков, или уже выбрались в люди и начинают даже производить [подлый] род свой от древних фамилий, — их всех называют вы. Но если рассмотреть это вы в микроскоп, то можно видеть, что это вы есть не что другое, как чистая оплеуха. Итак, будь лучше ты, нежели вы, веселый и прямодушный читатель мой. Я с тобою совершенно без чинов, и вместо того, чтобы рассказывать, как герой наш одевался, беру тебя за руку и веду прямо на бал к губернатору. Хотя, может быть, тебе и некогда, и давно уже пора итти в департамент, или ждут тебя на разводе, и бригадный командир распекает тебя заочно, или, может быть, любезный друг, ты и сам уже бригадный командир, завелся брюхом, величиною в самовар, в котором варят кадетам чай, и готовишься покрикивать перед фронтом так, что будут дребезжать окна на площади. Несмотря на всё это, беру тебя за руку и веду на бал. Что ж делать? Таковы преимущества автора. Конечно, тебя немножко пораспекут. Но автору всегда лестная честь, когда за него кого-нибудь пощелкают.
Очень хорошие бывают иногда ридикули у купчих, у многих помещиц, [а. Очень хорошие бывали когда-то ридикули у купчих, и теперь даже бывают у многих помещиц тоже; б. Очень хорошие ~ у купчих. Весьма недурные [еще] [тоже] и у многих помещиц] живущих в разных уездах и губерниях. Они сшиваются из лоскутиков в виде треугольников. Купчиха шьет их из всех возможных ситцев, [Вместо: “в виде ~ ситцев”: в виде треугольников из всех возможных ситцев, ] какие только были проданы в лавке мужа купчихи. Помещица же достает у своих приятельниц и берет[Помещицы ж достают у своих приятельниц и берут] с них заранее обещание прислать, когда те будут делать себе новое платье, лоскутик ситца. Из этих лоскутиков строится ридикуль. А на этот ридикуль был похож бал, особенно при первом на него взгляде. Рассматривать в первые полчаса появляющиеся на бале лица так же приятно, как перевертывать листки альбома: на каждой странице разнообразие. И в самом деле, [Вместо “Рассматривать ~ деле”: Не любил вообще никаких балов ни теперь, ни прежде этот автор, который пишет эти строки. Но рас сматривать в первые полчаса [приезжа<я>] новые лица — это всегда доставляло приятное занятие. Гораздо даже приятнее, чем перевертывать листки альбома. И в самом деле] каких нет лиц на свете. Что ни рожа, то уж, верно, на другую не похожа. У того исправляет должность командира[играет роль ко<мандира?>] нос, у другого губы, у третьего щеки, распространившие свои владения даже на счет глаз, ушей и самого даже носа, который через то кажется не больше жилетной пуговицы; у этого подбородок такой длинный, что он ежеминутно должен закрывать его платком, чтобы не оплевать. А сколько есть таких, которые похожи совсем не на людей. Этот — совершенная собака[Вместо “А сколько ~ собака”: Этот весь похож на собаку] во фраке, так что дивишься, зачем он носит в руке палку; кажется, что первый встречный выхва<тит>
<ВТОРАЯ РЕДАКЦИЯ>
Пока[Между тем как] приезжий господин осматривал свою комнату, внесены были его пожитки. [Большой] Чемодан из белой кожи несколько потемневший, который тащили[Далее было: кучер Сели<фан>] вдвоем кучер его Селифан, низенький, дюжий человек в тулупе и лакей Петрушка, малый лет тридцати, чрезвычайно[Петрушка человек отчасти] сурьезный в широком коричневом сертуке, как видно с барского плеча, [Далее было: а. и с несколько крупными чертами лица, особенно губами и носом; б. с <1 нрpзб.>несколько крупными] малый лет тридцати, очень сурьезный, с крупными губами и носом… После чемодана внесен был небольшой ларчик, портфель зеленого сафьяна, сапожные колодки и завернутая в синюю [сахарную] бумагу жареная курица. — Когда всё это было внесено и кучер Селифан принялся возиться около лошадей и в конюшне, а лакей Петрушка стал устроиваться в маленькой передней [очень] [совершенно] темной конурке, куды уже успел принести свою [душистую] шинель, которая имела свой особенный запах [узелок] и мешок с туалетом [который он] имевший тот же самый запах так что всякой нашедший без сомнения [сейчас бы его] доставил бы ему в собственные руки. Тут же он приладил трехногую кровать <с>тонким как лепешка и вовсе не эластичным <тюфяком?>А приезжий господин приказал проводить себя в общую[Весь этот отрывок, относящийся к первой главе, написан на отдельном листке, вклеенном в начале рукописи. ]
