Западный берег Коцита - Савицкий Дмитрий Петрович (читать книги онлайн полностью без регистрации .txt) 📗
Облако, жалкое скопление паров, загородило июльское солнце. Рухнули стены и колонны, растаяли контрфорсы, вместо торжественной, органом гудящей, архитектуры, осталась висеть лишь легкая пыль.
Я прошлялся с ними неделю. Двухкомнатная квартира в Пасси выглядела, как склад. Натан охамел. Он тыкал пальцем в то и это. Любой, проживший в Штатах полтора года китаец, мог просечь его акцент. Судя по всему, у него сдавали нервы, играло очко. Вечером в ресторане он заказывал улиток да лягушек, из чего, по его мнению, иисключительно и состояла французская кухня.
Муха был тих, его мрачный юмор терял последние просветы. Я выбирал вино. Так как Американский Экспресс все еще крутил колеса, гарсоны кивали с одобрением - вино я выбирал с любовью. Воздушная зыбкая идея, зародившаяся в эти дни, уплотнялась. Я и сам начал шастать глазами по витринам, примеряя твидовый пиджак, любуясь компактным стереокомбайном.
Пожалуй, если бы и у меня был бы шанс отовариться на карту, я мог бы проскочить осень и наплевать на зиму. Два дня шопинга решили бы все проблемы. Я знал, что мне было нужно: от книг до пластинок и, если бы можно было куда-нибудь сплавить Натана, вдвоем с Мухой мы отстрелялись бы в два счета.
Я сводил их на Пигаль, показал пигалиц, протащил по Сэн-Дени.
Пора блядям делать электронные вставки, врезки, - грустно мечтал Муха, как в уличных банках. Чтобы можно было заряжать карту.
Они собирались на уик-энд в Германию. Соuр de Force. Я предупреждал, что боши отличаются от лягушатников в знании Шекспира. Натан страдал животом. Муха вычислял, как бы перебраться назад в Европу.
Найди мне девицу, - просил он. - Для фиктивных оплаченных отношений. Но тоже, чтоб всё же не страшнее атомной войны была...
Как вы будете через таможню в Штатах пробираться? - интересовался я.
Без проблем, - Натан объедался вальюмом, - еще никто не залетал.
- Мы будем первые, - вздохнул Муха.
Я уехал к друзьям в деревню на уик-энд. Я был выпотрошен этим визитом теней прошлого, перекособочен, растерян... Сколько раз я говорил себе никаких дел, никаких контактов с одноплемениками, никаких попоек и никаких гулянок:
Боже!... Ни свежий лесной воздух, ни тишина, о которой я так мечтал в Париже, ни внимание чуткоглазой Жанны, ни тактичные разговоры с Жаком не успокоили меня. Я лежал посредине залитой теплым лунным светом ночи, и со всех сторон на меня надвигались расцвеченные витрины. Белый плащ размахивал пустыми рукавами, черный шарф мяукал котом, перчатки и галстуки, рубашки и подштаники скользили вдоль светящейся пустоты. Чушь, конечно, безумная чушь, мог без всего этого спокойно прожить... Но это было как во сне - идти через череду бесконечных магазинов и брать что угодно:
Их не арестовали, их не допрашивали, даже не повысили голос, но Виза в городе Мюнхене сгорела. Просто попросили зайти попозже, так как телефонная линия с банком была занята, а пластик МакЛавского попросили оставить.
Ничего, - вздыхал Натан, еще более похудевший, с еще удлинившимися ресницами и провалившимися глазами, - мы свой пятилетний план выполнили. Можно расслабиться.
Мы сидели на террасе кафе в Пале-Руаяль. Все было как на картине Моне. Жирный солнечный воздух. С радужными пятнами. Воздух со сливочными сгущениями. Шуршали платья дам. Бегали дети в аккуратных костюмчиках. Ползали в песочнице упитанные карапузы. На голубой скатерти, в тени зонта, в рюмке кира утопла пчела. Человек в котелке и с тростью вышел из прошлого века, прошел мимо нашего столика, обдал запахом плесени и, во тьме аркады, исчез. Мир медленно размывало. Словно на стекло объектива дышало разгоряченное дитя.
Я взмок. Все мы были слегка взмокшие. Два гигантских пакета от Кензо уткнулись в колени пустому креслу. Я снял пиджак, повесил на спинку стула. Народ фланировал за нашими спинами: мидинетки, хорошо одетые безработные, туристы, искатели приключений. Я чувствовал, что страница моей жизни, прилипла к предыдущей и не переворачивается.
Господа, - сказал я, наконец, фальшивым голосом, - хоть я и знаю, что вы притомились, у меня есть предложение. Я хочу вступить в дело:
Натан кисло посмотрел на меня. Муха попытался проснуться. - Я отдаю вам свою Визу в обмен на два дня шопинга в Париже. Вы делаете что угодно в Нью-Йорке, я же набираю товара впрок и умолкаю как сверчок до первого снега...
Натан засунул мизинец под верхний резец и закатил глаз.
Надо подумать, - зевнул Муха, - извини...
- "Нада" по-испански - ничего, - пробормотал Натан.
:. Жмурик денег стоит, - вспомнил я, ни к селу ни к городу, формулу жизни Мухи; прошлое накатывало без спросу горячими волнами.
Дело было в столице мира, Москве. "Только дурак думает, что с мертвого нечего взять...", уверял Муха. "Малый в полном порядке, говорили в те времена про него, любой гроб достать может."
С гробами в столице было плохо. Можно было подобрать для карлицы или гиганта, но человек среднего роста помирал весь в сомнениях: во что положат? Где тару возьмут? Конечно, для людей со связями проблем не существовало: лакированные крышки, пурпурное нутро, подушечка, чтобы шея не затекала - лежи не хочу...
И в то время, как важный покойник с серебряным рублем под языком уже плыл через Стикс, он же Лета, бедолага, не успевший заручиться связями перед смертью, тух где-нибудь в красном уголке под вой родственников, бессильных перед лицом официального рока.
Выходило, что и на том свете номенклатура делала нос пролам и внештатным интелям. Этим несчастным и спешил на помощь Муха. Не за бесплатно, конечно. Бесплатно в Союзе работают только генсеки и диссиденты.
Общая картина выглядела так: пока родственники усердно скорбят в мраморном зале, напуганные больше тем, что и самим когда-нибудь придется лежать на цветочной грядке в парадном костюме, чем временным расставанием с драгоценным перемещенным лицом, юноша с черной повязкой на рукаве скорбно бубнит официальную скороговорку перед поставленным на платформу лифта гробом. Инвалиды-музыканты, все с картины Брейгеля-старшего, привычно тянут жилы из Шопена. Падает в обморок чья-нибудь беременная племянница. Снаружи моросит дождь или идет снег.
Наконец, старик-геликонщик стучит три раза в пол деревянной ногой, подсобные рабочие в курилке бросают карты, оркестр придурков переходит на оглушающую скорбь, гроб закрывается крышкой и опускается в жуткую преисподнюю. В печь - думают родственники. Тем временем в нижнем зале идет слаженная работа. Подсобные Персефоны, ударники инфернального труда, вытряхивают Иванова из гроба, аккуратно собирают цветы и раздевают беднягу. Габардиновый костюмчик, часы марки Победа, серебряный портсигар от товарищей по службе, колечко с камушком, выходные штиблеты - вот обычно и весь улов.
- Но некоторым, - рассказывал в то время ясноглазый и розовощекий Муха, как фараону кладут в гроб любимые вещи. Кому золотую чарку с эмалевым Кремлем, кому коллекцию почетных грамот на растопку, а одному чудаку сунули под голову спидолу - Голос Америки, что ли, с того света слушать? Попадаются и аккордеоны, альбомы фотографий, кубки за первое место по метанию диска, гитары, сторублевки, грузинские кинжалы, запечатанные письма в высшую в буквальном смысле инстанцию:
Цветы шли на рынок. Вещи - скупщику в комиссионный магазин, гроб задерганному дяде, ожидающему где-нибудь на задворках третий день. Ясно, что гробы стояли частенько под цветами побитые, как паромы...
- Покойник же поступает в печь голым, как и родился. Что справедливо, - не забывал добавить Муха.
В те времена не только гробы были дефицитом в стране. Дефицитом была колбаса, сапоги, шапки, книги, соски - нет смысла перечислять. Иногда давали сапоги. Выстраивалась очередь. Иногда - Бодлера. В последний раз давали Америку. Муха взял. Взял и Натан. Меня оделили Парижем. Учили же нас в детстве: дают - бери, бьют - беги...
- Слушай, - переместился я в Пале-Руаяль, - а что вы в пересменок в крематории внизу толкались, грелись, что ли?
