Том 1. Тяжёлые сны - Сологуб Федор Кузьмич "Тетерников" (е книги .txt) 📗
— Гм, а где невеста?
— Невесту найдем, почтеннейший: были бы женихи, а невестой Бог всякого накажет, — такая наша жениховская линия.
— Что ж, присмотрели купеческую дочку?
— Зачем непременно купеческую?
— Ну, мещанскую, что ли?
— Зачем же мещанскую? При наших приятных талантах, да при наших усиках мы и настоящую барышню завсегда прельстить можем, — пройдем козырем, сделаем злодейские глазки, — и клюнет.
— Ну, брат, гни дерево по себе, — со злым смешком сказал Андозерский.
Актер сделал лицо приказчика из бытовой комедии:
— Помилуйте, господин, напрасно обижать изволите. И мы не лыком шиты. Чем мы не взяли? И ростом, и дородством, и обращением галантерейным, да и в темя не колочены. Нет уж, сделайте милость, дозвольте иметь надежду.
— По чужой дорожке ходишь, чужую травку топчешь, — смотри, как бы шеи не сломать.
Актер сделал глупое лицо из народной пьесы, расставил ноги, тупоумно ухмыльнулся и заговорил:
— Ась? Это, то ись, к чему же? То ись, к примеру, невдомек маненечко. Вот, дяденька, обратился он к Гуторовичу, старику актеру на комические роли, — барин серчает, ни с того ни с сего, ажно испужал. Чем его я огорчил? Ей-ей, невдомек.
Морщинистое, дряхлое лицо Гуторовича сложилось в гримасу, которая должна была изобразить смиренную покорность подвыпившего мужичка, и он залопотал, помахивая головою и руками по-пьяному и показывая черные остатки зубов:
— А мы, Виташенька, друг распроединственный, песенку споем, распотешим его высокое— благородие, судию неумытного.
— А и то, споем, старче.
Андозерский пробормотал что-то неласковое и отошел от стола. Пожарский и Гуторович обнялись и запели притворно-пьяненькими голосами, пошатываясь перед столом:
Актёров окружила компания подвыпивших мужчин. В середину толпы замешалась развеселая жена воинского начальника; она выпила две рюмки водки с юным подпоручиком, за которым ухаживала. Всем было весело. Гуторович для увеселения зрителей изображал некоторых лиц здешнего общества в интересные моменты их жизни: врача Матафтина, как он осматривает холерных больных на почтительном расстоянии и трепещет от страха; — спесивого директора учительской семинарии Моховикова, как он с неприступно-важным видом и со шляпою в руке расхаживает по классам; — Мотовилова, как он говорит о добродетели и проговаривается об украденных барках; — Крикунова, как он молится, и потом, как дерет за уши мальчишек.
— Вот черт-то! — восклицал Баглаев, — животики надорвешь.
Все это наконец до невыносимости опротивело Логину. Ушел. Гуторович мигнул на него веселой публике, изогнул спину и зашептал:
— Экая беда, — прямо по земле ходить человеку приходится. Пьедестальчик, хоть махонький, а то ведь так же нельзя, господа.
«Господа» радостно захохотали.
Логин вошел в одну из гостиных, где слышался звонкий смех барышень.
«И здесь, наверно, встретится что-нибудь пошлое», — пришло ему в голову.
Увидел Андозерского, — тот успел чем-то насмешить девиц. Среди барышень была Клавдия. Кроме Андозерского, здесь не было других мужчин. Логину показалось, что Андозерский смутился, когда увидел его: круто оборвал бойкую речь. Глаза барышень обратились к Логину, веселые, смеющиеся. Клавдия смотрела задорно; что-то враждебное светилось в глубине ее узких зрачков, и злобно горели зеленые огни ее глаз. Она сказала:
— Мы только что о вас, Василий Маркович, говорили.
И слегка отодвинулась на стуле, чтобы Логин мог сесть на соседний стул, который раньше был прикрыт складками ее юбки.
— Легки на помине! — весело сказала маленькая кудрявая барышня с лицом хорошенького мальчика.
— Любопытно, что интересного нашлось сказать обо мне, — лениво молвил Логин.
— Как не найтись! Вот Анатолий Петрович рассказывал…
— Ну, это шутка, — заговорил было Андозерский.
Клавдия удивленно посмотрела на него. Андозерский сконфуженно повернулся к подошедшей служанке и взял апельсин. Он сейчас же подумал, что апельсин велик и что напрасно было брать его. Ему стало досадно. Клавдия спокойно продолжала:
— Рассказывал, что члены вашего общества должны будут давать тайные клятвы в подземелье, со свечами в руках, в белых балахонах, и что им будут выжигать знаки на спине в доказательство вечной принадлежности. А кто изменит, того приговорят к голодной смерти.
Логин засмеялся коротким смехом. Сказал:
— Какая невеселая шутка! Что же, впрочем, мысль не дурна: одну бы клятву следовало брать, хотя почему ж тайную? Могла бы это быть и явная клятва.
— Какая же? — спросила Клавдия.
— Клятва, — не клеветать на друзей.
— Ну вот, я ведь шучу, — беспечно сказал Андозерский.
— Заешьте клевету сладким, — сказала Клавдия.
Указала Логину на девушку, которая держала перед ним поднос с фруктами.
Логин положил себе на блюдечко очень много, без разбору, и принялся есть. Тонкие ноздри его нервно вздрагивали.
В соседней гостиной тихо разговаривали Мотовилов и исправник. Мотовилов говорил:
— Шибко не нравится мне Логин!
— А что? — осторожным тоном спросил Вкусов.
— Не нравится, — повторил Мотовилов. — У меня взгляд верный, — даром хаять не стану. Поверьте мне, не к добру это общество. Тут есть что-то подозрительное.
— Сосьете, енондершиш, — меланхолично сказал Вкусов.
— Поверьте, что это только предлог для пропаганды против правительства. Надо бы снять с этого господина личину.
— Гм… посмотрим, подождем.
— Он, знаете ли, и в гимназии положительно вреден. К нему ученики бегают, а он их развращает…
— Развращает? Ах, енондершиш!
— Своею пропагандой.
— А!
Хитрое и пронырливое выражение пробежало по лицу Мотовилова, словно он внезапно придумал что-то очень удачное. Он сказал:
— Да я не поручусь и за то, что он… кто его там знает; живет в стороне, особняком, прислуга внизу, он наверху. У меня сердце не на месте. Вы меня понимаете, вы сами отец, ваш гимназист — мальчик красивый.
— Да вы, может быть, слышали что-нибудь? — спросил Вкусов с беспокойством.
— Не слышал бы, так не позволил бы себе и говорить о таких вещах, — с достоинством сказал Мотовилов. — Поверьте, что без достаточных оснований, понимаете, — вполне достаточных! — я бы не решился…
— О чем шушукаетесь? — спросил подходя Баглаев. Мотовилов отошел.
— Да вот о Логине говорим, — печально сказал исправник.
— А! Умный человек! Надменный! Все один! Он, брат, нас презирает, и за дело; мы свиньи! Впрочем, он и сам свинья. Но я его люблю, ей-богу, люблю. Мы с ним большие друзья — водой не разольешь,
Вкусов задумчиво смотрел на него тусклыми глазами, покачивал головою и шамкал:
— Се вре! Се вре!
Глава шестнадцатая
Логин искал, куда бы поставить опорожненное блюдечко, и забрел в маленькую, полутемную комнату. Тоскующие глаза глянули на него из зеркала. Досадливо отвернулся.
— Дорогой мой, какие у вас сердитые глаза! — услышал он слащавый голос.
Перед ним стояла Ирина Авдеевна Кудинова, молодящаяся вдова лет сорока, живописно раскрашенная. У нее остались после мужа дочь-подросток, сын-гимназист и маленький домик. Средства были у нее неопределенные: маленькая пенсия, гаданье, сватанье, секретные дела. Одевалась по-модному, богато, но слишком пестро (как дятел, сравнивала Анна). Бывала везде, подумывала вторично выйти замуж, да не удавалось.
— Что ж вы, мой дорогой, такой невеселый? Здесь так много невест, целый цветник, одна другой краше, а вы хандрить изволите! Ай-ай-ай, а еще молодой человек! Это мне, старухе, было бы простительно, да и то, смотрите, какая я веселая! Как ртуть бегаю.
