Тарас Бульба (иллюстрации Кукрыниксов) - Гоголь Николай Васильевич (мир бесплатных книг TXT) 📗
воскликнул в душевной немощи:
– Батько! где ты! Слышишь ли ты?
– Слышу! – раздалось среди всеобщей тишины, и весь миллион народа в
одно время вздрогнул.
Часть военных всадников бросилась заботливо рассматривать толпы народа.
Янкель побледнел как смерть, и когда всадники немного отдалились от него,
он со страхом оборотился назад, чтобы взглянуть на Тараса; но Тараса уже
возле него не было: его и след простыл.
XII
Отыскался след Тарасов. Сто двадцать тысяч козацкого войска показалось на
границах Украйны. Это уже не была какая-нибудь малая часть или отряд,
выступивший на добычу или на угон за татарами. Нет, поднялась вся нация,
ибо переполнилось терпение народа, – поднялась отмстить за посмеянье прав
своих, за позорное унижение своих нравов, за оскорбление веры предков и
святого обычая, за посрамление церквей, за бесчинства чужеземных панов, за
угнетенье, за унию, за позорное владычество жидовства на христианской
земле – за все, что копило и сугубило с давних времен суровую ненависть
козаков. Молодой, но сильный духом гетьман Остраница предводил всею
несметною козацкою силою. Возле был виден престарелый, опытный
товарищ его и советник, Гуня. Восемь полковников вели двенадцатитысячные
полки. Два генеральные есаула и генеральный бунчужный[[42]] ехали вслед
за гетьманом. Генеральный хорунжий предводил главное знамя; много других
хоругвей и знамен развевалось вдали; бунчуковые товарищи несли бунчуки.
Много также было других чинов полковых: обозных, войсковых товарищей,
полковых писарей и с ними пеших и конных отрядов; почти столько же,
сколько было рейстровых козаков, набралось охочекомонных и вольных.
Отвсюду поднялись козаки: от Чигирина, от Переяслава, от Батурина, от
Глухова, от низовой стороны днепровской и от всех его верховий и островов.
Без счету кони и несметные таборы телег тянулись по полям. И между
теми-то козаками, между теми восьмью полками отборнее всех был один
полк, и полком тем предводил Тарас Бульба. Все давало ему перевес пред
другими: и преклонные лета, и опытность, и уменье двигать своим войском, и
сильнейшая всех ненависть к врагам. Даже самим козакам казалась
чрезмерною его беспощадная свирепость и жестокость. Только огонь да
виселицу определяла седая голова его, и совет его в войсковом совете дышал
только одним истреблением.
Нечего описывать всех битв, где показали себя козаки, ни всего постепенного
хода кампании: все это внесено в летописные страницы. Известно, какова в
Русской земле война, поднятая за веру: нет силы сильнее веры.
Непреоборима и грозна она, как нерукотворная скала среди бурного, вечно
изменчивого моря. Из самой средины морского дна возносит она к небесам
непроломные свои стены, вся созданная из одного цельного, сплошного
камня. Отвсюду видна она и глядит прямо в очи мимобегущим волнам. И
горе кораблю, который нанесется на нее! В щепы летят бессильные его
снасти, тонет и ломится в прах все, что ни есть на них, и жалким криком
погибающих оглашается пораженный воздух.
В летописных страницах изображено подробно, как бежали польские
гарнизоны из освобождаемых городов; как были перевешаны бессовестные
арендаторы-жиды; как слаб был коронный гетьман Николай Потоцкий с
многочисленною своею армиею против этой непреодолимой силы; как,
разбитый, преследуемый, перетопил он в небольшой речке лучшую часть
своего войска; как облегли его в небольшом местечке Полонном грозные
козацкие полки и как, приведенный в крайность, польский гетьман клятвенно
обещал полное удовлетворение во всем со стороны короля и государственных
чинов и возвращение всех прежних прав и преимуществ. Но не такие были
козаки, чтобы поддаться на то: знали они уже, что такое польская клятва. И
Потоцкий не красовался бы больше на шеститысячном своем аргамаке,
привлекая взоры знатных панн и зависть дворянства, не шумел бы на сеймах,
задавая роскошные пиры сенаторам, если бы не спасло его находившееся в
местечке русское духовенство. Когда вышли навстречу все попы в светлых
золотых ризах, неся иконы и кресты, и впереди сам архиерей с крестом в руке
и в пастырской митре, преклонили козаки все свои головы и сняли шапки.
Никого не уважили бы они на ту пору, ниже' самого короля, но против своей
церкви христианской не посмели и уважили свое духовенство. Согласился
гетьман вместе с полковниками отпустить Потоцкого, взявши с него
клятвенную присягу оставить на свободе все христианские церкви, забыть
старую вражду и не наносить никакой обиды козацкому воинству. Один
только полковник не согласился на такой мир. Тот один был Тарас. Вырвал он
клок волос из головы своей и вскрикнул:
– Эй, гетьман и полковники! не сделайте такого бабьего дела! не верьте
ляхам: продадут псяюхи!
Когда же полковой писарь подал условие и гетьман приложил свою властную
руку, он снял с себя чистый булат, дорогую турецкую саблю из первейшего
железа, разломил ее надвое, как трость, и кинул врозь, далеко в разные
стороны оба конца, сказав:
– Прощайте же! Как двум концам сего палаша не соединиться в одно и не
составить одной сабли, так и нам, товарищи, больше не видаться на этом
свете. Помяните же прощальное мое слово (при сем слове голос его вырос,
подымался выше, принял неведомую силу, – и смутились все от пророческих
слов): перед смертным часом своим вы вспомните меня! Думаете, купили
спокойствие и мир; думаете, пановать станете? Будете пановать другим
панованьем: сдерут с твоей головы, гетьман, кожу, набьют ее гречаною
половою, и долго будут видеть ее по всем ярмаркам! Не удержите и вы, паны,
голов своих! Пропадете в сырых погребах, замурованные в каменные стены,
если вас, как баранов, не сварят всех живыми в котлах!
– А вы, хлопцы! – продолжал он, оборотившись к своим, – кто из вас хочет
умирать своею смертью – не по запечьям и бабьим лежанкам, не пьяными
под забором у шинка, подобно всякой падали, а честной, козацкой смертью –
всем на одной постеле, как жених с невестою? Или, может быть, хотите
воротиться домой, да оборотиться в недоверков, да возить на своих спинах
польских ксендзов?
– За тобою, пане полковнику! За тобою! – вскрикнули все, которые были в
Тарасовом полку; и к ним перебежало немало других.
– А коли за мною, так за мною же! – сказал Тарас, надвинул глубже на голову
себе шапку, грозно взглянул на всех остававшихся, оправился на коне своем и
крикнул своим: – Не попрекнет же никто нас обидной речью! А ну, гайда,
хлопцы, в гости к католикам!
И вслед за тем ударил он по коню, и потянулся за ним табор из ста телег, и с
ними много было козацких конников и пехоты, и, оборотясь, грозил взором
всем остававшимся, и гневен был взор его. Никто не посмел остановить их. В
виду всего воинства уходил полк, и долго еще оборачивался Тарас и все
грозил.
Смутны стояли гетьман и полковники, задумалися все и молчали долго, как
будто теснимые каким-то тяжелым предвестием. Недаром провещал Тарас:
так все и сбылось, как он провещал. Немного времени спустя, после
вероломного поступка под Каневом, вздернута была голова гетьмана на кол
вместе со многими из первейших сановников.
А что же Тарас? А Тарас гулял по всей Польше с своим полком, выжег
восемнадцать местечек, близ сорока костелов и уже доходил до Кракова.
Много избил он всякой шляхты, разграбил богатейшие земли и лучшие
замки; распечатали и поразливали по земле козаки вековые меды и вина,
сохранно сберегавшиеся в панских погребах; изрубили и пережгли дорогие
сукна, одежды и утвари, находимые в кладовых. «Ничего не жалейте!» –
