Камешки на ладони - Солоухин Владимир Алексеевич (книги читать бесплатно без регистрации .txt) 📗
И вот начинается перед началом вечера легкое препирательство: кому когда выступать? Каждый старается поставить себя в наиболее выгодные, выигрышные условия. За счет кого, чего? За счет других выступающих, разумеется. Пусть они оказываются в слабых позициях, а не я.
А как же доброжелательство, дружба?
В дореволюционной России елка наряжалась не к Новому году, а к рождеству. Одни мои московские друзья сохраняют эту традицию. Кроме всего прочего это оказалось очень удобным даже и в бытовом отношении. Все мы знаем, что творится с елками перед Новым годом, каково достать елку, в каких очередях надо за ней отстоять, сколько нужно помыкаться, прежде чем станешь обладателем новогодней елки.
И вот граждане, проводив Новый год, начинают елки постепенно выбрасывать. Рождество, как известно, 7 января. Моим друзьям остается только зайти в любой двор и выбрать елку ло своему вкусу.
Привозят нас, делегацию московских писателей, в гости в какой-нибудь район (совхоз, колхоз). И что же начинается в первую очередь? Секретарь райкома (председатель, директор) начинает вроде бы даже отчитываться: продукции произведено столько-то, дохода получено столько-то, накоплений столько-то, надои такие-то, центнеров столько-то, телевизоров столько-то… Прилично ли перед гостями с первых же слов эдак-то вот хвалиться? Это все равно что в дом пришли гости, хозяин им в первую очередь: зарплата у меня такая-то, премиальных я получил столько-то, две почетные грамоты, член месткома, дочь моя пятерок получила столько-то… Но привыкли, как будто так и надо.
Говорим все время о бывшей России как стране сплошной неграмотности, темноты и невежества. Как будто грамотность только в том, чтобы знать буквы алфавита и уметь что-нибудь прочитать и что-нибудь нацарапать на бумаге. Ведь было полно умельцев, мастеров своего дела. Разве столяр-краснодеревшик, изучивший все тонкости дерева, разве чеканщик по серебру, разве плотник, умевший срубить Кижи, разве пчеловод, изучивший все повадки пчел, разве иконописец, овладевший мастерством живописи, разве травник (травница), проникший в тайны трав, разве даже печник или горшечник, один из них складывающий печи с прекрасной тягой и прекрасно удерживающие тепло, а другой обжигающий горшки со звоном почти что фарфора, – разве все они были безграмотны в своем деле, если они были мастера высокого класса? А буквы алфавита? Тьфу. Любой дебил выучит их за неделю.
В детском садике проводится опыт. У всех детей манная каша сладкая, а у одного мало того что несладкая – соленая-пресоленая. Каждого по очереди спрашивают: какая кашка? Сладкая, сладкая, сладкая… Доходит очередь до того, у кого соленая. Он, поддавшись потоку, «террору среды» (когда все говорят, как же сказать не то, что все?), тоже выдавливает из себя: «Сладкая». Ну как же! Такая-то – великая певица, такой-то – великий танцор, такой-то – великий юморист. Как же сказать иначе? Засмеют. Заплюют.
Но, оказывается, даже в детском садике находятся подопытные мальчики, которые умеют преодолеть «террор среды» и на соленое не говорят, что оно сладкое, но так прямо и отвечают: соленое.
Это – я.
Говорят, если изолировать двух муравьев, то они даже отказываются от пищи. Они, видимо, понимают, что все равно не смогут продолжить вида и обречены на вымирание. Но если изолировать достаточное количество их, то они снова становятся деятельными.
Впереди меня идут две пожилые женщины. Одна из них рассказывает другой, как она со своей семьей переехала в другую квартиру, в которой до этого жили другие люди:
– Не знаем, как и привести в порядок эту квартиру после них. В ванной – зеркало во всю стену. Ну прямо вся стена из одного зеркала. На черта оно? Придется на месте это зеркало разбивать и – в мусоропровод. Ты только подумай: в ванной во всю стену зеркало! На черта оно?
У меня был вечер в ядерном центре в Дубне. После вечера хозяева устроили ужин. Банкетику (человек на тридцать) оказал честь руководитель этого ядерного центра, крупнейший ученый современности, дважды Герой Социалистического Труда, лауреат Ленинской премии математик Николай Николаевич Боголюбов. За столом мы оказались рядом. Естественно, шли разговоры.
– Как же так? – спрашиваю я. – Еще совсем недавно в школе нас учили, что атом есть мельчайшая, последняя и неделимая частица материи. А вы ее теперь делите.
– Да еще как! – отвечает ученый. – Да, думали, что это последняя и неделимая. Заглянули, а там – каша. Стали считать, что протон (я могу напутать в названиях частиц. – В.С.) неделимая частица материи, заглянули, а там – каша. Ну, остается нейтрино. Настолько мала, что любая материя для этой частицы практически прозрачна. Сквозь земной шар она пролетает, ни за что не задевая. То есть через атомы летит, ни за что не задевая. Ну, как метеорит через Солнечную систему. И вот заглядываем, а там – каша. И если нейтрино при определенных условиях взорвется, из него может народиться галактика.
Нетрудно догадаться, какое молчание наступило за столом.
– Да, – продолжал ученый, – наш мозг не готов к восприятию этой идеи, как и многих других, до которых (парадоксально!) он сам же додумывается.
Все молчали.
Тогда, чтобы все перевести на шутку, я спросил:
– Так кто же все-таки бог по специальности-то?
– И математик…– поддержав мою шутку, серьезно ответил Николай Николаевич Боголюбов.
Наша литература в силу целого ряда обстоятельств либо обходила некоторые явления действительности, исторические моменты, либо освещала их с одной какой-нибудь стороны. А между тем время шло. Информация об этих явлениях и моментах постепенно становится достоянием нас, живущих на земле в это время, и получилось, что мы, люди, знаем о действительности больше, чем знает о ней наша литература. А главное, знаем о ней немножечко по-другому. Вот почему книгу, которая, в общем-то, впервые трогает тот или иной пласт, читать подчас не очень интересно. Я знаю об этом пласте больше, чем эта книга, она только еще трогает его, а я уже все об этом давно знаю.
Одна журналистка, автор интересных воспоминаний, написала о себе, что она не скала, а река. То есть что она течет от события к событию, от человека к человеку, от любви к любви и так далее и тому подобное.
Я бы про себя сказал, что я, оглядываясь назад на свою жизнь, вижу себя даже и не рекой, а плотом, который плывет по прихоти текущей воды.
Но почему-то и каким-то образом этот практически неуправляемый плот всегда несло по оптимальному, во всяком случае, по благоприятному курсу.
Сама жизнь Пушкина с особенным происхождением по материнской линии от Ганнибалов, с лицейской юностью, с друзьями (Жуковский, Карамзин и другие), с ранним литературным успехом и ранними ссылками, с путешествием в Арзрум, с Ариной Родионовной, с его любимыми женщинами, с женитьбой иа первой красавице России, с болдинской осенью и, наконец, с трагическим концом – вся эта жизнь Пушкина есть уже как бы законченное художественное произведение, если избегать пошловатого слова «роман», Если бы писать роман об этом человеке, не нужно было бы ничего ни убавлять, ни прибавлять – настолько все тут цельно, страстно, остроконфликтно, романтично, ярко и трагедийно…
Прозу Пушкина я люблю нисколько не меньше его стихов. «Дубровский», «Капитанская дочка», «Повести Белкина», «Путешествие в Арзрум»… Наслаждаешься самим процессом чтения, ибо все уж давно знаешь едва ли не наизусть, но что приводит в истинный восторг – так это лаконизм пушкинской прозы. Так и видно, что писатель заботился не о количестве страниц, а только о выразительности. Так и видно, что писателю платили тогда не за объем рукописи, а за произведение как таковое. «Дубровский». Страшно подумать, что это сто страничек в книге маленького формата. «Капитанская дочка» – шестьдесят восемь страниц. А сколько там всего! Какая насыщенность событиями, чувствами, психологией, характерами… Я думаю, у среднего современного писателя и «Дубровский» и «Капитанская дочка» превратились бы в пухлые тяжелые «кирпичи» по пятьсот – шестьсот страниц каждая книга.
