Т-а и-та - Чарская Лидия Алексеевна (читать книги онлайн txt) 📗

— Да… да… — подхватывают горячие голоса: — наберем еще. Будем платить… Заботиться о ней.

— А потом, по выходе ее из пансиона, сделаем ей приданое и выдадим замуж, — неожиданно заключает Тамара.

— И детей ее будем крестить, mesdames.

— И замуж их выдавать.

— Ха, ха, ха! Да нас тогда и на свете не будет! — хохочет Алеко: — третье поколение ведь это, разве одна Валерьянка будет жить еще: она так пропитана своими лекарствами, что ее и смерть не возьмет.

— Остроумно, нечего сказать, — обижается Валя.

— Mesdames, мы уклоняемся от цели, надо составить письмо.

— Да, да, скорее, как можно скорее.

Три десятка юных головок, движимых самыми благородными намерениями, склоняются над, партой Вики, за которой сама она, прикусив нижнюю губу, выводит тщательно своим ровным, мелким, словно бисер, почерком:

Затем следует текст письма.

Проходит целый час времени, пока, наконец, оно готово, написано и положено в конверт. Решено в следующий же прием передать его Сереже Баяну, который повезет его лично попечителю.

И, несколько успокоенные, институтки расходятся по своим местам.

«Биб-бом! Бим-бом»! — стонет по великопостному церковный колокол из ближайшего городского собора, и крикливо отвечают ему далекие колокола.

По коридорам, особенно нижнему, носится запах жареной картошки, постного масла и кислой капусты. Весь пост едят постное. Говеют выпускные только на последней неделе, но учатся в посту меньше обыкновенного, повторяют пройденное раньше, составляют конспекты и программы для предстоящих экзаменов. Сами учителя относятся как будто менее строго к ответам воспитанниц за последнее время. На шестой, Вербной неделе, у выпускных заканчиваются лекции. Пасха нынче поздняя, и сейчас же после праздников начнутся выпускные испытания, те самые жуткие выпускные экзамены, которые оставят неизгладимый след в институтском аттестате. В Вербную пятницу учителя даже и не спрашивают уроков. Кое-кто из них произнесет на прощанье речь. Все они советуют готовиться как можно лучше к предстоящим экзаменам.

Веселый, полный жизни и юмора француз был очень изумлен, когда перед ним на последнем его уроке неожиданно предстала взволнованная Золотая Рыбка:

— Pardon, monsieur, [27] через неделю я иду на исповедь и до тех пор вас больше не увижу, а я так виновата перед вами, — звенит стеклянный голос Тольской, и нежные щеки девушки рдеют румянцем.

— Виноваты? В чем же дитя мое? — несказанно удивлен француз, и лицо его с рыжими бачками и карие, тоже как будто рыжие, глаза смеются.

— Да, да, виновата. Вы мне поставили единицу, а я… я… — задыхаясь, пролепетала Золотая рыбка — взяла и выбранила вас вслед.

— О! — восклицает француз с патетическим жестом и теми же смеющимися глазами. — О, что за ужас! Но как же, скажите, как же вы выбранили меня?

В неописуемом волнении молчит Золотая рыбка.

— Не могу я сказать как назвала вас, ни за что.

Действительно, язык не поворачивается у Лиды Тольской произнести то слово, которым она наградила заочно веселого француза.

— Лукавый попутал… — произносит она по-русски.

— Qui? Qui? Люкав? Mais qu'est ce que c'est? [28] — хохочет уже в голос француз.

Учителя словесности после урока ловят в коридоре.

— Простите нас. Мы часто вас изводили, не готовили уроков, — говорит за всех Мари Веселовская, выступая вперед.

— Благодарю вас, — смущенно, вместо обычного «Бог простит», роняет Осколкин.

Давясь от смеха, воспитанницы несутся обратно в класс.

А в среду вечером идут просить прощения у высшего начальства. Генеральша целует все эти милые немного сконфуженные личики своих «больших девочек.» Она растрогана. Она любит их всех, знает все их недостатки и достоинства каждой из этих девушек, бесконечно близких ее сердцу. Недаром же на протяжении семи слишком лет следила она за ростом этих живых цветов, таких юных и нежных.

От «maman» идут к инспектрисе.

— Бог простит, дети, — вместо всяких ожидаемых воспитанницами нравоучений, совсем просто говорит она.

Поднимаются в комнату Скифки.

— Фрейлейн Брунс, простите нас. Мы так виноваты перед вами, — искренне срывается с уст «представительницы» Мари Веселовской.

Немка растрогана не менее начальницы. Малиновое лицо принимает багровый оттенок. В глазах закипают слезы. Редко когда так ласково говорят с ней.

Она кивает головой, не будучи в силах произнести ни слова.

Вдруг струя знакомого, нестерпимо сладкого аромата доносится до ее ноздрей, и Маша Лихачева, вместе с ее неизбежным «шипром», протискивается вперед. Ее тщательно завитые кудерьки теперь развились и беспорядочными космами падают на лицо. Всегда кокетливо причесанная к лицу девушка, сейчас менее всего думает о своей внешности. Она заметно взволнована, потрясена.

— Фрейлейн Брунс, голубушка, ангел… — говорит она, захлебываясь в своем волнении, — я прошу вас отдельно меня простить. Я так виновата перед вами, бесконечно виновата. Вы помните, я как-то спросила вас, чем кончается знаменитая Гоголевская повесть «Тарас Бульба»?

— Да… да… Помню… — ничего не понимая, роняет немка.

— А вы мне еще ответили тогда: «тем, что Тарас женился на Бульбе».

— Ну, так что же? — продолжает теряться «Скифка».

— А я еще поправила вас и сказала, что Бульба женился на Тарасе… А это все ложь: никто не женился ни Бульба на Тарасе, ни Тарас на Бульбе. Тарас Бульба это одно лицо. Понимаете? Вы русской литературы не можете знать. Вы не здешняя, вы — саксонка. А я смеялась над вами. Простите же вы меня. Я иду нынче на исповедь и прошу вашего прощения.

— Я прощаю… Прощаю… И Бог простит, только не делай завивки, — говорит Августа Христиановна, ласково проводя рукой по всклокоченной головке Маши.

В другой раз выпускные расхохотались бы над этим несвоевременным и несоответствующим ответом, но сейчас, примиренные успокоенные, выходят они из комнаты немки и под предводительством m-lle Оль направляются в церковь.

Церковь вся тонет в полумраке. Освещены лампадами лишь некоторые образа.

Институтки с молитвенниками в руках опускаются на колени, и покорные, ждут очереди исповеди. На них смотрят строгие и суровые очи угодников, кроткие — Спасителя, благие — Его Божественной Матери. И мнится им, что Неведомый, Таинственный и Прекрасный Бог незримо проходит по рядам девушек и осеняет Рукой Своей каждую склоненную над молитвенником головку…

— Каяться надо… Каяться плакать и земные поклоны до холодного пота отбивать и молиться… Все надо священнику поведать, все без утайки о Тайночке нашей. А то за грех и ересь покарает Господь. Не даром же Он, Благий и Грозный, наказует нас ныне.

Это говорит Капочка Малиновская. В полутьме церкви ярко сверкают ее глаза. На бледном лице вспыхивают яркие пятна румянца. Капочка не зря напоминает подругам о наказании свыше. Как наказание Божие приняли девушки случившееся с ними неприятное событие.

Письмо к почетному опекуну барону Гольдеру было послано с Сергеем Баяном.

Но барона не оказалось дома, он уехал за границу и не обещал вернуться до весны. Сергей Баян оставил письмо институток у лакея и поспешил с этой вестью к сестре.

Выпускные взволновались. Отсутствием почетного опекуна уничтожалась последняя возможность предотвратить назревавшую катастрофу. Присутствие Глаши в институтских стенах делалось с каждым днем все опаснее.

Об этом и думает сейчас Ника. Тревожны ее глаза, неспокойно лицо. Вдруг чьи-то тонкие руки обвивают ее шею, чьи-то исступленные поцелуи сыплются на щеки, глаза и лоб.

— Ника, Ника, простите меня, помиримся, дорогая! Неужели вы думаете, что я умышленно тогда, на Рождество, подвела вас? — и бледное взволнованное личико княжны Ратмировой, все залитое слезами, предстает перед Никой.