Наследники (Роман) - Ирецкий Виктор Яковлевич (мир книг TXT) 📗
— Просить можно о пожертвовании. О любви не просят, — говорила Карен вялым, скучающим тоном.
— Да, я знаю. Любовь приходит сама собой. Без всяких просьб, — уныло отвечал Ларсен.
— Тогда к чему все наши слова?
— Последняя попытка.
— Это достигается не словами.
— А чем?
— Долго рассказывать. И поздно. И, наконец… мне хочется спать.
— Я сейчас уйду. Дело в том, что мне хотелось поделиться с вами своей большой радостью. Но…
— Но я оказалась недостойной ее. Принимаю.
— Нет, я не это хотел сказать.
— Все равно. Так или иначе, но вы раздумали. И, пожалуй, вы правы.
— Да нет же. Вы опять-таки не угадали.
— Может быть, отложим этот разговор до завтра?
— Удивительно! Прямо удивительно, как вы нелюбопытны.
— Не всегда. Впрочем, вы правы. Да, да, я нелюбопытна.
Ларсен вздохнул. Взял со столика корку апельсина и перекусил ее стиснутыми зубами.
— Когда любишь кого-нибудь, естественно, хочешь делиться с ним своими мыслями, — сказал он, поглаживая ее ноги.
Она недовольно отодвинулась и с досадой заметила:
— Бог ты мой, как вы скучны.
— А могло быть совершенно иначе. Если бы вы хоть немного оказались ласковее. Ну, хотя бы такой, какой вы были с Магнусеном.
— Вы были бы не так скучны?
— Возможно. И даже наверное.
— Скуку носят в себе, мой друг. Магнусен при всяких обстоятельствах не бывает скучен.
— О, разумеется. Магнусен — это непревзойденный образец.
— Вам и ирония не удается сегодня.
— Спасибо за то, что только сегодня.
За стеной гудели волны. Пароход дрожал.
— Я вижу, вам очень хочется поссориться, Георг.
— Мне? Поверьте, что я пришел сюда с другой целью.
— Ваши цели, скажу откровенно, меня перестали (увы, перестали) занимать. Да у вас и нет никаких целей. Ну, какие же у вас цели?
— Вижу, вижу! Во мне уже ничего нет. Я давно заметил: для вас я пустая посуда, которую пора убрать со стола.
— Если вы это заметили…
— Я это заметил, да. Но еще не значит, что я с этим согласен. И что я сдаюсь.
— Послушайте, Ларсен, — сказала она холодным и четким голосом, слегка приподнимаясь, — не находите ли вы, что наш интересный разговор сильно затянулся?
— Это потому, что вы уже во второй раз не даете мне высказаться.
— Как, вы еще не все сказали?
Она засмеялась, но вспомнив, что ей хочется спать, искусственно зевнула. Ларсен от злости побледнел.
— Нет, я не все еще сказал, — возразил он возмущенным резким тоном. — Но вы действительно не стоите того, чтобы я вам рассказал свою тайну. Вы холодная, бесчувственная эгоистка. И кроме того, ваши мысли уже заняты. Я это отлично вижу.
— Тогда, значит, я не бесчувственная. А что касается вашей тайны, то речь, вероятно, идет о каком-нибудь предприятии. Не хотите ли вы мне рассказать о том, как вы заработали на дровах?
— На каких дровах?
— Или на перевозке дров — я уж не знаю. Словом, вы воспользовались наступившими холодами, чтобы повысить цены на дрова? И это ваша тайна?
— Какая чепуха! Уж не Магнусен ли вам насплетничал? Какой вздор! Точно я действительно занимаюсь делами. Для этого у меня немало служащих. Но наступившие холода… Представьте себе: сами того не сознавая, вы близко подошли к моей тайне. Если бы я хотел воспользоваться холодами, я бы скупил все дрова, весь уголь, всю нефть! Потому что я знал об этих холодах еще до того, как они появились. Я единственный знал об этом! Единственный во всем мире! И теперь я тоже единственный во всем мире, потому что только я знаю причину холода, как и причину появления льдов и белой медведицы.
Карен в страхе посмотрела на него: в широко раскрытых скрытых глазах Ларсена веял ветер безумия; в пересохшем горле хрипло клокотала ненависть; у рта легли злобные морщины.
— Отчего же вы не спрашиваете? — закричал он, вскакивая. — Отчего вы не спрашиваете? И это тоже неинтересно? Скучно? Бессодержательно? Говорите же!
Карен ясно почувствовала: еще одно ее слово, колючее, ироническое или просто равнодушное, — и он ударит ее или начнет душить. Она напряглась, как делала это на сцене и, поднявшись с подушки, певучим, мурлыкающим голосом проговорила:
— Вы все это знали? Действительно? Так рассказывайте же скорее. Вместо того, чтобы делать банальные упреки и мальчишески ревновать к Магнусену, надо было прямо начать… Так о чем же вы знали заранее?
Ларсен угрюмо обвел своими волчьими глазами стены и потолок, в пристальной злобе посмотрел на Карен и, не останавливаясь ни на одно мгновенье, рассказал ей все.
Он говорил с торопливым ожесточением, извергая из себя горести и восторги, свои и чужие, — в сладкой, неотгонимой надежде, что рассказ его заставит Карен посмотреть на него иными глазами («А что может рассказать о себе Магнусен?»). Но, чтобы не усложнять своего повествования (а может быть, в эти острые мгновения он и сам о многом позабыл), Ларсен упростил историю зарождения идеи, опустив некоторые отдаленные подробности — те самые, которые с восторженным шепотом любила ему рассказывать бабушка, — и с увлечением задержался на своем отце и себе.
— Теперь я еду, чтобы завершить работу своих предков, — сказал он в заключение, взвинченный собственными словами. — Там, на Флориде, меня ждут верные преданные люди, для которых я — больше, чем закон. И не пройдет года, как вы услышите, что сказочный план моего великого предка осуществился блистательно. Об этом заговорить весь мир! Весь мир!
От волнения и дрожи у него застучали зубы. Глаза его, устремленные на Карен, недвижно остановились.
— У вас есть случай, — сказал он негромким, но умоляющим голосом, — счастливый случай принять самое близкое участие в событии, которое, не сомневаюсь, войдет в историю. Как вошло в историю открытие Америки. Неужели же вы откажетесь от этого? Вы решаетесь отказаться?
Карен ничего не ответила на это. Блеск удивления, вспыхнувший в ее глазах в самом начале его рассказа, точно застыл. В эти мгновения она походила на ночную птицу, ослепленную внезапным огнем.
Он желчно усмехнулся.
— Моя бабушка рассказывала мне, что ее дед, то есть первый из Ларсенов, положивший всему начало, — вот так же, как и я теперь, ехал по морю, чтобы начать то, что я собираюсь закончить. Всю дорогу он думал только о своем плане. Ни о чем другом. И только одна вещь назойливо отвлекала его от мысли о Гольфстреме. Знаете, что это было? Это было злое, предательское легкомыслие его спутницы, его жены, которая… которая… Ну да, женщины во все времена одинаковы! Какое ей дело до того, что творится в душе ее возлюбленного? И в то время, как его мозг напрягался от решения нечеловеческой задачи, когда его душа… Ну, да что говорить! В это время она уже обдумывала со своим будущим любовником план бегства. Это тоже было на корабле. То же самое. Да, то же самое. По-видимому, у первого и последнего из Ларсенов одна и та же судьба: успех в замыслах и неудача в любви.
Он жадно глотнул немного воды, хотел было еще что-то сказать, но вдруг ощутил, что его словесное напряжение иссякло. Больше он ничего не мог сказать. Подъем кончился. Ларсен решил, что самое выгодное для него — сейчас же уйти, оставив Карен под впечатлением сказанного.
Он так и сделал: поцеловал ей руку, кивнул головой и стремительно вышел.
А очутившись у себя в каюте и перебрав в памяти произнесенные фразы (некоторые из них даже повторил — так они понравились ему), Ларсен гордо улыбнулся: собственные слова, только что отзвучавшие, неожиданно раскрыли перед ним его самого. Радостно взволнованный, он нашел в себе полновесную героическую значительность, которая тут же позволила ему установить свою непререкаемую связь с предками. Предки в неуклонном фанатизме осуществляли великую идею. Он — тоже, потому что он подлинный, настоящий Ларсен, обуреваемый той же великой идеей. Как сказочный русский богатырь Илья Муромец, он тридцать лет и три года бездействовал, чтобы незаметно для других накоплять в себе силы. И вот…
