Passe Decompose, Futur Simple - Савицкий Дмитрий Петрович (версия книг .TXT) 📗
- Мизантроп, сноб и циник, - таков был ее приговор. Причем приведенный в исполнение. No sex. В такие моменты она буквально леденела, и от нее шло не привычное тепло, а нечто пугающее, злое.
* *
Еще зимой он понял, что она была ревнива, но он не давал ей поводов для ревности. Да, он работал с профессиональными красавицами. Съемки требовали моря, солнца, экзотических пейзажей. То был Мадагаскар, Филлипины, восточное побережье Африки, Сент Морис, по крайней мере Марокко... Возвращаясь, он находил вместо обычной Дэзирэ дикого лисенка, готового кусаться по любому поводу. Но в те времена дня через два-три она приходила в себя.
Несколько раз он пробовал брать её с собой, на съемки. Но это было еще хуже. Она была подчеркнуто одна. Не приходила на ленч. Валялась днями в постели с головной болью. Падала с лестниц или заболевала какой-нибудь местной лихорадкой. Всеми силами она старалась быть несчастной, старалась заполучить его обратно, пыталась выкрасть из гарема манекенщиц.
Он взрывался. Это было так глупо, так по-идиотски примитивно... Она соглашалась с ним (Tu рensе, que je suis si bete?), кусала губы, молча рыдала, сморкалась в гостиничное полотенце. Они проводили бурное перемирие, и через два дня все начиналось сначала: Глаза, избегающие его глаз, 37 и 7, снотворное, которое она принимала в час дня, запивая бокалом шампанского, или же - ее исчезновения, начинавшиеся, как прогулки и кончавшиеся розысками на джипе в компании фальшиво усердных, явно кейфующих, местных полицейских...
Он не мог ее снимать. Она это знала. В мире мод были свои жесткие нормы. Конечно, Лиз Моли была божественной красавицей. Ее красота ошарашивала, пугала, но она не вызывала желания. На Элизабет Макби можно было смотреть часами. Наташа Кёр Ле Руа могла переменить жизнь любого мужчины, приблизившись к нему на расстояние двадцати сантиметров.
Любую из этих женщин нужно было завоевывать как город, как страну.
Но он жил без соблазнов. У него была его Дэз, и он впервые испытывал, так по крайней мере ему казалось, непривычное постоянство чувств. Возраст иногда думал он. Убывающий тестостерон - еще десять лет и к утреннему кофе добавится озноб тревоги, щекотка ужаса...
- Паранойя и навязчивые состояния, - уверял Борис,- наше единственное богатство, тайно вывезенное через советскую таможню. И добавлял, как бы неизвестно к чему: - Легко быть честным с другими... Труднее всего с самим собой.
Он попытался сделать вид, что ничего не происходит, что так всегда и было, ему казалось, что на солнце наехало небольшое облако, что нужно переждать пять минут, и небо снова будет цвета мечты. Но пять минут прошли. Прошли и пять недель. Их рай прямиком, со всей мебелью, переехал в ад. Хуже всего было то, что его студию на Турнефор затопило - прорвало трубу у соседа, и он жил у нее.
Счастливая песенка в ми-бемоль кончилась. Гремел какой-то дурной марш. Ни военный, ни похоронный, даже не пожарников, а сантехников, ассенизаторов, отловщиков бездомных кошек...
Иногда казалось, что кошмар вот-вот кончится. Он заставал её опрятной, аккуратно причесанной, молчаливой, но улыбчивой. Они шли ужинать в какой-нибудь недалекий ресторанчик. Молча ели, словами боясь спугнуть некрепкий мир. Потом, молча же возвращались, молча любили друг друга среди растерзанных простыней и разбросанных подушек.
Даже её обычные вопли, птичьи крики, которые она никогда не в силах была сдерживать, были придавлены этим ее онемением. Они засыпали обнявшись, но ночью, проснувшись от жажды и ища стакан с водой, он замечал, что она не спит, а утром, на первой же фразе она срывалась, и всё начиналось сначала.
Ремонт в его студии кончился, он перебрался к себе и, почти одновременно, Дэз опять стала Дэз. Словно вернулась из поездки. Словно в её отсутствие Агентство Двойников присылало нерадивую заместительницу, капризную злюку, провалившую вступительные экзамены в театральную школу и подрабатывающую случайными заработками...
- Ты меня прости,- сказала Дэз где-то в мае. - На меня что-то нашло. Я даже не знаю, как это назвать...
Она сделала серию анализов. Ей, а уж ему и подавно, казалось, что кошмар был гормональным сдвигом. Но результаты были нормальными и врач лишь посоветовал ей прекратить пить противозачаточное.
* *
Затем наступило то странное лето... Лил дождь. Париж отсырел, в подъезде пахло плесенью и дезинфекцией. Дэз оставила Сьянс По, не стала сдавать экзамены. Ее тошнило от политиканства, "планетарной диктатуры шестидесятилетних кретинов", и от "всеобщего макиавеллизма", как она это называла.
Отныне её интересовал Колин Уилсон, кристаллы, фактор Икс, профессор Судзуки, дервиши, Кеферстан и тайные школы суфистов. Она бредила тамплиерами, раскладывала таро, говорила о магнетизме, мечтала отправиться в Калифорнию и встретиться с Кастанедой.
Она сменила танцевальную школу: тело должно найти свой язык. Теперь этим языком были африканские танцы. Она начала полнеть. Он опять заставал ее с пачкой печенья в руке, с плиткой шоколада. Она ела механически, не глядя доставая печенье из пачки или отламывая шоколад от плитки. Затем была стажировка в Тулузе. Две недели. Он воспользовался ее отъездом и сгонял в Лос-Анжелос. Health-freaks, репортаж для "Люи".
Это было в июле. В начале сентября он стоял возле фото-стенда в магазинчике прессы на углу Ги Люссак и Бульмиша. Какой-то засаленный дядя с воспаленными глазами за толстыми стеклами очков, загородившись спиною, перелистывал третьесортный journal de cul. Ким бросил взгляд через плечо дяди (обычное розовое мясо), перелистал несколько страниц фотожурнала, поежился и, чувствуя, как вдруг заледенело лицо, как дернулся и криво встал на место мир, как зажужжал шмель в правом ухе - встряхнул головой и потянулся на верхнюю полку за номером "Kama''.
Он не помнил, как заплатил за журнал, как пересек на красный Бульмиш (хозяин журнального магазинчика, стоя на том берегу со сдачей что-то вопил ему вслед), не помнил, как нашел в Люко, в густой тени деревьев пустую скамейку. Он наскоро перелистал журнал. Не нашел. Попадались лишь идиотские объявления о мазях, улучшающих эрекцию, о китайских препаратах, после приема которых любой столетний паралитик мог осчастливить целую женскую волейбольную команду, наконец, мелькнуло название фото-репортажа "Шалунья из пригорода", а затем, на развороте, раскинувшая ноги на две страницы, плохо загримированная, с испуганным взглядом и вымученной улыбкой - Дэзирэ со свежевыбритой журавой...
Жирный голубь, переваливаясь, искал что-то под скамейкой. Невдалеке из автобуса высаживались синие военные мундиры музыкантов духового оркестра. Белокурая курносая девчушка, раскрыв рот, смотрела на сидящую на темном стволе каштана лимонницу. Крылья лимонницы моргали.
Он раскрыл журнал опять. На фотографиях помельче, снятая полтинником, Дэзирэ, изогнувшись, скрипичным ключом, плескалась под душем, сползала по атласным простыням грубо задрапированной, явно гостиничной постели и, на всех четырех, вывернув голову, гавкала в нацеленный объектив.
Он вспомнил ее неожиданно обритую мяу-мяу, турецкую шелковистость, смущение и не совсем вразумительное объяснение:
- В хамаме на улице Розье террористы развели лобковых непарнокопытных, для которых ДДТ, что твой кокаин...
Через неделю в нежных схватках она кололась, как придорожный репей...
Je ne t'aime plus!
Ступор. Ужас. Желание проснуться.
Объяснение было коротким. Да, она сделала это назло. Нет, ей не нужны были эти пять тысяч. Да, она s'envoyee en l'air с фотографом. И с его сыном тоже. И еще с каким-то типом. С типом было интереснее всего. До этого нет. Хотя... Один раз. После дискотеки. Когда он был в отъезде. Пошла в отель. Какой-то парень. Какая разница? Датчанин или швед. Отодрал, как козу. Не могла ни сесть, ни... Все равно. Все все равно. Она свободна. Он тоже свободен. Мы что, женаты?
Он попробовал ей не верить. Не получилось. Он знал, это было тривиальным самоубийством любви. Бафф! Меж глаз наповал. Я вас любил. Я вас любила. Стиснутые зубы, побелевшие губы. Вот твой пуловер. Вот твой плащ. Письма? Не беспокойся, консьержка будет пересылать.
