Подросток - Достоевский Федор Михайлович (книги без регистрации txt) 📗
Истоки столь разных по видимости, но и столь же родственных по сути своей руководящих идей Крафта и самого подростка — в том бездуховном состоянии общественной жизни, которое сам Крафт, напомню, определяет в романе так: «…все живут, только бы с них достало…» Жить идеей «постоялого двора» Крафт не способен. Другой идеи он в реальной жизни не находит. А сможет ли жить «только бы с него достало» Аркадий? Его душа смущена, она требует если и не готового, окончательного ответа, то хотя бы направляющего совета, нравственной опоры в лице живого конкретного человека. Ему духовно нужен отец. А Версилов как будто даже посмеивается над ним, не принимает его всерьез, во всяком случае, не торопится помочь ему ответить на проклятые вопросы: как жить? Что делать? Во имя чего? Да и есть ли у него самого-то какие-то высшие цели, хоть какая-нибудь руководящая им идея, хоть какие ни на есть нравственные убеждения, за которые, как говорит подросток, «каждый честный отец должен бы послать сына своего хоть на смерть, как древний Гораций сыновей своих за идею Рима». Живя по законам той среды, которая все более затягивает его, Аркадий все еще надеется на иную жизнь во имя идеи, на жизнь-подвиг. В нем все еще жива потребность подвига и идеала. Правда, Версилов излагает наконец свою заветную идею, своего рода то ли аристократической демократии, то ли демократического аристократизма, идею необходимости сознания или выработки в России некоего высшего сословия, к которому должны бы принадлежать как виднейшие представители древних родов, так и всех других сословий, совершившие подвиг чести, науки, доблести, искусства, то есть, по его разумению, — все лучшие люди России должны объединиться в единство, которое и будет хранителем чести, науки и высшей идеи. Но какова же эта идея, которую должны будут хранить все эти лучшие люди, сословие аристократов рода, мысли и духа? На этот вопрос Версилов не отвечает. Не хочет или не знает ответа?
Но может ли увлечь подростка скорее уж утопия, более мечта, нежели идея Версилова? Возможно, она и увлекла бы его — все-таки это нечто куда более высокое, чем «достало бы с тебя», «живи в свое пузо», «после нас хоть потоп», «однова живем» и тому подобные расхожие практические идеи общества, в котором живет Аркадий. Возможно. Но для этого ему бы нужно уверовать сначала в самого Версилова, как в отца, как действительно в человека чести, подвига, «фанатика высшей, хотя и скрываемой им до поры, идеи».
И вот наконец Версилов действительно раскрывается перед сыном своим, подростком, как «носитель высшей русской культурной мысли», по его собственному определению. Как сознает сам Версилов — он не просто исповедует идею, нет — он сам по себе уже есть идея. Он как личность — это тип человека, исторически создавшийся именно в России и невиданный еще в целом мире — тип всемирного боления за всех, за судьбу всего мира: «Это — тип русский, — объясняет он сыну — …я имею честь принадлежать к нему. Он хранит в себе будущее России. Нас, может быть, всего только тысяча… но вся Россия жила лишь пока для того, чтобы произвести эту тысячу».
Утопия русского европейца Версилова может и должна, по его убеждению, спасти мир от всеобщего разложения нравственной мыслью о возможности жить не для себя, но для всех — о «золотом веке» будущего. Но версиловская идея всемирного примирения, мировой гармонии — глубоко пессимистична и трагична, ибо, как сознает сам Версилов, никто, кроме него, в целом мире не понимает эту его идею: «Я скитался один. Не про себя лично я говорю — я про русскую мысль говорю». Сам же Версилов ясно сознает неосуществимость и, стало быть, непрактичность собственной идеи, во всяком случае, в настоящем, ибо и в Европе, и в России теперь — каждый сам по себе. И тогда Версилов выдвигает практическую, хотя в то же время и не менее утопическую задачу как первый шаг к осуществлению мечты о «золотом веке», задачу, которая давно уже тревожила сознание и самого Достоевского: «Лучшие люди должны объединиться».
Мысль эта увлекает и юного Аркадия. Однако и обеспокоивает его: «А народ?.. Какое же ему назначение? — спрашивает он своего отца. — Вас только тысяча, а вы говорите — человечество…» И этот вопрос Аркадия — явное свидетельство серьезного внутреннего взросления и его мысли, и его самого как личности: потому что это-то и есть — по убеждению Достоевского — главный вопрос для молодого поколения, от ответа на который во многом будут зависеть пути будущего развития России: кого считать «лучшими людьми» — дворянство, финансово-ротшильдовскую олигархию или народ? Версилов уточняет: «Если я горжусь, что я дворянин, то именно как пионер великой мысли», а не как представитель определенной социальной верхушки общества. «Верую, — продолжает он, отвечая на вопрос Аркадия о народе, — что недалеко время, когда таким же дворянином, как я, и сознателем своей высшей идеи станет весь народ русский».
И вопрос Аркадия, и ответ Версилова в романе Достоевского — возникают не случайно и имеют для обоих отнюдь не чисто теоретическое значение. Сама проблема народа возникает в романе в беседе Версилова с сыном в прямой связи с конкретным человеком — крестьянином Макаром Долгоруким. Достоевский не ставил перед собой задачу открыть новый в русской литературе тип героя. Он прекрасно отдавал себе отчет в том, что его Макар произведет не столько впечатление неожиданности, сколько как раз узнаваемости, типологической родственности с некрасовским Власом, в какой-то мере и с толстовским Платоном Каратаевым, но прежде всего — с собственным «мужиком Мареем». Художественное и идейное открытие Достоевского заключалось в ином: мужик, бывший крепостной Версилова, в романе Достоевского поставлен вровень с высшим культурным типом. И притом не просто с общей гуманистической точки зрения — как человек, но — как человек идеи, как тип личности.
Версилов — европейский скиталец с русскою душой, идейно бездомный и в Европе, и в России. Макар — русский странник, отправившийся в хождение по Руси, чтобы познать весь мир; ему вся Россия и даже вся вселенная — дом. Версилов — высший культурный тип русского человека. Макар — высший нравственный тип русского человека из народа, своего рода «народный святой». Версилов — русское порождение общемирового «безобразия», разложения, хаоса; идея Версилова и противостоит этому безобразию. Макар — живое воплощение как раз благообразия, он, по идее Достоевского, как бы носит в себе уже сейчас, в настоящем, тот «золотой век», о котором мечтает Версилов как об отдаленнейшей цели человечества.
Основное направление центральных глав романа и создается диалогом между Макаром Ивановичем Долгоруким и Андреем Петровичем Версиловым. Диалог этот — не прямой, он опосредован Аркадием, ведется как бы через него. Но это даже и не только диалог, но настоящая битва двух отцов — приемного и фактического — за душу, за сознание подростка, битва за будущее поколение, а значит, и за будущее России.
Бытовая, чисто семейная ситуация в романе имеет и иное, более широкое социально-историческое содержание. Версилов — идеолог, носитель высшей русской культурной мысли, западнического направления — не сумев понять Россию в России, пытался понять ее через Европу, как это случилось, по представлениям Достоевского, с Герценом или нравственно — с Чаадаевым. Нет, он не собирался воспроизводить в своем герое реальные черты судьбы и личности Герцена или Чаадаева, но их духовные искания отразились в романе в самой идее Версилова. В облике же или в типе Макара Ивановича Долгорукого должна была, по мысли Достоевского, воплотиться старинная идея русского народного правдоискателя. Он — именно тип, образ правдоискателя из народа. В отличие от Версилова, Макар Иванович ищет правду не в Европе, но в самой России. Версилов и Макар Иванович — это и есть своеобразное раздвоение одной русской идеи, долженствующей ответить на вопрос о будущей судьбе России: не случайно в романе у обоих одна жена, мать их как бы единого ребенка — будущего поколения. Чтобы лишь представить этот своего рода символический, а точнее — социально-исторический смысл этой «семейной» ситуации, вспомним одну чрезвычайно показательную мысль Герцена, которая не прошла мимо внимания Достоевского и художественно отразилась в романе «Подросток» :
