Грозный идол, или Строители ада на Земле (Собрание сочинений. Т. III) - Эльснер Анатолий Оттович
— Ха-ха-ха! — рассмеялся Алексей своим звонким беззаботным смехом. — Над тобою, горлинка моя, подшутили люди…
— И вот еще что…
— Ну, что?..
— Ходит к нам от вас твой дядя Парамон, и говорит он, чтобы не давали бедных невест с нашей духоборской деревни за ваших парней в замужество. «Найдем и богатых, — говорит твой дядя. — До сих пор сами женились парни по охоте, а теперь старики сами будут женить, и приказ дадим, чтобы всякий в нашем „раю“ отдавал половину урожая старцам…»
Девушка не договорила, потому что из горла юноши вырвался такой громкий, весело-счастливый, беззаботный хохот, что совершенно заглушил ее слова.
— Дядя Парамон, добрый мой дядя… ха-ха-ха!.. Грунечка моя, да ведь над тобою он подшутил…
— Теперь я вижу сама — подшутил…
Увлеченная веселостью своего жениха, Груня в свою очередь стала беззаботно смеяться, положив обе руки на плечи юноши и глядя на его лицо ласковыми глазами.
— Силком женить нас будут, как молодых ослят, и что заработали — отнимать, это как в сказке злые колдуны делают, чтобы погубить людей… Ах этот дядя… уж я его…
Юноша поднялся с места и, окрутив рукой талию своей невесты, направился с нею в сторону моря.
— Смотри, Груня моя, как у нас весело, какое приволье, какое счастье и песни кругом…
Вправо и влево от них, на ровной площадке горы — на том самом месте, где когда-то стояли на коленях два каторжника и их жены — тянулись в несколько рядов ровными линиями беленькие, чистенькие домики, по стенам которых вились виноградные лозы, прикрывая их почти до половины. На плоских крышах домиков, посреди кустов с расцветшими розами на них, бегали маленькие дети, иногда под надзором сидящих там старух. Фигуры стройных молодых женщин с серпами или граблями в руках всюду стояли в разных позах, работая в своих виноградниках, огородах или садах. С разных сторон раздавались звонкий смех и пенье, так что веселье носилось в самом воздухе, и неумолкаемое щебетанье ласточек, кружившихся черными крестиками в прозрачной синеве над домами, придавали этой картине ликующий вид настоящего Божьего сада. Впереди расстилалось безграничное море, по которому под белыми парусами носились челноки с сидевшими в них рыбаками. По всем уступам, площадкам и склонам горы зеленелись купола разнообразных фруктовых деревьев, из-под которых кокетливо и миловидно выдвигались крыши и белые стены домиков. Вправо и влево на бесконечное пространство расстилалась зеленая долина, поросшая всевозможными растениями, с возносящимися по сторонам ее горами. Среди долины и на горах, всюду виднелись фигуры крестьян в белых рубахах.
Алексей и Груня долго стояли неподвижно, любуясь открывшейся их глазам картиной.
— Да, хорошо у вас, — сказала девушка, ласковыми глазами глядя на смеющееся лицо своего жениха.
— Вот видишь, и никакого Антихриста нет между нами, а если б завелся такой, мы утопили бы его в море…
Он рассмеялся и, вдруг заметив кого-то, сказал:
— Вот идет дядя Парамон. Пойдем к нему, Грунечка.
Он повлек было за собой девушку, как та, неожиданно остановившись, вскрикнула:
— Ай, это что!
Она стояла с опущенной головой, с побледневшим лицом и глазами, устремленными на огромную, сверкающую золотистой чешуей змею, которая, изгибаясь кольцами, быстро ползла в траве.
— Змея!.. Уйдем от нее, Грунечка…
— Вот видишь! — сказала девушка, быстро отбегая от змеи вместе с Алексеем.
— Что?
— Наш старец говорит, что змея, это как бы образ вечного зла, которое всегда на земле…
— Не верю я в это, — сказал Алексей. — Ты, Грунечка, ангелочек мой, очень легковерна, если боишься, чего не бывает — какого-то зла.
— А змея — ведь она зла.
— Так она змея, а человек живет с Богом в груди — совестью… А, дядя Парамон, здравствуй, милый дядюшка!..
С последним восклицанием юноша остановился около трех идущих в ряд пожилых крестьян. Все они шли, взявшись за руки и задумчиво опустив книзу головы, и, так как они были очень высоки, притом с длинными, посеребрившимися бородами, то представляли очень величавое зрелище. Они были братья — сыновья Демьяна, который еще продолжал жить, в то время как его младший брат лежал в земле. Услышав приветствие, все трое остановились, с ласковой улыбкой глядя на юношу и его невесту. Два из них, стоящие по сторонам, — Петр и Василий, — были старики с благообразными, чисто великорусскими лицами, но третий, младший брат, которому, однако, уже было за пятьдесят лет, Парамон, представлял ужасное зрелище. Хотя он был тоже очень высок, но его тело было страшно искривлено, наподобие сука, безобразно выросшего и сухого. Между приподнятых кверху плеч, в рамке рыжих, спускающихся книзу волос, сидела страшная голова с бледным, бескровным, сразу поражающим своими острыми чертами и большими молочно-светлыми глазами лицом. Тонкий, торчащий как клюв аиста нос и острый подбородок придавали этому лицу что-то смешное и жалкое, а так как по тонким, бледно-синим и точно провалившимся губам почти всегда блуждала улыбка, — что-то таинственное и страшное, особенно когда улыбка эта убегала куда-то в рот, точно тоненькая змейка в отверстие скалы.
— Здравствуй, племянничек, здравствуй, — ответил Парамон голосом, казавшимся ласковым и добрым, и по губам его забегала улыбка. — Как совесть твоя? Так ли она светла, как Божий день?..
— Радость и веселье во мне, дядюшка, как и у тебя, думаю, и оттого это так, что совесть наша, как светлый Бог в небе.
— Ликую, ликую, племянничек! Всю жисть свою хвалу посылаю к Отцу за то, что сотворил меня… хотя кривеньким… Ничего, ликую!
На один момент тонкие губы его точно оторвались от десен и забились в беззвучном, злом смехе, в то время как голос задрожал в чувстве горечи и обиды. Никто этого, однако же, не заметил, кроме девушки, и Алексей, указывая на свою невесту, простодушно сказал:
— Вот моя Грунечка, подружка моя, говорит, что ты, дядя, хитренький.
— Я хитренький! — сказал Парамон и засмеялся, как казалось, каким-то ласкающим смехом, в то время как его молочно-светлые глаза внимательно уставились на девушку. В глубине их запрыгали какие-то светлые точки, точно искорки посреди белого дыма, и Груня, глядя на него, слегка побледнела.
— Я хитренький! — повторил снова безобразный человек, с тем же ласковым смехом глядя на своих братьев, и они стали благодушно смеяться.
— Ты, дядя, говоришь у духоборов, что мы рабы в Зеленом Раю, — продолжал Алексей притворно недовольным тоном.
Три старика снова простодушно рассмеялись.
— Жениться я не смею вот на своей Груне по своей охоте и совести, а должен спросить у вас, можно ли… на бедной девке, вот и не позволите и скажете: не смей по любви жениться, а на той женись, на кого мы укажем…
Все это было так необыкновенно в Зеленом Раю, что не только три старика начали хохотать, но и несколько проходивших с косами на плече крестьян, услышав удивительные слова, остановились и стали громко смеяться.
— Ха-ха-ха-ха!.. — громко и простодушно захохотал Парамон, поглядывая на всех поочередно и как бы находя, что на такие забавные выдумки отвечать можно только одним смехом. Впрочем, отходя с братьями от собравшейся толпы молодых крестьян, он проговорил: — Прощай, милый племянничек, и ты, невеста его. Недосуг мне теперь слушать ваши забавные выдумки. Пусть твоя Грунечка придумает еще что про меня. Расскажешь — посмеемся.
Толпа долго еще смеялась, когда Алексей стал рассказывать и о других «забавных выдумках» его невесты, а в это время три брата, идя мерными шагами и все более отдаляясь от толпы крестьян, тихо беседовали между собой, и Парамон говорил:
— Не могут люди жить без управителей и начальничков, это вы как хотите. Читал я много книг всяких, которые брал у духоборов, — священных и всяких иных о временах прошлых разных народов на земле, — и вот вижу я ясно, что никогда еще сего не было — чтобы много людей оставалось без власти. В древние времена был Божий народ — евреи, и вот что выходило: пока они послушливы были всей земной власти, Бог с небес простирал Свою руку над ними, и жили они хорошо, одолевая в единоборстве всякий иной народ. И вот еще дивно: сам Всевышний давал им Своих любимых людей, чтобы царями и судьями были, и из сего вы сами можете заключить, что и сам Царь Небесный в свободе людей видит не благо, а пагубу и безумье. Через непослушанье, гордость и иное такое прочее сделался Божий народ как бы слепым и безумным, и тогда-то пришел другой народ и сделал их рабами. Вот вам, куда повела свобода: были сынами Бога, и Он Сам беседовал с ихними пророками с небес, и сделались рабами человеков, и цепи наложили на них, и стали их бить, как скотов. Много веков прошло, а Бог не переставал гневаться: рассеял народ этот по всему миру, как овцы разбежались от пастуха по чужим загонам на растерзание волкам, значит. И находится этот народ в великом поругании у всех людей, хотя нынешние и не виноваты: правнуки они давно умерших непослушников. Вот тут-то великая тайна: Бог часто не наказывает первых безумцев, а весь гнев обрушивает на внуков и правнуков, и на всем потомстве. Боюсь я теперь очень и спать не могу по ночам вот от какой думы моей: большой грех мы, старики, берем на совесть, позволяя стольким молодым людям, и разума-то не имеющим, полагаться на одну только свою совесть и свободно жить без руководительства. Великое безумие это, потому что у иного такая совесть, что он нож вынет да в сердце старика-отца. Смотрите, милые братцы мои, как бы с нами Бог не поступил, как с евреями: дал нам мир и счастье на время — хорошо живем пока все — а на правнуков наших обрушит весь Свой гнев и разбросает Он их, как бы козлов бодливых, по всей земле… И рога собьет, и гордость их, которая учила говорить: мой Бог во мне — совесть моя. Подумайте, братцы мои, не идолопоклонство ли это сказать: совесть — Бог. Моя совесть человеческая, немощная, но, как учил нас Осип, я и говорю: поступаю не по совести, позволяя людям молодым и неразумным жить без правил, без управителей, как соколы какие на деревьях… Отвечайте, братцы милые, что скажете на все это?
