Другой ветер - Крусанов Павел Васильевич (читать книги без регистрации полные txt) 📗
После пешего подъема в гору внезапно и сразу возник перед глазами белый корпус литфондовского Дома с проветривающимся на балконе второго этажа малиновым ковром. Дежурная дама записала в журнал фамилии и выдала ключи, прикрепленные к номерованным лотошным бочоночкам. Исполатев с Шайтановым и Сяков со Жвачиным получили на разных этажах по семейному двухкомнатному номеру с кроватями, балконом, холодильником, местным телефоном, ванной без воды и письменным столом для вдохновения.
Через пять минут, оставив в номерах вещи, вновь встретились в холле первого этажа и, окрыленные мутноватым вдохновением горохового самогона, бодро направились в распластанный под ногами город.
Собственно, только тут и началась Потемкинская лестница, по ступеням которой поскакал день: пестрит не июльская, но все же людная и солнечная набережная, там и сям машут триумфальными листьями пальмы, вяло топчется очередь за живой рыбой, у пристани кистеперым реликтом застыл прогулочный катер "Леонид Брежнев" - - - безымянное кафе, лишенное окон, адским мерцанием подсвеченное, голодные приятели пьют горькую настойку "Любительская" и размышляют: стоит ли искать другое место (из закусок здесь лишь яблоки и лущеный арахис) или следует взять еще "Любительской", чтобы отбить аппетит? - - - врата ресторана "Ванда", синеблузый, вымогающий чаевые швейцар, овощной салат (витамины), шипящие колбаски "по-ялтински", водка и с рюмкой в пальцах рассуждающий Шайтанов: друзья, взгляните на эту титаническую вазу в углу и вдумайтесь - не есть ли подобная декоративная посуда предвестие поп-арта, смысловая и культурная предтеча лакированного американского штиблета, пригвожденного к холсту? - речь Алика уже наперчена нелепой массой вводных слов, к его чести, в большинстве нормативных: "это самое", "как его" и лишь изредка "на х.й" - - - зал ресторана "Восток", где Жвачин вовремя пресекает чреватую скандалом попытку Шайтанова засветить хамоватому официанту в рыжий глаз, ветчина, желтая старка, четыре жульена и снова старка, чутко колышутся лиловые занавески, магнитофон за каким-то бесом ноту за нотой вытягивает из кассеты модное в этом сезоне "Любэ" - - имперский лоск "Ореанды", Сяков, Жвачин и Шайтанов, как Сталин, Рузвельт и Черчилль, сидят на террасе отеля с бутылкой белой "Массандры", Исполатев в компании трех сеульских корейцев хвалит японский флаг: супрематический шедевр и экуменический символ плодородия, как его ни расценивай жизнедарящее солнце или брачная простыня - - - канатная дорога, в гремящей металлической кабинке тесно, кабинка неспешно плывет над цветущими деревьями и черепичными крышами, засеянными окурками и стаканчиками из-под мороженого, за городом светится зеленое море, банда ялтинских мальчишек, галдя на пыльной улице, расстреливает кабинки фуникулера из рогаток - - некая культовая архитектура на вершине горы, священнодействует над раскаленным мангалом прокопченный служитель с фиолетовыми черничинами глаз, "Весь тук - Господу, - напоминает служителю Исполатев. - Господь любит обонять тук жертв своих!" - "Зачэм нюхать? Кушай, генацвале!", несколько порций шашлыка зажаты между бумажными тарелочками, в стаканчике густо краснеет соус, Сяков, отчаянно превозмогая вестибулярное расстройство, ведет отряд сквозь кипарисовый лесок на склоне горы к литфондовскому Дому.
Потом коляска-день, совершив немыслимый подскок с переворотом, выронила Исполатева на неизвестном этаже, где в пустом холле бормотал телевизор. После Петр очутился в темной, ракушечником выложенной пещере, с трубкой междугородного телефона в руке. Номер Жли он набрал на ощупь.
Уехала? Нет, вы не знаете меня. Учились вместе в институте. Имярек. Хотел ей предложить одну работу. Ей нужно бы практиковаться в языке... Хотя бы в птичьем. И надолго? Да, вы правы, и это в каждой дочери сидит - с подругой, скажет, на неделю, а вернется недели через три и с токсикозом... Какие шутки! У меня у самого есть дети. Трое. А может меньше. В этом вы ошиблись... И басня не права... Вот что скажу вам: муравей - трудяга, хлопотун, строитель, это верно, а стрекоза, естественно, - глазаста, ветрена и с роем легких от богов идей и мыслей, это тоже верно. Так устроен мир. Да, отчего-то в муравье нет песни, а в стрекозе - желания построить муравейник. Их уравнять нельзя, их разными такими создала природа - она умней и муравья, и стрекозы, и Лафонтена. Что еще за чушь!.. Прошу простить за резкость, но зачем вы разбудили тень Фурье и тень фаланстера его? Не надо менять им род занятий, а не то трухой осядет муравейник и наполнит скрежет песню... Я же говорил - природа всех умней, она сама их роли в поколеньях поменяет. Нет, влияние мое на вашей дочери еще сказаться не могло. Я рад, что этой кратковременной беседой шлифовщика стекляшек вам напомнил - Спинозу бедного, - признаться, не читал ни строчки из него. Жетон последний... И вам всего того же.
Потом был двухкомнатный номер Исполатева и Шайтанова. На балконе, куда перенесли журнальный столик со стульями, Алик показал, как студенты биофака разделывают на своих пестринках кильку пряного посола. Вскрыв привезенную банку, он объявил:
- Лакомство российского студенчества в красные дни календаря - килька "по-черному"!
Шайтанов выудил узкую рыбешку и с размаху швырнул ее в торцевую стену балкона. От удара из кильки с писком вылетели кишки, а сама она, как серебряный плевок, расслабленно повисла на стене. Шайтанов налил в стаканы "Любительскую", снял с беленой стены закуску, выпил и, придирчиво оторвав голову, с улыбкой рыбешку проглотил. Жвачин, Сяков и Исполатев тоже взяли по кильке. С первого раза получилось только у Жвачина. Шайтанов сказал, что знавал мастеров, которым удавалось так же управляться с селедкой.
Потом пели арию варяжского гостя и ели шашлык под горькую настойку. Сяков пытался выползти из номера, чтобы познакомиться с порядочной девушкой, но заснул на паласе в прихожей. Жвачин с закрытыми глазами долго плясал на балконе какой-то кубический, под Пикассо, танец. Шайтанов без объяснений уперся лбом в холодильник. А Исполатев в странном тревожном забытьи стрекозой поднялся к черному небу, из которого звезды, как обойные гвозди, осыпались в море.
Утром, манкируя завтраком, направились за пивом, но дежурная дама бдительно свела брови:
- Кто из шестьсот седьмого?
- Мы, - беспечно сознался Исполатев.
Ему захотелось сделать этой женщине что-нибудь приятное. Он остановился у стола и принялся выкладывать на казенное стекло свои богатства: пачка "Космоса", подсохшая апельсиновая корка, связка - бряк! ключей, визитная карточка с иероглифами, карамель в затертом фантике, пробитый транспортный талон, неаппетитный кусочек копченой белужины, черепаховый медиатор, гардеробный номерок с гравировкой 17, неожиданно свежий платок, обрывок салфетки с ялтинским телефоном и припиской "Наташа", сложенные вдвое деньги, зажигалка, полиэтиленовая коньячная пробка, слюдяной клочок невиданного стрекозиного крыла, звезда, из которой вытек свет, безупречная утренняя рассеянность и горькая любовь, - словом, все, что при нем было. Выбрав карамель и звезду, Исполатев протянул дары дежурной даме:
- Это - за щеку, а это вверните в настольную лампу, - остальное рассовал по прежним местам.
- На вас - жалоба, - строго сказала дама. - Либреттист Крестовоздвиженберг, который живет в пятьсот седьмом, сигналит, что у вас всю ночь двигали мебель, громко включали магнитофон, стучали пятками в пол и бросали с балкона различные предметы - жилец не мог сочинять либретто к драматической опере "Муму".
- Но мы не двигали мебель, - сказал Сяков.
- Но у нас нет магнитофона, - сказал Жвачин.
- Неважно. - Дежурная перекатила за щекой карамель. - Если сигнал повторится, директор вас прижмет к ногтю. Имейте в виду, либреттист Крестовоздвиженберг - слишком уважаемый товарищ.
