Вишера - Шаламов Варлам Тихонович (мир бесплатных книг .TXT) 📗
– Выходи.
– Сейчас оденусь.
– Нет, выходи так.
Босой и раздетый, я стоял под двумя винтовками конвоя, сколько времени – не знаю.
– Иди назад.
Я вошел в избу. Нервный озноб бил меня до утра. Когда этап пришел в лагерь, я не жаловался. А Зайца я встретил через несколько месяцев – ввалившиеся щеки, пустые глаза, костлявые руки, неуверенные движения. Он умирал от голода и побоев.
Всё это было давно, и лучше не стало.
Тогда думали, что есть две школы следователей: одна считает, что арестованного надо оглушить немедленными допросами, длительными, тягучими угрозами, обвинениями огорошить, сбить с толку.
Вторая держится другой точки зрения.
Надо поместить арестованного в тюрьму и держать по возможности дольше без всякого допроса. Тогда воля его ослабеет, сама тюрьма разложит его, ожидание измучит. За это время можно собрать справки, всякий материал, относящийся к «человековедению». Нет, говорит другая школа. В тюрьме арестованный неизбежно встретит людей, которые укрепят его волю, и подследственный будет сильнее, чем ежели готовить блюдо быстро и горячо.
С половины тридцать седьмого года выяснилось, что в распоряжении следствия есть вещи гораздо более эффективные, чем ребяческие опусы наследников Порфирия Петровича.
Ведь признание обвиняемого – краеугольный камень всей правовой системы сталинского времени.
А его добиться чрезвычайно легко. В силу вступил «метод номер три» – применение пыток. Эта штучка справлялась со всеми – 100% действия. Эффект пенициллина.
Но была еще весна тридцать седьмого года.
Глубоко трагична судьба политической партии эсеров, которая несколько поколений подряд приносила в жертву борьбе с царизмом лучших людей России. Наследники Перовской и Желябова – люди эсеровской партии – по своим человеческим качествам были неизмеримо выше всего, что могла выдумать богатая на подвиги царская действительность в ее глубине, в ее недрах.
Бесспорно, что против эсеров был направлен главный удар самодержавия, и именно их боялся царизм больше всего.
Свержение самодержавия 12 марта 1917 года было днем окончания вековой борьбы русского общества с царизмом, с царем. Эта борьба потребовала огромных сил от всех партий, от всех слоев общества, но прежде всего и больше всего – от социалистов-революционеров.
Недаром Андреев считал лучшим днем своей жизни – 12 марта 1917 года, недаром он праздновал его в 67-й камере Бутырской тюрьмы – двадцатилетие свержения самодержавия.
Кусочки колбасы, кружка тютюнного чая, сахар, масло, разложенное на носовом платке, расстеленном на нарах, – вот и всё наше угощение в этот великий праздник Андреева.
Несмотря на огромнейшие жертвы, история пошла по другому пути, и это было трагедией политической партии.
За трагедией партии шла трагедия людей. Ни в чем не повинных стариков, поседевших на царской каторге, хватали снова, сажали в тюрьму, допрашивали, клеили провокационные «дела», только что не пытали.
Всех бывших эсеров собирали на Нарым, где они и умерли, конечно.
Александр Георгиевич не надеялся на правду. Он уезжал умирать, и единственной просьбой ко мне (если я не умру) было найти его дочь, Нину.
Кормили в Бутырках отлично. «Просто, но убедительно», по терминологии шахматных комментаторов. Хлеб с утра, шестьсот граммов пайки. Впервые здесь каждый узнал, что слово паек в действительности женского рода. Запомнить пришлось на всю жизнь.
Утром выдавался и сахар – двадцать граммов на человека, и папиросы по десятку третьего сорта типа «Ракеты». Папиросы, как объясняло тюремное начальство, – от Красного Креста. Это был единственный признак существования Красного Креста в наших политических тюрьмах – вопрос, который интересовал тогда многих. Где Е. П. Пешкова, где Виновер, ее юрисконсульт на Кузнецком мосту? Позднее мы узнали, что Виновер сам был посажен и умер где-то в лагере, что Красный Крест закрыли, а Пешкова – здравствует. Через много лет она еще «Избранное» Чирикова редактировала.
Приносили чай. Вернее, кипяток и какой-то «малиновый» напиток в пачках, напоминавший чай гражданской войны. Кипяток приносили в огромных ведерных чайниках красной меди, отчищенных кирпичом до блеска, – явно царского времени. Может быть, Дзержинскому или Бауману приходилось пить именно из этого чайника, что принесли в нашу камеру.
Утром выдавалось одно блюдо. Этим блюдом была каша – пшенная, овсяная, перловая, магар, гречневая, картофель или винегрет – с растительным маслом, по полной миске, досыта, словом.
В час был обед, и давали один суп – три дня рыбных, три мясных и один день в неделю – овощной. Мясо выдавалось в вареном виде, отдельно нарезанное, а в рыбные дни – кета, камбала. «Ложка стояла» – таким густым был суп.
Вечером в семь часов давалось всегда то же блюдо, что и утром.
Меню было составлено на неделю и не менялось – по винегрету или перловой «шрапнели» можно было узнать название дня недели не спрашивая, не подсчитывая.
Раз в десять дней камера пользовалась «лавочкой» – разрешались покупки в магазине. Можно было покупать лишь на 13 рублей в «лавочке» каждому – денежные квитанции сдавались в магазин, и через день каждый получал свою квитанцию обратно.
Предполагалось, что у арестантов нет никакой бумаги и карандашей, поэтому за день до «лавочки» коридорный надзиратель приносил грифельную доску и грифель, а вечером следующего дня брал всё обратно и передавал в очередную камеру.
За продуктами в «лавочку» ходили по три-четыре человека, с особым надзирателем. У надзирателя внутри тюремных корпусов нет оружия. Винтовки даются только на караульные вышки.
В «лавочке» бывал всегда и белый хлеб, и масло, и колбаса, и сахар.
Прикупать можно было всё что угодно, но осторожно – тюремная жизнь требует хорошей дисциплины желудка, требует, чтобы человек чуть-чуть недоедал и ни в коем случае не переедал. Прогулка – ежедневная тысяча шагов по камере – по совету Андреева, генерального секретаря Общества политкаторжан.
Чем главным можно определить, очертить первую половину тридцать седьмого года в московской тюрьме, в Бутырской тюрьме? Ведь то, что делалось в Москве, было лишь началом лавинообразного движения – того, что позднее стали называть «цепной реакцией». В Москве писались статьи «Уничтожить врага». В колымском приисковом забое уголовник поднимал железный лом над головой профессора. Что главное?
