У последней черты - Арцыбашев Михаил Петрович (серия книг .TXT) 📗
— Ой-ра! — предостерегающе сказала она, отодвигая голову. — До свиданья.
И Михайлов почувствовал себя бессильным. Злоба, доходящая до ненависти к ней, охватила его. Растерянно, страдая от желания ударить ее, схватить, смять и швырнуть на траву, он проводил ее до крыльца.
Она шла рядом, подхватив красное платье черной перчаткой, и ему казалось, что теперь она уходит навсегда.
Спустившись на одну ступеньку, Евгения Самойловна вдруг остановилась и повернула к нему улыбающееся насмешливо и лукаво лицо.
— Глупый вы, мой милый! неожиданно сказала она, отвернулась и стала спускаться с крыльца.
Смутная надежда мелькнула в голове Михайлова.
— Что… Почему?.. — быстро спросил он. Но Евгения Самойловна покачала головой.
— Ой-ра! — загадочно сказала она. — Глупый, потому что глупый!
Она звонко и вызывающе засмеялась и быстро пошла по дорожке.
Михайлов смотрел ей вслед, пока она не скрылась за калиткой. Потом вернулся и нечаянно поймал себя на досаде, что там сидит и ждет Лиза. Пресной и неинтересной показалась она ему в эту минуту в сравнении с тонкой, лукавой ушедшей женщиной.
Она стояла у зеркала и надевала шарфик. В зеркало он увидел, что щеки ее горят и глаза красны, точно она сейчас плакала.
— Лизочка! — сказал он с мгновенно пробудившимся желанием и хотел обнять ее.
— Я ухожу… — тихо произнесла Лиза, не отвечая. Но Михайлов взял из ее рук шарфик, и она не сопротивлялась. Он положил шарфик на столик и взял ее за обе руки. Руки дрожали. Она не смотрела на него.
— Ну, что с нами? — таким тоном, точно он говорил с капризным ребенком, спросил Михайлов. — Лизочка!
— Зачем вы столкнули меня с этой женщиной? — с болью произнесла она. — Что это?.. Издевательство?..
— В чем же тут издевательство? — притворяясь удивленным, спросил Михайлов. — Разве нельзя вас знакомить с моими знакомыми?.. И притом я не ожидал, что она придет…
Лиза быстро взглянула на него и отвернулась.
— Зачем вы меня обманываете?.. Это ваша… любовница…
Михайлов засмеялся.
— Чего ради… Я ее всего только с месяц знаю… Вы уж очень ревнивы. Просто знакомая… Я люблю вас!
Он ласково потянул ее за руки, но Лиза сопротивлялась. Ее легкое красивое тело изгибалось со слабым усилием.
— Это неправда! — сказала она, но голос ее дрогнул надеждой.
— Правда!
Она опять быстро взглянула на него.
— Правда?.. Впрочем, мне все равно… Можете идти к ней.
— Вы ревнуете? — с нежной насмешкой спросил Михайлов, заглядывая ей в глаза.
— И не думаю!.. Какое мне дело?.. Я даже не имею никакого права на это.
Быстрая и жестокая мысль мелькнула в голове Михайлова.
— Конечно, не имеете! — жестоко сказал он и выпустил ее руки.
Лиза испуганно взглянула ему в глаза.
— Да, конечно… — повторила она упавшим голосом. — Я пойду… мне пора…
И она опять протянула руку за своим шарфом. Михайлов быстро отодвинул шарф дальше.
— Не имеете! — жестоко повторил он, наслаждаясь своей властью над нею. — Вы не хотите быть моей, а я не могу иначе!.. Я вас люблю, но я мужчина, и мне нужна вся женщина… Меня мучает, что вы так близко, и я не могу… взять вас… Вы не знаете, какое это страдание!
Лиза слушала бледная. Губы ее задрожали.
— Разве нельзя… без этого… любить? — едва выговорила она.
— Я не могу! — с неуклонной силой сказал Михайлов. — Я во сне вас вижу… всю… представляю ваше тело… нагим…
Краска залила все лицо Лизы. Она сделала попытку закрыть лицо руками, но не могла поднять их. Стыд сжал ее сердце до боли. Ей показалось, что она уже стоит перед ним голая. И никогда еще она не любила его так.
— Нам надо кончить! — говорил Михайлов, наклоняясь к ней, и его темные глаза, казалось, смотрели в самую глубину ее души. От него веяло кружащим ей голову жаром, и что-то неодолимое тянулось между ними.
— Я больше не могу так… Или вы сегодня же, сейчас, — изменившимся, срывающимся голосом, почти сквозь зубы, договорил Михайлов, — будете моей или я… она не будет меня так мучить, как вы!..
Последний проблеск гордости на мгновение дал ей силы.
— Как хотите, — гордо сказала Лиза.
Она твердой рукой взяла шарф и стала его распутывать. Она не смотрела на него и, казалось, сейчас наденет шарф и уйдет, чистая и холодная, оскорбленная женщина.
Михайлов сел на стол и смотрел на нее. Жестокое, острое чувство сладострастия вызывала в нем ее склоненная мягкая спина, рука, путавшаяся в шарфике, изогнувшаяся белая шея и ее нерешительность.
Он жадно смотрел, ловя каждую чувственную подробность ее движений и мягкого тела воспалившимися глазами, точно они приобрели способность видеть сквозь платье. Был страх, что она уйдет, что опять зашел чересчур далеко, но какая-то сила удерживала его. Он смотрел и молчал.
Лиза долго, страшно долго надевала шарфик. Движения ее становились все медленнее, точно она искала, нельзя ли еще что-нибудь сделать, каким-нибудь предлогом задержать себя здесь. Но шарфик был надет, перчатки тоже. Лиза, сжав пальцы и прижав их к губам, стояла перед зеркалом и думала. Было так много беспомощности в этой женской фигурке, склоненной в мучительном раздумье, так красив и печален был жест этих скрещенных пальцев, прижатых к губам, что сердце Михайлова сжалось от жалости. Но он все сидел и молчал, не спуская глаз.
Наконец она тихо шевельнулась. Сделала два шага, опять подумала и решительно пошла к двери.
Михайлов молчал. Он сам весь дрожал от страшного напряжения, точно из него исходила какая-то тайная сила.
Лиза остановилась у двери. Потом быстро повернулась и взглянула на него. Михайлов в упор смотрел на нее и молчал. Это была жестокая игра, и ему было и жалко ее, и стыдно, и интересно, как никогда в жизни.
— Прощайте, — тихо произнесла Лиза, не подымая головы.
— До свиданья! — каким-то чужим голосом, жестоким и спокойным, ответил Михайлов.
Она ждала и, видимо, едва стояла на ногах. Но он не сказал ни слова.
— Прощайте! — повторила она с такой болью, что сердце его дрогнуло, и повернулась к двери.
Он все-таки молчал.
Тогда Лиза вдруг опустила руку, которой взялась уже за ручку двери, и согнутые плечи ее задрожали.
Какая-то зверская сила толкнула Михайлова. Он быстро кинулся к ней, сорвал и куда-то бросил шарф, грубо и вместе нежно схватил ее и повел назад в комнату. Лиза вздрогнула, попробовала сопротивляться, но руки ее опустились. Он целовал ее в губы, в глаза, мокрые от слез, в плечи, грудь. Она не боролась и покорно шла. Только увидев кушетку, вдруг забилась, как будто только теперь поняла, что пропала, стала рваться и хватать его за руки.
— Ради Бога… не надо… потом… потом… — шептала она как безумная.
И с ужасом видела свои голые руки, потом грудь, ноги, еще раз рванулась в паническом ужасе и замерла.
Он сжимал ее с бешеной яростью, рвал платье, обнажая все больше и больше сладострастное голое тело. Она только крепко держалась обеими руками за его руки и мешала ему. Он хотел вырвать руку, поскользнулся и упал лицом на голую мягкую грудь, охватившую нежностью горящее лицо, утонувшее в ее теле. Она выпустила руку, хотела схватить ее опять и не успела. Со страшной силой, почти с яростью он завладел ею.
Тогда, точно поняв, что все кончено, она закинула голову так, что волосы упали через валик кушетки, и застонала, судорожно охватив его шею голыми руками.
XXVII
Лиза ушла.
Михайлов остался один, машинально привел в порядок подушки кушетки, поднял валик, упавший на пол, положил его на место и задумчиво оглянул мастерскую.
Он был измучен, счастлив и сыт жизнью. Последняя сцена этого свиданья, такого жданного и все-таки неожиданного, тронула его. Когда Лиза уходила и он провожал ее к двери, Михайлову уже хотелось, чтобы она ушла. Тело устало от страсти, от ласк, до безумия распаленных ее покорностью, девственностью, стыдом. Душа утомилась от сильного напряжения. Не хотелось ничего, кроме покоя, было трудно думать, что она придет опять и снова будут те же ласки, то же голое, покорное тело. Хотелось только побыть одному, покурить, выйти на чистый воздух, в сад, из этой пропитанной духами и запахом женщины мастерской.
